Жанна

Тоже ещё, нашелся гусь... Сначала бросил его на растерзание куче старших мальчишек и ни разу за все эти дни не вспомнил о его существовании, а теперь принимается читать ему нотации, как будто Грейг сам во всем виноват!

— Ну, например, — серьезно сказал Ульрик. — Думаешь, мне приятно будет писать твоей матери о том, что ты тут покалечился?

Грейг не нашелся, что ответить.

* * *

Ульрик сказал — "будешь жить со мной", но в действительности пожить вместе им тогда почти не довелось — бескарцы захватили пару приграничных крепостей, а алезийцы решили отбить их до холодов, так что его сюзерен спешно отбыл к месту осады.

Грейга он с собой, естественно, не взял — и, как ни странно, его отъезд заставил Грейга почувствовать себя одиноким. Это было совершенно нелогично, потому что большую часть времени они и так не виделись. Даже после того, как Грейг переселился в комнаты Ульрика, он видел его далеко не каждый день. Когда он просыпался утром, его сюзерена уже не было на месте, а когда Грейг возвращался вечером — Ульрика еще не было, и временами Грейг потом сквозь сон слышал, как рыцарь входит в комнату, садится на кровать и сбрасывает сапоги. Но, как ни странно, знать, что он находится где-то поблизости и, если будет нужно, Риу примчится и вмешается, как в случае с его больной ногой, было успокоительно.

Сир Ульрик, правда, проявлял свою заботу о нем скорее, как старший брат, чем как отец, — Грейг, выросший с Саймом, ясно видел разницу, — но все же Ульрику было не все равно, и Грейг, сам этого не замечая, привык ощущать, что в крайнем случае он всегда может обратиться к кому-то за поддержкой.

После отъезда Ульрика Грейг стал вдвое сильнее тосковать по дому, маме и Саймону с Лорел. Королева, видимо, заметила перемену в его настроении, и отнеслась к этому с неожиданным вниманием — после отъезда Ульрика из Ньевра Бьянка чаще, чем раньше, обращалась к Грейгу с какими-нибудь вопросами, говорила с ним ласковее, чем обычно, и приобрела привычку, благодаря Грейга за какую-нибудь мелкую услугу, мимолетно гладить его по щеке. Когда она сделала это в первый раз, Грейг ощутил, что в носу у него защипало, и испугался, что кто-то заметит, что глаза у него на мокром месте. С тех пор, как он расстался с Саймоном на постоялом дворе в Хилнсе, никто больше не прикасался к Грейгу с целью его приласкать.

Дома он как-то не задумывался о таких вещах. Это было просто незаметной и привычной частью жизни — Лорел буквально висла на нем каждую свободную минуту, мама то и дело целовала Грейга или гладила его по голове, отец мог приобнять Грейга за плечо или взлохматить ему волосы, а когда на них обоих находило настроение подурачиться, то Сайм вообще обращался с ним, как будто Грейгу все еще было четыре года — мог оторвать его от земли, закинуть себе на плечо, а после этого начать кружить, или невозмутимо дотащить до старого сарая, где хранилось сено, и, как мешок, сбросить хохочущего Грейга в стог сухой травы.

Уезжая из дома, Грейг даже не представлял, как ему будет всего этого недоставать, и как он будет благодарен королеве Бьянке за один-единственный ласковый жест.

Но, как ни странно, главным человеком, который заполнил образовавшуюся в душе у Грейга пустоту, стала не королева Бьянка и не кто-то из ее пажей, а самый неожиданный и малоподходящий человек — принцесса Жанна.

В первые несколько месяцев своей службы при дворе Грейг видел Жанну каждый день, но, разумеется, обычно с ней не разговаривал. Время от времени он помогал ей сесть в седло. Иногда был ее партнёром, когда все они разучивали танцы для очередного праздника, балета или маскарада. Но даже в этом случае Грейгу казалось, что принцесса едва его замечает, словно он был предметом обстановки, ещё одним креслом или бархатной портьерой. Грейгу не приходило в голову переживать из-за такого отношения — это казалось само собой разумеющимся. И к тому же, если бы принцессе Жанне вздумалось болтать с кем-нибудь из пажей, это вряд ли понравилось бы наблюдающим за ними придворным дамам.

