Аластер Рейнольдс "Алмазные псы, дни Бирюзы"

— Определенно, это не геометрическая прогрессия, — сказал Чайлд.

— Нет. Скорее, похоже на тест по сохранению симметрии при различных преобразованиях, — сказала Селестина едва слышным шепотом. — Три нижние фигуры слева повернуты на целое число прямых углов, переводя их в соответствующие формы справа. Но две верхние фигуры не являются симметричными относительно вращения. Это зеркальные отражения плюс поворот.

— Итак, мы нажимаем на верхнюю правую фигуру, верно?

— Может быть. Но левая так же действительна.

Хирц сказала: — Да. Но только если мы проигнорируем то, чему научил нас последний тест. Кем бы ни были те лохи, которые создали эту штуку, они мыслят слева направо.

Чайлд поднял руку над фигурой справа. — Я готов настаивать на этом.

— Подожди. — Я поднялся по ступенькам и перешагнул порог, присоединяясь к Чайлду. — Не думаю, что тебе следует оставаться здесь одному.

Он посмотрел на меня с чем-то похожим на благодарность. Никто из остальных еще не переступил порог, и я задался вопросом, сделал бы это, если бы мы с Чайлдом не были старыми друзьями.

— Давай, нажми на нее, — сказал я. — Даже если мы ошибемся, на данном этапе наказание вряд ли будет слишком суровым.

Он кивнул и приложил ладонь к символу справа.

Ничего не произошло.

— Может быть, с левой стороны?..

— Попробуй это. Это не может повредить. Очевидно, мы уже сделали что-то не так.

Чайлд подошел и положил ладонь на другой символ в верхнем ряду.

Ничего.

Я стиснул зубы. — Хорошо. С таким же успехом можно попробовать один из тех, которые, как мы определенно знаем, неправильны. Ты готов к этому?

Он взглянул на меня и кивнул. — Знаешь, я не стал утруждать себя привлечением Форкерея только ради бесплатной поездки. Эти костюмы созданы для того, чтобы выдерживать много дерьма.

— Даже инопланетного дерьма?

— Вот-вот узнаем, не так ли?

Он переместил ладонь на одну из нижних пар симметрии.

Я собрался с духом, не зная, чего ожидать, когда мы совершаем преднамеренную ошибку, задаваясь вопросом, применим ли вообще кодекс о наказаниях Шпиля в таком случае. В конце концов, то, что явно было правильным выбором, не вызвало никакой реакции, так какой смысл наказывать за неправильный выбор?

Он коснулся формы ладонью; по-прежнему ничего не происходило.

— Подождите, — сказала Селестина, присоединяясь к нам. — У меня появилась идея. Может быть, он не отреагирует — положительно или отрицательно — до тех пор, пока мы все не окажемся в одной комнате.

— Есть только один способ выяснить это, — сказала Хирц, присоединяясь к ней.

Форкерей и Трентиньян последовали за ними.

Когда последний из них переступил порог, задняя дверь — та, через которую мы все вошли, — захлопнулась. На ней не было никаких надписей, но ничто из того, что делал Форкерей, не заставило ее снова открыться.

В этом, как я полагал, был какой-то смысл. Мы взяли на себя обязательство принять следующий вызов прямо сейчас; время достойных отступлений прошло. Мысль была не из приятных. Эта комната была меньше предыдущей, и обстановка внезапно стала гораздо более располагающей к клаустрофобии.

Мы стояли почти плечом к плечу.

— Знаете, я думаю, что первая камера была просто разминкой, — сказала Селестина. — Вот тут-то все становится более серьезным.

— Просто нажми на эту чертову штуку, — сказала Хирц.

Чайлд сделал, как ему было сказано. Как и прежде, повисла неловкая пауза, которая, вероятно, длилась всего полсекунды, но казалась бесконечно долгой, как будто наши судьбы взвешивались далеким судебным механизмом. Затем глухие удары и вибрация возвестили об открытии двери.

