Урсула Ле Гуин "Четыре пути к прощению"

Солли была космическим ребенком, дочерью мобилей, жила то на одном корабле, то на другом, в этом мире и в другом; к десяти годам она преодолела пятьсот световых лет. К двадцати пяти годам она пережила революцию на Алтерре, научилась айджи на Терре и углубленному пониманию у старого хилфера на Роканане, получила образование на Хейне и выжила после назначения наблюдателем в смертоносном, умирающем Кхеаке, проскочив при этом еще половину тысячелетия со скоростью, близкой к световой. Она была молода, но повидала многое.

Ей наскучили люди из посольства в Вое Део, которые говорили ей остерегаться этого, помнить об этом; в конце концов, теперь она сама была мобилем. У Верела были свои причуды — у какого мира их не было? Она выполнила свою домашнюю работу, она знала, когда делать реверанс, а когда не рыгать, и наоборот. Для нее было облегчением наконец-то остаться одной в этом великолепном маленьком городе, на этом великолепном маленьком континенте, в качестве первого и единственного полномочного посланника Экумены в Божественном Королевстве Гатай.

Она целыми днями находилась на высоте, крошечное, ослепительное солнце заливало вертикальным светом шумные улицы, вершины, невероятно вздымающиеся за каждым зданием, темно-синее небо, на котором весь день горели крупные близкие звезды, ослепительные ночи под шестью или семью свисающими кусочками луны, высокие чернокожие люди с их черными глазами, узкими головами, длинными, узкими руками и ногами, великолепные люди, ее народ! Она любила их всех. Даже если видела их слишком часто.

В последний раз, когда она была полностью предоставлена самой себе, это продолжалось несколько часов в пассажирском салоне воздушного скиммера, присланного Гатаем, чтобы перевезти ее через океан из Вое Део. На взлетно-посадочной полосе ее встретила делегация священников и чиновников от короля и Совета, великолепных в алом, коричневом и бирюзовом, и проводила во дворец, где в течение нескольких часов было много реверансов и, конечно, никакой отрыжки — представление его маленькому сморщенному старому величеству, знакомство с высокопоставленными Макамаксами и лордом Хузиуотс, речи, банкет — все абсолютно предсказуемо, вообще никаких проблем, даже неразрезаемый гигантский жареный цветок на ее тарелке на банкете. Но с ней, с того самого первого момента на взлетно-посадочной полосе и в каждый последующий момент, незаметно позади, рядом или совсем рядом с ней находились двое мужчин: ее гид и охранник.

Гид, которого звали Сан Убаттат, был предоставлен ее хозяевами в Гатае; конечно, он докладывал о ней правительству, но он был самым услужливым шпионом, бесконечно прокладывая ей путь, простым намеком показывая, чего следует ожидать или что может оказаться оплошностью, и отличный лингвист, готовый перевести чью-либо речь, когда ей это было нужно. С Саном все было в порядке. Но охранник был кем-то другим.

Его прикрепили к ней военные Экумены в этом мире от доминирующей силы на Вереле, большой нации Вое Део — она немедленно выразила протест посольству на Вое Део, что ей не нужен телохранитель. Никто в Гатае не старался мешать ей, а даже если бы и захотел, она предпочитала позаботиться о себе сама. В посольстве вздохнули. Извините, сказали они. Ты застряла с ним. Вое Део держит военное присутствие в Гатае, которое, в конце концов, является экономически зависимым государством-клиентом. В интересах Вое Део защищать законное правительство Гатая от местных террористических группировок, и тебя защищают как часть их интересов. Мы не можем с этим спорить.

Она знала, что лучше не спорить с посольством, но не могла смириться с майором. Его воинское звание, рега, она перевела архаичным словом "майор" из пародии, которую видела на Терре. Тот майор был чучелом в форме, увешанной медалями и знаками различия. Он пыхтел, важничал и командовал, и, наконец, разлетелся на кусочки. Если бы только этот майор взорвался! Не то чтобы он напыщенно расхаживал или даже прямо командовал. Он был каменно вежлив, деревянно молчалив, чопорный и холодный, как трупное окоченение. Вскоре она оставила всякие попытки заговорить с ним; что бы она ни говорила, он отвечал "да, мэм" или "нет, мэм" с мгновенной глупостью человека, который на самом деле не слушает и не будет слушать, офицера, официально неспособного к человечности. И он был с ней в любой общественной ситуации, днем и ночью, на улице, за покупками, на встречах с бизнесменами и чиновниками, на осмотре достопримечательностей, при дворе, во время полета на воздушном шаре над горами — с ней везде, везде, кроме постели.

Даже в постели она была не так спокойна, как ей часто хотелось бы, потому что гид и охранник уходили ночью домой, но в прихожей ее спальни спала горничная — подарок его величества, ее личное живое имущество.

Она вспомнила свое недоверие, когда впервые услышала это слово много лет назад в тексте о рабстве. — На Вереле члены доминирующего класса называются владельцами; члены обслуживающего класса называются активами, имуществом. Только владельцы упоминаются как мужчины или женщины; активы называются рабами, рабынями.