Когда Грейг был ее партнёром в танце, Жанна клала руку ему на запястье, глядя сквозь него и улыбаясь вежливой улыбкой, предназначавшейся вовсе не ему, а тому взрослому партнёру, с которым ей предстояло танцевать на предстоящем празднике. Потом, в конце урока, она кивала ему и говорила "спасибо". И тем дело и кончалось. Но однажды, выйдя из покоев королевы, Грейг увидел Жанну, привалившуюся к стене и странно согнутую, словно ее ударили под дых и ей все еще было слишком больно, чтобы стоять прямо. Лицо Жанны было бледным и бескровным, даже губы у принцессы побелели. Грейг никогда еще не видел Жанну в таком жалком виде — до сих пор она всегда казалась пышущей здоровьем — и сейчас он здорово перепугался.

— Что с вами, ваше высочество? Вам плохо? — встревоженно спросил он, подходя к девушке.

— А если я скажу, что мне очень хорошо — ты мне поверишь? — огрызнулась Жанна.

— Я хотел сказать — вы заболели? — поправился Грейг.

Жанна поморщилась.

— Я не больна. Это просто лунная кровь. Или ты ничего о таком не слышал?

Грейг смутился. Жанне, как и ему самому, было двенадцать лет, и Грейг просто не подумал бы, что она уже девушка. В Фэрраксе многие девочки, бывшие на год или даже на два старше Жанны, еще не успевали торжественно надеть красную юбку, сообщающую всей округе о появлении в деревне новой молодой невесты. Он ответил:

— Слышал, конечно. Но моей матери никогда не было от этого плохо, вот я и подумал...

— Большинству девушек не настолько плохо, — согласилась Жанна сквозь зубы. — Мне иногда тоже не слишком плохо, разве что живот болит. Но иногда...

— Давайте, я позову ваших дам, — предложил Грейг. Они-то уж наверняка должны быть в курсе, что следует делать в таких случаях...

— Не надо дам... Проводи меня в мои комнаты, — сказала Жанна, отлепившись от стены.

Грейг понимал, что, если кто-нибудь увидит, как он заходил в спальню наследницы, то ему надают ему по шее. Да еще и сообщат Ульрику о его возмутительном поступке. Но не мог же он, сам предложив Жанне помощь, теперь трусливо сбежать... так что Грейг взял ее под руку и вместе с ней пошел вперед по коридору.

Комнаты Жанны, в которых Грейг раньше бывал только в роли посланца Ее величества, были безлюдными, спокойными и залитыми полуденным светом. Все девушки и девочки из свиты Жанны в это время суток находились в покоях королевы. Оказавшись в своей спальне, Жанна, громко вздохнув от облегчения, сбросила туфли и вытянулась на постели, прямо поверх покрывала.

— Можешь принести грелку? — попросила она Грейга. Сейчас она казалась такой измученной и несчастной, что, несмотря на свое бархатное платье с туго зашнурованным корсажем и сложную, "взрослую" прическу, показалась ему девочкой не старше Лорел.

— Что?.. Ах, да, — очнулся Грейг. — Сейчас.

Он сбегал в кухню, куда они с другими пажами временами пробирались, чтобы утащить что-нибудь из еды (учитывая странные представления Ее величества о том, что такое "здоровый и полезный ужин", нужно было либо смириться с тем, чтобы ложиться спать с сосущей пустотой в животе, либо добыть провизию самим), щипцами вытащил из очага один из гладких камней, которые мешали прогорающим дровам рассыпаться из-под подвешенного над огнем котелка с кипящим соусом, завернул раскаленный камень в несколько кухонных полотенец и вернулся со своей добычей в комнаты принцессы. Жанна положила грелку на живот и удовлетворенно выдохнула.

— Спасибо, — с чувством сказала она Грейгу. — Ты даже не представляешь, как ты мне помог!..

Она смотрела прямо на него, и в этот раз Грейг не почувствовал себя портьерой или гобеленом.