Одновременно дверь позади нас снова открылась. Теперь путь к выходу из Шпиля снова был свободен.

— Форкерей... — сказал Чайлд.

Ультра швырнул плавающую камеру в темноту.

— Ну?

— Это становится немного однообразным. Другая комната, другая дверь, другой набор меток.

— Никаких мин-ловушек?

— Дрон ничего не может решить, что, боюсь, ни о чем не говорит.

— На этот раз войду я, — сказала Селестина. — Никто не должен следовать за мной, пока я не выясню проблему, понятно?

— Меня это устраивает, — ответила Хирц, оглядываясь на путь отступления.

Селестина шагнула в темноту.

Я решил, что мне больше не нравится иллюзия видеть всех так, как будто на нас не было костюмов — внезапно мы все стали выглядеть слишком уязвимыми — и приказал своему собственному прекратить редактировать поле моего зрения до такой степени. Переход был плавным; скафандры сформировались вокруг нас подобно сгущающимся аурам. Полупрозрачными оставались только части шлема, так что я все еще мог определить, кто есть кто, без громоздких визуальных меток.

— Это еще одна математическая головоломка, — сказала Селестина. — Все еще довольно просто. На самом деле нас еще никто не напрягал.

— Да, что ж, я соглашусь на то, что меня по-настоящему не напрягают, — сказала Хирц.

На Чайлда это, похоже, не произвело впечатления. — Ты уверена в ответе?

— Поверь мне, — сказала Селестина. — Входить туда совершенно безопасно.

На этот раз разметка выглядела более сложной, и сначала я испугался, что Селестина была слишком самоуверенна.

С левой стороны двери, увеличивая высоту рамы, была вертикальная полоса, отмеченная множеством горизонтальных пазов на равном расстоянии друг от друга, на манер линейки. Но некоторые из аккуратно вырезанных бороздок были глубже, чем другие. С другой стороны двери была такая же линейка, но с другим расположением более глубоких пазов, которые не совпадали ни с одним из пазов справа.

Я несколько секунд смотрел на рамку, думая, что решение само придет мне в голову; заставляя себя вернуться в режим решения проблем, который когда-то казался таким естественным. Но узор из бороздок отказывался укладываться в какой-либо четкий математический порядок.

Я посмотрел на Чайлда, не увидев на его лице большего понимания.

— Разве ты этого не видишь? — спросила Селестина.

— Не совсем, — ответил я.

— Здесь девяносто одна бороздка, Ричард. — Она говорила тоном учительницы, которая начала терять терпение из-за опоздавшего ученика. — Теперь, считая снизу, глубже остальных следующие бороздки: третья, шестая, десятая, пятнадцатая... мне продолжать?

— Думаю, лучше остановиться, — сказал Чайлд.

— Есть еще семь глубоких бороздок, заканчивающихся девяносто первой. Вы, конечно, должны увидеть это сейчас. Мыслите геометрически.

— Да, — раздраженно ответил я.

— Расскажи нам, Селестина, — сказал Чайлд сквозь явно стиснутые зубы.

Она вздохнула. — Это треугольные числа.

— Прекрасно, — сказал Чайлд. — Но я не уверен, будто представляю, что такое треугольное число.

Селестина на мгновение взглянула на потолок, словно ища вдохновения. — Смотри. Вообразите точку, ладно?

— Вообразил, — сказал Чайлд.

— Теперь окружите эту точку шестью соседями, все на одинаковом расстоянии друг от друга. Понятно?

— Да.

— Теперь продолжайте добавлять точки, распространяясь во всех направлениях, насколько вы можете себе представить — у каждой точки шесть соседей.

— Пока доступно.

— У вас должно быть что-то похожее на китайскую шахматную доску. Теперь снова сосредоточьтесь на одной точке, расположенной ближе к середине. Проведите линию от нее к одной из шести соседних точек, а затем еще одну линию к одной из двух точек по обе стороны от только что выбранной вами соседней точки. Затем соедините две соседние точки. Что получается?

