Век неспокойного солнца. Часть 2

Он насиловал Милу долго, она не приходила в чувство, и Лешка дал себе волю.

Наконец, возбуждение схлынуло. Коноваленко встал, натянул джинсы и достал из багажника ручной фонарь.

— Черт, изгадился весь, — Брезгливо пробормотал он, разглядывая пятна крови на рубашке и брюках.

Истерзанная девушка его не волновала. В ней ничего не осталось от обожаемой Любочки. Лешка пнул для проверки распластанное на траве тело. Мила еле слышно застонала, и Коноваленко принял решение.

Он задушил девушку обрывком ее же платья. Затем завернул труп в брезент, тщательно подобрал с земли клочки одежды, свалил все в багажник и сел за руль. Минут через десять Лешка выехал на трассу и погнал машину прочь от города.

Близко к городской свалке он подъезжать не стал — вокруг хватало глубоких ям с гнилой ржавой водой. Накидав в брезент несколько тяжелых камней, Лешка покрепче перевязал куль с трупом веревкой и кинул его в бочажину. По поверхности тяжело разошлись несколько масляных кругов, и вода успокоилась.

Домой Коноваленко вернулся под утро. Содрал с себя грязную одежду, запихал все в стиральную машину и включил режим кипячения.

Он долго стоял под душем, смывая с себя воспоминания о прошедшей ночи. В животе сладко ёкало, когда он представлял себе белое тело на темной траве. В конце концов Лешка не выдержал — и минут десять мастурбировал под струями горячей воды, почти физически ощущая податливую девичью плоть под своими руками.

Из ежедневника Алексея Коноваленко.

"6 июля. Среда.

В 11-15 быть в Пулково. Встретить Хозяина, отвезти в офис."

Пробка на Московском проспекте задержала его катастрофически, Алексей еле-еле успевал в аэропорт. Как назло пошел дождь, приходилось осторожничать на мокрой трассе. К счастью, Коноваленко подъехал вовремя — Хозяин не любил опозданий. Самолет только что приземлился, можно было перекурить, пока пассажиры не вышли в зал встречающих.

За три последних дня Лешка неожиданно вымотался. Он с утра до ночи халтурил, но история с Милой не шла у него из головы. Хотелось повторения, хотелось снова почувствовать, как содрогается от боли женское тело у его ног. Ночами Алексей почти не спал, терзая свой член и вспоминая, как Мила царапала ногтями его руку, пока он медленно сжимал на ее шее обрывок платья. Предсмертный женский хрип возбуждал больше всего — до черных кругов в глазах. В его воображении смешивались лица женщин — Люба и Мила, Мила и Люба. Но Люба была выше, она была богиней, на альтарь которой Лешка готов был приносить кровавые жертвы.

За это время Лешка проехал мимо бессчетного количества молодых женщин и девушек, но ни одна не была достойна умереть ради его любви. Коноваленко мучила неудовлетворенность, но он не мог позволить себе малейшей небрежности в выборе.

Хозяин вернулся из Москвы довольный. Лешка сразу понял это по улыбающемуся лицу, по добродушному тону:

— Ну что, много налевачил, пока меня не было?

— Да чуток, — В тон Викентьеву заулыбался Коноваленко, — На новые джинсы хватит.

— Шмоточник, — Хозяин хлопнул Лешку по плечу, — Я тебе подарочек привез. Будешь охмурять девчонок фирменным запахом.

И Петр Васильевич достал из "дипломата" черную с серебром упаковку.

— Ух ты! — Лешка от неожиданности потерял дар речи на несколько секунд, — Настоящий "Boss"?

— Я подделок не покупаю. Держи!

От избытка чувств Лешка сочно причмокнул губами и резво взял с места.

— Поосторожнее, гонщик, — Засмеялся Хозяин, — Подарок разобьешь.

Глава 16.

