Век неспокойного солнца. Часть 1

С длинноногими девицами дело обстояло хуже.

Ладить с девушками у Кости никогда не получалось. Не то чтобы он стеснялся или комплексовал. Просто секс не доставлял ему такого удовольствия, какого Костику бы хотелось. Любовницы наскучивали довольно быстро, время постельных утех неумолимо сокращалось, через пару-тройку встреч Костю вообще переставали возбуждать гладко выбритые ножки, шелковые животики и упругие груди. Он расставался с очередной киской, находил себе другую, но история повторялась снова и снова.

Как-то раз, когда Петр Васильевич по дружбе подвозил Костю из Рюмкино домой, будущий начальник (Костя к тому времени уже учился в ВШМ, но заочно, совмещая обучение с работой в райкоме, памятуя любимую поговорку Викентьева — "корочки для карьеры, а для работы — голова") предложил "поговорить о перспективах" за чашкой чая.

Чай у Викентьева был хорош. Костя с удовольствием выдул пару чашек, пока хозяин доставал что-то из бювара.

— Вот, полюбуйся, — Петр Васильевич кинул на журнальный столик небольшую пачку фотографий, — Тебе будет занятно.

На фотографиях Костик обнаружил всех завсегдатаев Рюмкино, предающихся постельным утехам. Он и не подозревал, сколько аппаратуры было понатыкано по углам партийной "дачки".

— Я давно к тебе присматриваюсь, — Продолжал тем временем Викентьев, — Дело твое поднял, ознакомился. Заметил, что тебе вся эта свора не по душе. Ты их ненавидишь, хотя и рад бы с любым поменяться местами. Это неправильно. Ненавидеть не надо. Презирать надо — они грязь, плесень под ногами. Думают, что они хозяева жизни, что у них власть. Хрен у них в глотке, а не власть, вот что я тебе скажу. Мы любому из них в любой момент кислород перекрыть можем. Власть у того, кто владеет информацией. То есть — у нас, у органов. Захотим — завтра полстраны по лагерям покатится, и эти "хозяева жизни" в первых рядах. Память у них коротковата оказалась — забыли, как Хозяин их пачками к стенкам ставил, ну так будет надо — напомним. А ты — наш, твердая рабочая косточка, к барству не приучен. Вот пока тебя баре в оборот не взяли — нужно тебе правильную дорогу подсказать, куда надо направить. Не жалеешь ведь, что учиться пошел? И правильно. Голова у тебя есть, теперь в нее знания требуется вложить. Что ты там углядел интересного?

Костя уже минут пять рассматривал одну из фотографий. Что-то там было не так. Инструктора по работе с комсомольским активом он узнал по сияющей лысине, но вот опознать "бабочку" не удавалось — широкая спина и задница Чуднова заслоняли лицо шлюшки. Костя протянул фото Викентьеву.

— Ах, это...Молодец, глаз алмаз, — Петр Васильевич коротко хехекнул, — Это Чудик с Гариком Добровольским, поваренком из Рюмкино. Пидоросня, мать их...Кролики. Кстати, об этой звероферме. Заканчивай-ка ты со своей трихомудью в райкоме, пора уже настоящим делом заниматься.

Работу стажеру Петрову полковник Викентьев поручил аховую. Петр Васильевич курировал не только валютных шлюх — в сферу его интересов входили и бабочки мужского пола. Кое-кого из этой "голубой стайки" Викентьев и перепоручил Костику.

— Ты, главное, не торопись, — Наставлял стажера полковник, — Пересажать их мы всегда успеем, а вот если с умом использовать — тут неплохие комбинации можно провернуть. Зоны они как огня все боятся, да даже не зоны — обычного следственного изолятора. На этом страхе их и надо брать — тепленькими.

Слова Петра Васильевича упали на благодатную почву. Меньше чем за десять лет бывший пламенный комсомольский вожак дослужился до майора, провернув несколько хитрых комбинаций, пополнивших Викентьевский сейф с компроматом, причем не только на ленинградских, но и на московских партийцев достаточно высокого уровня. Числилась за ним и удачная операция по перевербовке одного сирийского разведчика — с помощью тех же "голубеньких".