Итак, вот она, владелица актива, имущества. Она не могла отказаться от королевского подарка. Ее актив звали Реве. Вероятно, Реве тоже была шпионом, но в это было трудно поверить. Она была солидной, красивой женщиной на несколько лет старше Солли и примерно с таким же интенсивным цветом кожи, хотя Солли была розовато-коричневой, а Реве — голубовато-коричневой. Ладони ее рук были нежно-лазурного цвета. Манеры Реве были изысканными, она обладала тактом, проницательностью, безошибочным чувством того, когда она нужна, а когда нет. Солли, конечно, относилась к ней как к равной, с самого начала заявив, что, по ее мнению, ни один человек не имеет права доминировать, а тем более владеть другим, что она не будет отдавать Реве никаких приказов и надеется, что они могли бы стать подругами. К сожалению, Реве приняла это как новый набор приказов. Она улыбнулась и сказала "да". Она была бесконечно уступчивой. Что бы Солли ни говорила или ни делала, это принималось и терялось, оставляя Реве неизменной: внимательное, услужливое, нежное физическое присутствие, просто непостижимое. Она улыбалась, говорила "да" и оставалась непостижимой.

И после первой бури первых дней в Гатае Солли начала думать, что ей нужна Реве, действительно нужна как женщина, с которой можно поговорить. Не было никакой возможности встретиться с женщинами-владельцами, которые жили скрытно в своих безах, женских покоях, "дома", как они это называли. А все рабыни, кроме Реве, были чьей-то чужой собственностью, но не ее, и с ними не поговоришь. Все, кого она когда-либо встречала, были мужчины. И евнухи.

В это тоже было трудно поверить, что мужчина добровольно променяет свою мужественность на повышение положения в обществе; но при дворе короля Хотата она постоянно встречала таких мужчин. Рожденные активами, они заслужили частичную независимость, став евнухами, и как таковые часто достигали постов, дававших значительную власть и доверие своих владельцев. Евнух Тайандан, мажордом дворца, управлял королем, который не правил, а лишь номинально возглавлял Совет. Совет состоял из представителей разных видов лордов, но только одного вида священников, туалитов. Камье поклонялись только активы, а прежняя религия Гатая оказалась в немилости, когда монархия стала туалитской столетие или около того назад. Если и было что-то, что ей действительно не нравилось в Вереле, помимо рабства и гендерного доминирования, так это религии. Песни о Леди Туал были прекрасны, и ее статуи, и великие храмы в Вое Део были замечательны, и Аркамье казался хорошей историей, хотя и многословной; но смертельная самоуверенность, нетерпимость, глупость священников, отвратительные доктрины, оправдывающие любую жестокость во имя веры! На самом деле, спросила себя Солли, было ли что-нибудь, что ей действительно нравилось в Вереле?

И тут же ответила себе: мне это нравится, мне это нравится. Я люблю это странное маленькое яркое солнце, и все осколки лун, и горы, вздымающиеся, как ледяные стены, и людей — людей с их черными глазами без белков, как у животных, глазами как темное стекло, как темная вода, таинственными — я хочу любить их, я хочу знать их, я хочу добраться до них!

Но она должна была признать, что придурки из посольства были правы в одном: на Вереле было тяжело быть женщиной. Она никуда не вписывалась. Она ходила одна, у нее было общественное положение; и это было противоречие в терминах: приличные женщины оставались дома невидимыми. Только рабыни выходили на улицы, или встречались с незнакомцами, или работали на какой-либо общественной работе. Она вела себя как актив, а не как владелица. И все же она была чем-то очень значительным, посланницей Экумены, и Гатай очень хотел присоединиться к Экумене и не обижать ее посланников. Поэтому чиновники, придворные и бизнесмены, с которыми она беседовала о делах Экумены, делали все, что могли: они обращались с ней как с мужчиной...

Притворство никогда не было полным и часто терпело крах. Бедный старый король усердно ощупывал ее, пребывая в смутном убеждении, что она одна из его грелок. Когда она возразила лорду Гатуйо в дискуссии, он уставился на нее с полным недоверием человека, которому ответил его ботинок. Он думал о ней как о женщине. Но в целом гендерное разделение сработало, позволив ей работать с ними; и она начала вписываться в игру, заручившись помощью Реве в создании одежды, которая напоминала бы ту, что носили владельцы-мужчины в Гатае, избегая всего, что для них было бы сугубо женственным. Реве оказалась быстрой и толковой швеей. Яркие, плотные, приталенные брюки были практичны и шли к лицу, вышитые жакеты были великолепно теплыми. Ей нравилось их носить. Но она чувствовала себя несексуальной из-за этих мужчин, которые не могли принять ее такой, какая она есть. Ей нужно было поговорить с женщиной.

Она попыталась познакомиться с некоторыми из скрытых женщин-владелиц через мужчин-владельцев и наткнулась на стену вежливости без какой-либо двери, без глазка.