Ольга Игнатьевна исправно платила "крыше", поэтому появление в кабинете двоих амбалов поначалу восприняла совершенно спокойно. Она доходчиво объяснила молодым людям, что разговаривать им надо не с ней, а совсем с другими господами. И если надо, то разговор может состояться буквально в течение пары часов. Амбалы тоже очень доходчиво объяснили Ольге, что крышевать ее не собираются, а просто хотят купить ее магазин. За очень приличные деньги. Но если хозяйка продавать точку не хочет, то цену можно и снизить. До нуля. Потому что после пожара ее магазинчик не будет стоить вообще ничего.

Подобный поворот разговора Ольгу Игнатьевну возмутил. Она потребовала, чтобы амбалы покинули ее кабинет немедленно. Парни снисходительно усмехнулись и вышли, а Ольга немедленно набрала нужный номер. Объяснив ситуацию, она, как могла, описала приметы "покупателей".

— Не волнуйся. Разберемся, — Ответили на том конце провода и положили трубку.

Ольга Игнатьевна тяжело вздохнула. Она одинаково боялась как налетчиков, так и защитников. До нее доходили слухи, что нередко "крыша" сама присылала бандитов, чтобы еще раз припугнуть бизнесменов и вытрясти из них лишние деньги. А бывало и так, что "крыша" попросту вынуждала продавать бизнес им же — когда считала, что хозяйничать самим можно выгоднее. Ольгин магазин находился на Литейном проспекте, место было бойкое, денежное. Открыть здесь какой-нибудь винно-табачный "24 часа" — и греби бабки лопатой. Тем более, что поддельное спиртное стоит хозяевам дешево, а продается за те же деньги, что и настоящее. И кому какое дело, что продукты у Ольги отменного качества, фермерские. И что очередь в кассы у нее стоит с утра до вечера, продавцы с ног сбиваются, альбомчик у входа благодарностями исписан...

Был бы у нее рядом мужчина — свалила бы она на его плечи свои проблемы, поплакала бы на сильной груди — может и полегчало бы. А одной что делать? Только достать из сумочки косметику, привести в порядок лицо и ждать ответного звонка.

Вечером в ее дверь позвонили. Ольга Игнатьевна гостей не приглашала, открывать не собиралась, но в глазок посмотрела. За дверью стоял хорошо одетый пацанчик лет пятнадцати с каким-то конвертом в руках.

— Кто там? — Для приличия спросила Ольга Игнатьевна.

— Нам ваше письмо бросили, — Ответил ломкий мальчишечий голос, — Я хотел его в ваш ящик опустить, а он сгоревший. Я подумал, вдруг что-то важное.

— Опять ящик спалили? — Охнула Ольга, распахивая дверь, — Я два часа назад домой шла — все было в порядке.

Сильный удар в грудь отбросил ее назад, в прихожую. Падая, она успела увидеть тех самых громил, которые возникли на пороге, словно по волшебству. Затем ее голову пронзила мгновенная, но страшная боль...

— Ты что сделал, недоумок?

Один из парней наклонился над лежавшей навзничь женщиной. Угол трюмо был испачкан кровью, а на паркете медленно расплывалось бурое пятно.

— А че? — Второй громила равнодушно пожал плечами, — Сговорчивее будет.

— Не будет, — Первый заглянул в открытые глаза Ольги Игнатьевны, — Трупы не разговаривают. Ну смотри, перед Бугром сам ответишь. Сказано же было — пугануть.

От двери на происходящее с любопытством смотрел мальчишка. Он с жадностью разглядывал голые женские ноги и старался заглянуть под задравшийся подол. Лужа крови, растекавшаяся из-под разбитой головы жертвы, его не пугала.

Первый парень обернулся и цыкнул на мальчика:

— Кыш вниз, и чтобы я ни слова от тебя не слышал. Усек? Иначе самолично зарою. Живьем. Ты меня знаешь.

Мальчишку словно ветром сдуло. Парень осторожно вышел из квартиры, обернул ладонь подолом рубахи и взялся за ручку. Дверь мягко захлопнулась, и рэкетиры неторопливо двинулись вниз по лестнице. Они никуда не спешили.