Педерастов Петров ломал с наслаждением, испытывая физическое удовольствие от зрелища унижения смазливеньких мальчишек. Он обустроил в примыкающей к кабинету комнатке натуральный медицинский кабинет — с гинекологическим креслом, с разложенными на никелированной тележке инструментами, с огромным зеркалом, расположенным таким образом, что жертва имела возможность видеть все, что с ней собираются делать. До "медосмотра" дело обычно не доходило — пареньки ломались от одного только взгляда на бесстыдно растопыренные изножья кресла, а чаще — от мысли о возможности медосмотра вообще.

Еще в первый год своей работы оперуполномоченным Костя загнал на кресло одного особо упорного парнишку. И пока тот трясся от страха, разглядывая свой обнаженный и беззащитный зад в зеркальной стене, Петров вдруг испытал приступ жесточайшего вожделения. Страх подцепить дурную болезнь перевесил желание, да и парень, решив не испытывать лишний раз судьбу, готов был рассказать обо всем, что было и чего не было. Но Костя очень хорошо запомнил острое ощущение своей власти над чужим телом, томящую тяжесть в мошонке и горячую волну под кожей.

В то время он частенько бегал за советами к Викентьеву.

— Трахай и не задумывайся, — Без обиняков ответил Петр Васильевич, — Мудаки должны понимать, чья сила, не только мозгами, но и задницей. Про резинки только не забывай.

Прокололся Петров только один раз — но этот раз мог бы стать для него последним, не разыграй он "полную случайность" ситуации.

Один из прихваченных "голубей" тогда дал показания, что время от времени встречался с Жориком Бурнусовым. Фамилия показалась Косте знакомой, и он быстренько пробил поиск по своим каналам. Результат ошеломил — пидор Жорик оказался племянником Викентьева, сыном его сводной сестры. Боясь упустить такую редкостную удачу, Петров поторопился — и взял Бурнусова в тот момент, когда Жорик о чем-то договаривался с каким-то парнем.

А надо было подождать, отследить связи, проверить отношения Бурнусова с родными...Глядишь, и нашлось бы что-нибудь посерьезнее. Фарцовка там, связи с иностранцами.

Но Петров поторопился — очень уж ему хотелось завести свою личную ПАПОЧКУ с компроматом на непосредственного начальника.

Жорик оказался орешком не по зубам. Во-первых, он не боялся. Черт его знает, почему — может быть, сказывался тот факт, что вырос он не в хрущобах, а в элитном доме на Петроградской. Может быть, он понимал, что никаких особых доказательств у Петрова нет, и взять его на "жареном" не получится. Может быть, он просто по жизни был бесстрашным и наглым.

Во-вторых, Петров сдуру решил "нажать" на родителей наглеца, но нарвался на жесткий отпор. Родные Бурнусова знать не хотели заблудшего сыночка, а сыночек, очевидно, знать не хотел маму с папой.

В-третьих, Бурнусов-старший не стал дожидаться развития ситуации и немедленно отзвонился шурину.

Викентьев вызвал Костю к себе в кабинет через десять минут после того, как Петров подписал Жорику пропуск на выход из здания.

— Дело, — Твердо сказал он Костику, даже не сомневаясь, что тот поймет, о каком деле идет речь, — Через минуту чтобы дело лежало у меня на столе. И забудь о существовании Бурнусова навсегда, комбинатор. Или хочешь свою взбалмошную сестрицу по спецпсихушкам разыскивать, щенок неблагодарный?

Дело Костик отдал, но о Бурнусове не забыл. Были у него свои люди, которым Петров поручил собрать о "племянничке" все доступные сведения так, чтобы об этом никто ничего не узнал. Наблюдения, как такового, не было — просто молодая пара сняла на лето пару комнат у хозяйки как раз напротив дома Бурнусова.