— А почему вы не хотели, чтобы я позвал ваших дам? — спросил он у Ее высочества. Жанна нахмурилась.

— Ты просто их не знаешь. Стоит им увидеть, как я мучаюсь, как они сразу принимаются наперебой твердить, что это все пройдет, как только я выйду замуж и рожу своего первого ребенка. Идиотки. Моей матери до сих пор плохо каждый раз, однажды ей было так больно, что она упала в коридоре, но они все равно продолжают говорить, что, стоит мне с кем-нибудь переспать и забеременеть — как все пройдет само собой!..

— Вы же принцесса. Прикажите им молчать, — предложил Грейг. Но Жанна только раздраженно фыркнула.

— Это не так просто, как ты думаешь. Когда люди не понимают, что плохого в том, что они говорят, они просто не в состоянии уразуметь, что ты не хочешь слышать ту или другую глупость больше никогда. Им кажется, что ты пытаешься сказать — "Молчите, я устала". Или — "У меня плохое настроение". Они еще и начинают мне "сочувствовать" и говорить между собой, что подобная раздражительность — это нормально в моем положении, и что "в такие дни" многие женщины не могут себя контролировать. Видеть их не могу...

— Паршиво, — согласился Грейг. — Но вы представьте, что вам скажут, если кто-нибудь войдет, пока я здесь!

Жанна прищурилась.

— Боишься?.. — спросила она пренебрежительно.

Грейг сердито нахмурился. Легко ей говорить!..

— Я ведь не принц, — сухо напомнил он. — Мне не станут читать нотации, меня просто выдерут.

Но Жанна совершенно не смутилась.

— Думаешь, у тебя одного были бы проблемы?.. Уверена, что ты бы предпочел, чтобы тебя просто отлупили, чем полезли проверять, не потерял ли ты невинность.

Грейг изумленно посмотрел на Жанну — а потом, не удержавшись, рассмеялся в голос.

Он привык к тому, что пажи королевы — особенно те, кто был постарше — много говорят о женщинах и откровенно наслаждаются всякой похабщиной вроде "Рассказов Уэрдсфордского школяра". Но кроме этого Грейг, выросший в деревне, знал и то, чего не знало большинство его приятелей — что между собой женщины тоже способны откровенно или даже с грубоватым юмором говорить о том, что посчитали бы крайне нецеломудренным, будь это сказано публично. И из-за этого ему казалось странным, что здесь, при дворе, привыкли делать вид, что женщинам просто "не свойственно" говорить о куче вещей без экивоков, умолчаний и лишней манерности.

Даже те женщины, которые уже успели выдать замуж своих дочерей, в присутствии мужчин должны были изображать детскую неосведомленность о кое-каких сторонах жизни и монашескую скромность. Непринужденность, с которой Жанна нарушала все эти неписанные правила, показалась Грейгу очень здравой. В самом деле, что за чушь!.. Почему Жанна, которой внезапно стала плохо, должна многозначительно закатывать глаза и говорить "мне нездоровится" вместо того, чтобы прямо сказать, в чем дело?

Услышав его смех, Жанна тоже заулыбалась.

— Могу я еще что-то для вас сделать? — спросил Грейг, которому теперь не слишком-то хотелось уходить. Жанна задумчиво потерла нос.

— Даже не знаю... Было бы здорово что-нибудь почитать, но тут ты вряд ли сможешь чем-нибудь помочь.

— Да, книгу мне никто не даст, — согласился Грейг. Королева всячески поощряла членов своей свиты к чтению, и в ее комнатах Грейг мог бы беспрепятственно читать или разглядывать любую книгу из личной библиотеки королевы. Но чтобы какой-то паж выносил драгоценные фолианты из покоев Ее величества, даже не объяснив, зачем это ему понадобилось — это было совершенно невозможно. Тем не менее, Грейг полагал, что это не беда.

— Если хотите, я почитаю вам что-нибудь на память, — предложил он Жанне. Девочка тряхнула головой.