Какая замечательная идея; мы обязательно организуем визит, когда погода улучшится! Я был бы переполнен честью, если бы посланник принял леди Майойо и моих дочерей, но мои глупые провинциальные девочки так непростительно робки...

Уверен, вы поймете. О, конечно, конечно, экскурсия по внутренним садам — но не сейчас, когда виноградные лозы не цветут! Мы должны подождать, пока виноградные лозы зацветут!

Не с кем было поговорить, не с кем, пока она не встретила макила Батикама.

Это было событие: гастролирующая труппа из Вое Део — в маленькой горной столице Гатая не так уж много происходило развлечений, за исключением храмовых танцев — конечно, только мужских — и сентиментальной болтовни, которая выдавалась за драму в верелианской сети. Солли упрямо смотрела некоторые из этих сопливо-пастельных постановок, надеясь хоть мельком увидеть жизнь "дома", но она не могла вынести падающих в обморок девушек, которые умирали от любви, в то время как твердолобые герои-ослы, все похожие на майора, благородно погибали в бою, а Туал Милосердная высовывалась из окна в облаках, улыбаясь своей смерти, со слегка скошенными глазами и показанными белками — признак божественности. Солли заметила, что верелианские мужчины никогда не заходили в сеть ради драмы. Теперь она знала почему. Но приемы во дворце и вечеринки в ее честь, устраиваемые различными лордами и бизнесменами, были довольно скучными: все мужчины были такими, потому что им приходилось обходиться без рабынь, пока там была посланница; и она не могла флиртовать даже с самыми приятными мужчинами, не могла напомнить им, что они были мужчинами, поскольку это указало бы им, что она женщина, но ведет себя не как леди. К тому времени, когда приехала труппа макилов, первоначальная шумиха определенно улеглась.

Она спросила Сана, надежного консультанта по этикету, можно ли ей присутствовать на представлении — он хмыкал и отнекивался и, наконец, с большей, чем обычно, маслянистой деликатностью дал ей понять, что все будет в порядке, пока она будет одета как мужчина. — Женщины, знаете ли, не появляются на публике. Но иногда им так хочется увидеть артистов, понимаете? Леди Аматей каждый год ходила с лордом Аматеем, одетая в его одежду; все знали, никто ничего не говорил — вы знаете. Для вас, такого замечательного человека, все было бы в порядке. Никто ничего не скажет. Вполне, вполне в порядке. Конечно. Я иду с вами, рега идет с вами.

Как друзья, да? Знаете, трое хороших друзей-мужчин собираются на вечеринку, ха? Ха?

— Ха-ха, — послушно сказала она. — Как весело! — "Но это того стоило, — подумала она, — увидеть макилов".

Их никогда не было в сети. Молодым девушкам из домов не разрешалось присутствовать при их выступлениях, часть которых, как серьезно сообщил ей Сан, была неподобающей. Они играли только в театрах. Клоуны, танцоры, проститутки, актеры, музыканты — макилы составляли своего рода подкласс, единственные активы, не принадлежащие кому-то лично. Талантливый мальчик-раб, купленный корпорацией развлечений у своего владельца, с тех пор становился собственностью этой корпорации, которая обучала его и заботилась о нем до конца его жизни.

Они направились к театру, находившемуся в шести или семи кварталах отсюда — она забыла, что все макилы были трансвеститами, на самом деле она не помнила этого, когда впервые увидела их, группу высоких стройных танцоров, выходящих на сцену с точностью, силой и грацией огромных птиц, кружащих, слетающихся, парящих. Она бездумно наблюдала, очарованная их красотой, пока внезапно музыка не сменилась и не появились клоуны, черные, как ночь, черные, как хозяева, в фантастических развевающихся юбках, с фантастически выступающими грудями, украшенными драгоценными камнями, поющие тоненькими, замирающими голосами: — О, не насилуйте меня, пожалуйста, добрый сэр, нет, нет, не сейчас же! — Они мужчины, они мужчины! Это Солли поняла, уже беспомощно смеясь. К тому времени, когда Батикам закончил свой звездный поворот, чудесный драматический монолог, она уже была его поклонницей. — Я хочу встретиться с ним, — сказала она Сану в паузе между выступлениями. С актером — Батикамом.

У Сана появилось бесстрастное выражение лица, означавшее, что он думает, как это можно было бы устроить и как заработать на этом немного денег. Но майор, как всегда, был настороже. Твердый, как палка, он едва повернул голову, чтобы взглянуть на Сана. И выражение лица Сана начало меняться.

Если бы ее предложение выходило за рамки дозволенного, Сан подал бы сигнал или сказал бы об этом. Чучело майора просто контролировало ее, пытаясь держать на привязи, как одну из "его" женщин. Пришло время бросить ему вызов. Она повернулась к нему и посмотрела прямо в глаза. — Рега Тейео, — сказала она, — я вполне понимаю, что вам приказано поддерживать со мной порядок. Но если вы отдаете приказы Сану или мне, они должны быть произнесены вслух, и они должны быть обоснованы. Я не поддамся ни вашим подмигиваниям, ни вашим капризам.