Глава 17

Петя Викентьев присутствовал при расстреле только раз в жизни. В марте 1952 года он уже заканчивал службу в конвойных войсках НКВД, где числился отличником боевой и политической подготовки, когда однажды ночью его отделение подняли по тревоге и отправили конвоировать несколько человек, приговоренных к расстрелу.

Рядом с Петей шел подросток лет щестнадцати с белым от ужаса лицом. Он беззвучно открывал и закрывал рот, словно хотел закричать и не мог. Около паренька с трудом передвигалась молодая женщина, босая, в грязном платье, зябко стягивающая на плечах рваный пуховый платок. Остальных Петя рассмотреть не мог — в ряду конвойных он оказался замыкающим..

Расстреливали во дворе котельной. Под выщербленной стеной снег смерзся бурыми глыбами, а из открытой двери эти глыбы еще подсвечивал алый отблеск. Апокалиптическая картина запомнилась Пете навсегда.

Когда последний из приговоренных затих после выстрела сержанта, добивающего раненых, солдатам приказали затащить трупы в котельную. Петя с напарником, весельчаком и балагуром Васькой Мордвиновым, который подозрительно притих и кусал губы, брал неожиданно тяжелые тела за руки и за ноги и закидывал их в огненный зев печи. Он взмок уже через десять минут — и от трудной работы, и от жара, который шел от гудящего пламени. Последней оказалась та самая женщина в пуховом платке. Платье задралось, обнажив худую ногу в черных кровоподтеках и дырявые мужские кальсоны, неровно обрезанные на уровне коленей. В огне тело задергалось и затрещало, как сырое полено. Васька, давно уже издававший горлом странные звуки, развернулся, — и его вырвало прямо на гору угля. Кочегар, орудовавший в зеве печи огромным ломом, заменявшим ему кочергу, молча подал Василию железную кружку. Стуча зубами, Мордвинов выпил теплую воду, захлебываясь и проливая ее на гимнастерку.

Через неделю Вася повесился — ночью, на турнике во дворе. Никакой записки самоубийца не оставил, поэтому отделение долго трясли особисты. Со временем все успокоилось, но тела, корчившиеся в адском пламени, еще долго снились Пете по ночам.

Тем не менее, от своего желания поступить на службу в органы госбезопасности Петя не отказался. Отработав после армии еще три года оперуполномоченным, он поступил в Высшую школу МГБ СССР, затем в аспирантуру. Викентьеву повезло — он счастливо избежал чисток, прокатившихся по "органам" после смерти Сталина и падения Берии. И накрепко усвоил основное правило: нигде никогда не светиться.

Работая в пятом управлении КГБ, Викентьев с самого начала стал подбирать себе "верных людей", которые должны были выполнять за него всю черновую работу. Лучше всего на роль исполнителей подходили простые ребята из рабочих или крестьянских семей, неустроенные в быту и в жизни, но страстно желающие вырваться из того слоя общества, который их породил. Такие рыли землю носом, стараясь выслужиться, заработать очередную звездочку на погоны — и тем самым раскрывали Викентьеву свои слабости и пороки. Они нередко переступали закон с его устного согласия , тем самым попадая в зависимость от Викентьева. Тот по-отечески их успокаивал, но никогда не забывал попросить подробный отчет, который скрывался в недрах его личного сейфа. Обладая острым умом и работая на перспективу, Викентьев не упускал возможности поставить себе в заслугу операции по обезвреживанию "антиобщественных элементов", которые разрабатывал и проводил его отдел.

Особенно удачными оказались для Викентьева шестидесятые и семидесятые годы. Отлов диссидентов, возмущенных вводом советских войск в Чехословакию, и евреев, собирающихся в Землю Обетованную и прилипавших по вечерам к "Спидолам", принес Петру Васильевичу сначала звезды подполковника, а затем и полковника.

Викентьев к этому времени обзавелся солидным брюшком, вставными зубами и блестящей на солнце "хрущевской" лысиной.