— Равносторонний треугольник.

— Хорошо. Об этом уже позаботились трое. Теперь представьте, что стороны треугольника в два раза длиннее. Сколько точек сейчас соединено вместе?

Чайлд ответил после небольшого колебания: — Шесть. Я думаю.

— Да. — Селестина повернулась ко мне. — Ты меня понимаешь, Ричард?

— Более или менее... — сказал я, пытаясь удержать очертания в голове.

— Тогда продолжим. Если мы увеличим размер треугольника втрое, то соединим вместе девять точек по бокам с дополнительной точкой посередине. Это десять. Продолжайте — с треугольником четырехкратного размера — и мы дойдем до пятнадцати. — Она сделала паузу, давая нам время наверстать упущенное. — Есть еще восемь; до девяноста одной, у которой по тринадцать точек с каждой стороны.

— Финальный аккорд, — сказал я, признавая для себя, что, в чем бы ни заключалась эта проблема, Селестина определенно поняла ее.

— Но в этом промежутке всего семь глубоких бороздок, — продолжала она. — Это означает, что все, что нам нужно сделать, это определить углубление справа, которое соответствует отсутствующему треугольному номеру.

— Все? — сказала Хирц.

— Послушай, это просто. Я знаю ответ, но вы не обязаны верить мне на слово. Треугольники расположены в простой последовательности. Если в нижнем ряду последнего треугольника есть N точек, то в следующем будет N плюс еще одна. Прибавьте один к двум, и у вас получится три. Прибавьте один к двум-трем, и у вас получится шесть. От одного до двух, от трех до четырех, и у вас будет десять. Потом пятнадцать, потом двадцать один... — Селестина сделала паузу. — Послушайте, бессмысленно верить мне на слово. Нарисуйте на своих костюмах шахматную доску — например, не могли бы вы сделать одолжение? — и начинайте выстраивать точки в треугольные узоры.

Мы так и сделали. Это заняло четверть часа, но по прошествии этого времени мы все — включая Хирц — убедили себя грубой силой, что Селестина была права. Единственный отсутствующий рисунок был для фигуры с пятьюдесятью пятью точками, что случайно совпало с одной из глубоких канавок на правой стороне дверцы.

Теперь это было очевидно. Это была та, на что нужно было нажать.

— Мне это не нравится, — сказала Хирц. — Теперь я это понимаю... но я не видела этого, пока мне на это не указали. Что, если есть еще одна закономерность, которую никто из нас не видит?

Селестина холодно посмотрела на нее. — Ее там нет.

— Послушайте, нет смысла спорить, — сказал Чайлд. — Селестина увидела это первой, но мы всегда знали, что она увидит. Не расстраивайся из-за этого, Хирц. Ты здесь не из-за своих математических способностей. Ни Трентиньян, ни Форкерей.

— Да, тогда напомни мне, когда я смогу сделать что-нибудь полезное, — сказала Хирц.

Затем она подалась вперед и нажала на паз с правой стороны двери.

В течение следующих пяти камер прогресс был плавным и устойчивым. Проблемы, которые предстояло решить, становились все сложнее, но после консультаций решение никогда не было настолько эзотеричным, чтобы мы все не могли с ним согласиться. По мере того как сложность задач возрастала, увеличивалась и площадь, занимаемая фреймами, но в остальном основной характер задач не менялся. Нас никогда не заставляли двигаться быстрее, чем мы хотели, и Шпиль всегда обеспечивал четкий маршрут обратно к выходу каждый раз, когда мы пересекали дверной проем. Дверь сразу за нами закрывалась только после того, как мы все входили в комнату, где находилась текущая проблема, а это означало, что мы могли оценить любую конкретную проблему, прежде чем взяться за ее решение. Чтобы убедить себя, что мы действительно можем уйти, мы попросили Хирц вернуться тем же путем, каким мы пришли. Она смогла беспрепятственно вернуться в первую комнату — двери, выходящие на заднюю сторону, открывались и закрывались последовательно, чтобы позволить ей пройти, — а затем вернуться к остальным, воспользовавшись кодами входа, которые мы уже обнаружили.

