Конечно, у них было достаточно способов, чтобы сделать Философа доступным для улучшения навыков Камински в области чисто человеческого языка и памяти на детали, и AC предоставил ему необходимую связь с обзорными и рекогносцировочными средствами времялета. Это была одна из нескольких причин, по которым они смогли включить Райберта в штат Цезаря в качестве эксперта-географа. Карты древнего мира — даже римские — как правило, были менее чем надежными. Но если "Тит Алуис Камилл" сказал, что между армией Цезаря и предполагаемым полем битвы была река, то, клянусь Марсом, река была именно там, где он сказал. И она была именно так глубока, как он и говорил.
Возможность эффективного развертывания невидимых пультов наблюдения по мере необходимости давала свои преимущества.
— Все по-честному, Фило, — сказал Камински через мгновение. — Команды Фонда спасения древностей не предназначены для длительного наблюдения и взаимодействия.
— Это один из способов выразить это, — ответил Фило, издав слышимый — по крайней мере, в определенных значениях слова "слышимый" — всхлип. — Утонченность — это не совсем их второе имя, не так ли?
Камински покачал головой в знак согласия.
Во многих отношениях Фонд спасения древностей действовал в исторических исследованиях как разрушительный шар, и, к сожалению, было верно, что Фонд и его сторонники по-прежнему пользовались значительным влиянием в министерстве, даже после того, как на них был наложен ряд ограничений благодаря записям, обнародованным неким профессором и его абстрактным компаньоном.
В конце концов, было намного проще физически перевезти сокровища древности — или даже обитателей древности — в тридцатый век для надлежащего изучения, чем тратить недели или месяцы на грязное, вонючее, часто утомительное и почти столь же часто опасное дело физического помещения исследователя в соответствующую древность. Трудно было спорить с тщательностью, с которой должным образом оборудованная лаборатория могла проникнуть в самые глубоко спрятанные секреты чего-то вроде оригинала полотна да Винчи "Тайная вечеря", например, или Ники Самофракийской, которая, как и Венера Милосская, была восстановлена в целости и сохранности с пользой для музеев тридцатого века. Однако и Камински, и Фило принадлежали к ветви наблюдения за искусством. Анализировать артефакты — в том числе человеческие, предполагая, что психика рассматриваемых людей была достаточно крепкой, чтобы пережить шок от трансплантации, — это одно. Понимание их требовало, чтобы они изучались в их собственной, оригинальной среде.
Это было то, что Камински и Фило решили почти пятьдесят лет назад, и с тех пор не произошло ничего, что могло бы изменить их мнение. О, были моменты, когда Камински, по крайней мере, скорее завидовал некоторым из наиболее впечатляющих триумфов Фонда спасения древностей. Например, физическое извлечение всей Александрийской библиотеки целиком. Это было довольно оживленное начинание, и он сжег много мостов, когда они с Фило обнародовали записи о... чрезмерном усердии Фонда. Но он также не сожалел о положительном влиянии новых законов и ограничений на Фонд, и его не задело то, что эти ограничения коснулись также его и его спутника. Они всегда оставались скрытными, поддерживая его прикрытие в определенный период, чтобы не разрушить всю свою цель. Невозможность отправиться в прошлое увешанными рэйлганами и легким энергетическим оружием в их случае не была полной неожиданностью.
Конечно, сам факт того, что они включались в исторический процесс, означал, что сама история изменится. Аксиомой было, что наблюдатель влияет на наблюдаемое явление, и это, безусловно, было верно, когда дело касалось интерактивных темпоральных исследований. Как следствие, ни один наблюдатель не мог изучить полностью точную версию реальной истории, о которой шла речь. Но если бы он был достаточно ненавязчив, он мог бы избежать внесения каких-либо изменений — по крайней мере, на макроуровне, — которые опровергли бы его наблюдения. И всегда было возможно, как это не раз делал сам Камински, многократно возвращаться и заново погружаться в одно и то же историческое событие, предлагая альтернативные точки зрения на само событие и, предположительно, уравновешивая любые непреднамеренные эффекты, которые могли возникнуть.
Он предположил, что можно было бы возразить, что на самом деле это было все, что делал Фонд спасения древностей как в области сохранения, так и в области наблюдения, но это была разница между неандертальцем, использующим кусочек рога антилопы, чтобы отделять отдельные кусочки кремня за раз, и кем-то, кто использует кувалду для получения гравия. Идея ввести отряды коммандос для захвата и удержания Великой библиотеки до тех пор, пока конвейеры не смогли вывезти все книги и свитки, расстреливая любого, кто попытается их остановить, оскорбляла чувство морали Камински до такой степени, что он был вынужден что-то предпринять по этому поводу.