Он не жаловался на жизнь. Удачно женившись в свое время на вдове довольно высокого партийного чина, успевшего пустить себе пулю в лоб до ареста по обвинению во взяточнистве, Викентьев стал обладателем не только красивой и хозяйственной жены, но и отличной четырехкомнатной квартиры на Васильевском острове, коллекции драгоценностей стоимостью в сотни тысяч рублей, нескольких картин, которым впору было висеть в Русском музее, а не в частном жилище и — самое главное — связями на самых вершинах власти.

Пристроив сводную сестру от второго брака матери за офицера из Третьего Главного Управления КГБ, Викентьев вздохнул спокойно. Эта красотка в свое время принесла ему немало неприятностей, могущих обернуться очень серьезными последствиями. Он был старшее ее на десять лет и достаточно долго не обращал внимания на глуповатую неуклюжую девчонку, открывавшую дверь, когда он навещал мать. Но к шестнадцати годам Люда расцвела, превратившись в настоящую русскую красавицу. У Викентьева как-то быстро вошло в привычку хлопать сестру по высокому крепкому заду, вроде бы в шутку щипать ее за полные бедра. Люде это нравилось — она все время вертелась около Петра, задевая его то локтем, то коленом.

Однажды, выпив слишком много на очередной годовщине смерти отца, Викентьев остался ночевать в квартире матери — на диванчике в проходной комнате. Проснулся он от того, что чья-то ладонь шарила под простыней по его телу. Не раздумывая долго, Петр протянул руку вперед, нащупал толстую Людкину косу, ухватил ее в кулак и потащил сестру к себе...

Через два месяца рыдающая Люда сообщила Викентьеву, что беременна.

Тогда Петр всерьез испугался — первый раз в жизни. Он делал прекрасную карьеру, на днях получал очередное звание, так что история с соблазнением и беременностью сестры могла ему дорого обойтись. Тем более, что она категорически отказалась делать аборт. Впрочем, руководила ей не любовь к детям, а обычный страх.

У Викентьева даже мелькнула тогда идея ликвидировать дуреху, но он быстро сообразил, что убить сестру не сможет. Не из жалости, нет. А потому, что убийство грозило ему еще более тяжкими последствиями в случае раскрытия.

Викентьеву удалось убедить сестру молчать, и Люда согласилась. Она приняла всю вину на себя, скрыв ото всех имя отца будущего ребенка. Взамен Петр пообещал устроить ее жизнь наилучшим образом. Он не интересовался родившимся мальчишкой, которого Людмила в конце концов сплавила матери. Знал, что назвали малыша Георгием — в честь прадеда, а все остальное Викентьева не касалось.

С Олегом Бурнусовым Викентьев впервые встретился на совещании в Москве, через пару лет после рождения Жорки. Их поселили в одном номере ведомственной гостиницы. Слово за слово офицеры познакомились. О нынешней работе своей не говорили — больше вспоминали Высшую Школу МГБ, в которой они отучились, правда, на разных курсах. Выяснили, что оба ленинградцы, оба потеряли на войне отцов, а Олег еще и младшего брата, умершего в блокаду.

Когда Петр показал новому знакомому фотографию сестры, у того даже лицо налилось кровью. В двадцать лет Людмила выглядела роскошно — темно-русые волосы, уложенные короной вокруг головы, большие светлые глаза, слегка улыбающийся рот с идеально ровными зубами и немного полноватыми губами.

— Познакомишь? — Хрипло спросил Олег Викентьева

— Разумеется, — Засмеялся Петр, хлопая Бурнусова по плечу.

Только через несколько лет после женитьбы на Людмиле Олег дал понять Викентьеву, что знает, кто отец его пасынка. Но этим рычагом давления Бурнусов никогда так и не воспользовался. Викентьев шурина не опасался. К тому времени он уже успел обзавестить соответствующей "папочкой", как он любил называть компромат. И то, что в этой папочке хранилось, могло утопить Бурнусова много быстрее, чем история соблазнения Викентьевым сводной сестры.