Вся информация поступала прямо к Косте, на работе он эти документы не хранил — прятал в гараже, благо к тому времени обзавелся не только отдельной квартирой, но и "Нивой", и местом в гаражном кооперативе.

Таким образом в поле зрения Петрова попали кое-какие контакты Георгия Олеговича, в том числе и Денис Каратаев.

Однако, как-либо использовать полученные сведения Костя не мог — угроза, касающаяся сестры, была нешуточной. И хотя Петров сестру не любил, но прекрасно понимал, что наличие в семье "диссидентки" запросто поломает его карьеру.

Использовать любовника Бурнусова Косте удалось через три с лишним года. Обстоятельства сложились таким образом, что Петрову требовался педик, не засветившийся по плешкам и интуристовским барам. Именно тогда Петров вспомнил о Каратаеве.

Парень сломался быстро — как и большинство других, но Косте этого было мало. Высокий, красивый, неглупый — Константина Сергеевича возбуждали именно такие. Он отыгрывался на них за свою малопримечательную, как он считал, заурядную внешность, за рост ниже среднего, за бесталанность.

Но Каратаев умудрился поразить Костю. В какой-то момент Петров вдруг понял, что тот не просто терпит насилие, а отдается — страстно, забыв о том, где он и что он. Такого в практике майора еще не встречалось. И пусть Денис потом не смотрел ему в глаза, из кабинета вылетел стрелой, бросив один-единственный, полный ненависти и страха взгляд, но галочка — незримая, аккуратная галочка уже была поставлена.

С того времени Костя не переставал думать о Каратаеве ни на минуту. Одно время его подмывало вызвать Дениса на "конспиративную" квартиру, где Петров встречался со своими сексотами, и там уложить парня в постель, но явка была напичкана прослушками, и Костя с сожалением оставил эту идею. Рисковать и звать Каратаева к себе домой Петров тоже не хотел, чтобы не подставляться у своих же.

К тому же, через некоторое время Константин Сергеевич сделал пренеприятное открытие, даже два. Во-первых, Каратаев решил жениться и подал заявление в ЗАГС. Во-вторых, перестав ездить к Бурнусову, он совершенно неожиданно сошелся с нелюбимой сестрицей Костика и ее мужем.

Связь Дениса с Любкой задела Константина Сергеевича больнее, чем он мог себе представить. Петров почувствовал себя любовником, которому изменили. Его мучила ревность — но он не мог дать определения этому чувству, потому что никогда не думал о том, что способен влюбиться в мужчину. Спору нет, насиловать педиков в кабинете ему нравилось гораздо больше, чем трахаться со случайными телками, но на себя понятие "гомосексуалист" Петров никогда не примеривал. Сознание того, что Любка трахается с Каратаевым приводило Константина Сергеевича в бешенство. "Сука, — Злобился Петров, — С кем только не еблась, пидора в коллекции ей не хватало!"

Задание скомпрометировать одного из вылезших на свет Божий при Горбачеве правдолюбцев Константин Сергеевич воспринял как подарок судьбы. Нельзя сказать, что Симоненко был для Петрова и его начальства костью в горле. Болтунов хватало, но требовалось проработать определенные технологии, дабы укоротить резвые языки. Сейчас, спустя столько лет, никто не связал бы Каратаева с разработкой Георгия Бурнусова, поэтому Петров мог не опасаться какого-либо внутреннего расследования со стороны Викентьева.

Пригодилась и старая газетка, которая ждала своего часа в деле Каратаева. Константин Сергеевич лучше, чем кто-либо, знал — Кимми Нуйконнен, ведущий юристконсульт одной из крупных финских фирм, занимающихся лесозаготовками, скончался от обширного инфаркта не просто так. Меньше надо было упираться по поводу создания совместного предприятия, да снимать по кабакам кого ни попадя. Та операция проходила не по их ведомству, Викентьева и Петрова, что называется, "попросили помочь" серьезные люди. Но Денис был замазан по самые уши, и Константин Сергеевич, назначая нынешнюю встречу, рассчитывал на многое.