— Ну нет уж! Хватит с меня этих жутких классических поэм. Герой насмерть поссорился с царем, потому что ему не отдали пленницу. Какое оскорбление!.. Все должны встать на его сторону и посочувствовать ему. Хотя единственный, кому там стоит посочувствовать — это как раз та пленница. Но вместо этого кому-то нужно было написать две тысячи стихов о том, как этот идиот сидел в своей палатке и страдал, как будто бы это его кто-то пытался сделать рабом для утех. Все это глупо и притом некуртуазно до последней крайности.

— Ну... вообще, конечно, да, — признался Грейг. — Но я не собирался читать вам имперские поэмы. Я бы мог почитать вам про леди Белинду и про Властелина леса Лонгли.

— Это какой-то рыцарский роман? — спросила Жанна с любопытством.

— Нет... Это просто старая легенда, которую любят в Фэрраксе. Сто лет назад один монах пересказал ее в стихах.

— И что, ты знаешь ее наизусть? Всю целиком? — спросила Жанна с некоторым удивлением.

Грейг кивнул. Память у него всегда была хорошей, и запоминание стихов давалось ему легко, но дело было не только в этом. Когда Сайм рассказывал о рабстве на галерах, то он всегда говорил, что у человека есть только одно сокровище, которое никто не может у него отнять — это его память. В его рассказах каторжники, задыхающиеся под палубой и по три месяца не видевшие солнечного света, поддерживали себя тем, что без конца что-нибудь вспоминали — людей, которых они знали когда-то в прошлом, песни и молитвы, даже сказки, слышанные в детстве. Человек, знающий много песен и историй, там, в темном и душном трюме, ценился выше, чем даже сильный и выносливый сосед по скамье. Такому человеку отдавали последнюю кружку воды. Потому что песни, как ни странно, были чем-то, что посреди окружающего их кошмара было дороже даже воды и хлеба.

После этих рассказов Саймона Грейг всегда старался запомнить все, что ему нравилось. Он представлял себе, что он находится под темной палубой, и, закрывая глаза, чтобы не видеть травы и солнечного света, шепотом повторял стихи и старые легенды — и они начинали звучать по-другому, и вдоль позвоночника у Грейга шел восторженный озноб.

— Да, я могу прочесть ее с начала до конца, — ответил он Ее высочеству.

— Тогда читай!.. — сказала Жанна, повернувшись к Грейгу и облокотившись на подушку.

Грейг сел на кресло, на которое Ее высочество садилась вечером, чтобы служанки могли расчесать и заново переплести ей волосы, и начал по памяти читать поэму о Белинде. Грейг был рад, что, предлагая Жанне почитать ей вслух, он первым делом вспомнил именно об этой истории. В большинстве других баллад или поэм, которые он помнил наизусть, речь так или иначе шла о внезапной влюбленности, и декламировать Жанне подобные стихи, вопреки всем приличиям усевшись в ее спальне, было бы двусмысленно и даже просто непристойно. Но в истории о Белинде не происходило ничего подобного. Никто не выпивал магический напиток, заставляющий героев ощутить неодолимое влечение друг к другу, никто не развязывал войны из-за любви к чужой жене, а прекрасная дева не являлась к победителю дракона ночью и не скидывала с себя плащ.

Белинда была храброй женщиной, мужа которой заточил в своих владениях страшный лесной дух, Властелин леса Лонгли. За то, что мужчина повредил топором его любимый дуб, Властелин леса Лонгли превратил его в лесное чудище и хотел таким способом обречь его на вечные мучения. Но Белинда не смирилась и не стала предаваться горю — она села на коня, отправилась в самое сердце леса и бросила вызов Властелину леса Лонгли и его прислужникам. И в конце концов все-таки спасла своего мужа.

От истории, которую потом изложил в стихах монах, веяло страшной древностью. Нетрудно было догадаться, что когда-то, на заре времен, Властелин леса Лонгли был не просто духом леса, а одним из тех богов, которым поклонялись в Фэрраксе, а ставшая в поэме женой рыцаря и хозяйкой замка леди Белинда была просто женой дровосека — именно поэтому он по ошибке и попробовал срубить священный дуб. Но главное — Грейг полагал, что героиня этой сказки чем-то похожа на саму Жанну, и практически не сомневался в том, что история ей понравится.