Но кое-что, сказанное ею по возвращении, встревожило нас.

— Я не уверена, разыгралось ли это мое воображение или нет...

— Что? — насторожился Чайлд.

— Мне кажется, дверные проемы становятся все уже. И ниже. На старте у нас определенно было больше запаса прочности, чем сейчас. Я думаю, мы не заметили, когда так долго переходили из комнаты в комнату.

— В этом нет особого смысла, — сказала Селестина.

— Как я уже сказала, возможно, мне это показалось.

Но мы все знали, что она ничего подобного не делала. Последние два раза, когда я переступал порог двери, мой костюм натыкался на косяк. В то время я не придал этому значения, списав это на беспечность, но, очевидно, выдавал желаемое за действительное.

— Я уже думал о дверях, — сказал я. — Вам не кажется немного странным, что первая, которую мы встретили, была как раз подходящего нам размера? Это могло исходить из человеческого здания.

— Тогда почему они становятся меньше? — спросил Чайлд.

— Не знаю. Но думаю, что Хирц права. И это действительно беспокоит меня.

— Меня тоже. Но пройдет много времени, прежде чем это станет проблемой. — Чайлд повернулся к ультра. — Форкерей, окажи мне честь, ладно?

Я повернулся и посмотрел на помещение перед нами. Дверь теперь была открыта, но никто из нас еще не переступил порог. Как всегда, мы ждали, пока Форкерей пошлет свою плавающую камеру на разведку впереди нас, чтобы убедиться, что в комнате нет никаких вопиющих ловушек.

Форкерей бросил эту камеру в открытую дверь.

Мы увидели обычные красные заикания, когда она пронеслась по комнате в видимом свете. — Никаких сюрпризов, — сказал Форкерей обычным слегка отсутствующим тоном, который он использовал, сообщая о результатах работы камеры. — Пустая металлическая комната... лишь немного меньше той, в которой мы сейчас стоим. Дверь в дальнем конце с рамой, которая выступает на полметра в обе стороны. На этот раз сложные надписи, Селестина.

— Я справлюсь, не волнуйся.

Форкерей шагнул немного ближе к двери, подняв одну руку с раскрытой ладонью. Выражение его лица оставалось спокойным, пока он ждал, когда дрон вернется к своему хозяину. Мы все наблюдали, а затем — по мере того, как мгновение растягивалось на секунды — начали подозревать, что что-то не так.

В комнате за дверью было совершенно темно; теперь никаких мерцающих вспышек.

— Камера... — сказал Форкерей.

Взгляд Чайлда метнулся к лицу ультра. — Да?

— Она больше не передает. Я не могу ее обнаружить.

— Это невозможно.

— Я вам говорю. — Ультра посмотрел на нас, его страх был плохо скрыт. — Она исчезла.

Чайлд шагнул в темноту, сквозь раму.

Как раз в тот момент, когда я восхищался его храбростью, я почувствовал, как содрогнулся пол. Краем глаза я заметил быстрое движение, похожее на то, как закрывается веко.

Задняя дверь, та, что вела из помещения, в котором мы стояли, — только что захлопнулась.

Селестина упала вперед. Она стояла в проеме.

— Нет... — сказала она, ударившись о пол с отчетливым стуком.

— Чайлд! — крикнул я без всякой необходимости. — Оставайтесь на месте — только что кое-что произошло.

— Что?

— Дверь позади нас закрылась за Селестиной. Она была ранена...

Я опасался худшего — что дверь, закрываясь, могла отрезать руку или ногу, — но, к счастью, все оказалось не так серьезно. Дверь повредила бедро ее скафандра, задев при закрытии на дюйм его броню, но сама Селестина не пострадала. Поврежденная часть по-прежнему оставалась герметичной, а подвижность скафандра и важнейшие системы оставались нетронутыми.