Но ничего не получилось. Каратаев смотрел на Петрова с такой ненавистью, что о предложении "прогуляться" до предусмотрительно снятой квартиры не могло быть и речи. К тому же, Денис был с дочерью. Константин Сергеевич ограничился тем, что назначил Каратаеву деловую встречу, но и только.

Ярость по поводу неудавшейся задумки Петров выместил на Денисе через несколько месяцев, просто взял и дал понять Симоненко, кому именно тот обязан слухам о своей "голубизне". И затем с удовольствием наблюдал, как Каратаев медленно, но верно покатился по наклонной плоскости — в пьянство и безденежье. "Слабак, — Определил для себя Константин Сергеевич, — Поделом".

Но сожаление об упущенных возможностях продолжало мучить.

Затем грянуло идиотское ГКЧП, Петров благоразумно пересидел путч в служебной командировке в Венгрии, а когда вернулся — страна стала другой, жизнь стала другой, Викентьева отправили в отставку на почетную пенсию, и Константин Сергеевич оказался как бы сам по себе.

На работе дела перестали ладиться, да еще статью отменили некстати. Петров лучше многих других понимал, что подавляющему большинству "согласий сотрудничать" в его сейфе грош цена — любой пацан доказал бы, что подписать бумагу его заставили угрозами. Прижать можно было только тех, кто так или иначе сотрудничал с органами, а таких набиралось слишком мало, и в большинстве своем это были уже не молодые пареньки, а мужчины.

Константин Сергеевич еще забегал к бывшему начальнику по старой памяти за советом, однако после странной смерти шурина Викентьева решил судьбу не искушать и визиты прекратил.

В конце концов Петров сам нашел себе работу — общий развал сказался даже на их конторе. Константин Сергеевич закопался в архивы — пропадал там целыми днями, с разрешения нового начальства начал контачить с активистами "Мемориала". Не порадовало его даже очередное звание — выслуга выслугой, но Петрову было бы приятнее получить подполковника за работу, а не потому, что так "положено". Личная жизнь его не удавалась, но это Петрова не тяготило — он привык обходиться курочками и телками, только теперь это были не роскошные интердевочки, а женщины "бальзаковского возраста", потерявшиеся после краха системы дочки и внучки невысоких партийных чинов.

В начале декабря 1993 года он вдруг вспомнил, что в этом году Любке — тридцать лет. Буквально через несколько дней, пятнадцатого числа. Собираться за праздничным столом с гостями сестры он не намеревался — этот контингент никогда Петрову понятен не был, а интерес ограничивался чисто служебными вопросами. Поэтому, созвонившись с Любкой, на следующий день после ее дня рождения просто поехал в гости — с цветами, тортом и сотней долларов в конвертике.

Они сидели с сестрой, пили чай, доедали вчерашние праздничные салаты — впервые за много лет "по-семейному", когда в дверь неожиданно позвонили. Любка пошла открывать, защебетала что-то в прихожей.

Константин Сергеевич поморщился, предвкушая какого-нибудь интеллектуального очкарика за столом, но гримаса застыла на его лице. В дверях комнаты стоял и ошарашенно смотрел на Петрова Денис Каратаев.

Глава 5

Люба потеряла невинность в пятнадцать лет. Нельзя сказать, что это произошло случайно, цепь событий, приведших ее в постель к двум взрослым мужикам, сложилась из вполне закономерных звеньев.

Мама и папа воспитывали Любу демократкой. Впрочем, учитывая уровень жизни семьи, это было не сложно. Люба помнила, как родители долго стояли в очереди на холодильник — ходили по морозу "отмечаться", таскали дочь с собой на саночках. Было ей тогда шесть лет, от долгих и дальних прогулок она испытывала огромное удовольствие — особенно когда отец бежал, тащил за собой санки, потом круто поворачивал, и Любка с хохотом вылетала в какой-нибудь сугроб.