Тот факт, что все событие было стерто из потока времени в тот момент, когда удалились последний конвейер и последний коммандос, означал, что кто-то из Фонда спасения древностей, конечно, всегда мог вернуться в библиотеку. Первоначальная версия книг — и, если уж на то пошло, всех ученых или библиотекарей, которые были "убиты" во время налета, — были "все еще там" во всех смыслах, которые имели значение. Но он не мог честно назвать "исследованием" то, чем занимался Фонд, несмотря на направленное в пользу присоединения к коллегам давление с их стороны, с которым сталкивались они с Фило. Ни один из нескольких сотен "умерших" людей не остался мертвым после ухода команд Фонда, и Камински признался, что содержимое библиотеки взволновало его не меньше, чем кого-либо другого. Но поисковая миссия практически ничего не добавила к пониманию современной наукой повседневной жизни в Александрии. Это было задачей сотрудников Наблюдательной службы, таких как Камински и Фило, которые были направлены в Александрию перед рейдом — не столько в качестве ученых, сколько в качестве исследовательских партий, составлявших карту того, где команды грабителей времени могли найти богатейшую историческую добычу.
— Ты когда-нибудь по-настоящему размышлял о том, на что могло бы быть похоже исследование темпоральности, если бы каузалисты были правы, Фило? — спросил Камински.
— Нет, я этого не делал. Потому что не было бы никаких темпоральных исследований, если бы они были правы.
— О, я в этом не так уверен. — Он покачал головой. — Наблюдателю на самом деле не нужно было бы ни с кем взаимодействовать. По общему признанию, наш набор данных был бы намного беднее, но простая повторная отправка времялета и использование невидимых пультов дистанционного управления для получения изображений и звука в реальном времени не повлияли бы напрямую ни на какую историю.
— Если только аргументы каузалистов в пользу наихудшего случая не были точными, — отметил Фило. — Возможно, вам удалось бы устранить прямое загрязнение вовлеченных обществ, но всегда существовала бы вероятность того, что какое-то совершенно случайное изменение в окружающей среде косвенно повлияет на человеческие решения. Например, если бы первая теория Эндовера оказалась точной, сам факт того, что во временной поток в любой момент была введена единственная "посторонняя" причинно-следственная связь, впоследствии "сбросил бы" все остальные события вплоть до молекулярного уровня. Подумай об этом!
— Я бы предпочел этого не делать. Но даже Эндовер был готов признать, что интерпретация может быть немного экстремальной.
— Согласен, согласен. — Фило издал мягкий электронный звук, который он использовал как эквивалент пожатия плечами, когда решил не проецировать видимый аватар через умные биоимпланты Камински. — Но даже его вторая теория предполагала возможность того, что лавина крошечных изменений превратится в катастрофическое событие.
— Верно, но это было заложено в его основной логике, — отметил Камински. — А потом появилась теория Чена.
— Не могу поверить, что ты упомянул старого хрыча в этой дискуссии! — застонал Фило. Но в его стоне слышался смех, и Камински улыбаясь откинулся на спинку стула со своей кружкой пива.
Большинство физических людей искали совместимости в любом абстрактном гражданине, с которым они могли бы вступить в дружеские отношения. Не все физические граждане решались на это, и не у всех абстрактных граждан возникало желание создать долгосрочное партнерство с кем-то, кто все еще фундаментально ограничен неэлектронной вселенной. Однако это было распространено скорее чаще, чем реже, хотя "брандмауэры" между личностями, как правило, были в значительной степени делом личного вкуса. В более экстремальных случаях на самом деле не было брандмауэров, и вовлеченные личности имели тенденцию перетекать и сливаться, включая обмен фрагментами кода друг друга. На противоположном полюсе находились те личности — органические и абстрактные, — которые стали немногим больше, чем близкими друзьями, возможно, посещая в редких случаях внешние грани личностей друг друга, но в основном ограничиваясь эквивалентом устной беседы.
Большинство, однако, находилось где-то посередине, очень похоже на Камински и Фило. Каждый из них время от времени использовал "чувства" другого, чтобы испытать то, к чему он непосредственно не был подготовлен, например, признательность Фило за готовность Камински экспериментировать с рецептами и вкусами. Однако их личности никогда даже близко не подходили к слиянию, и они оба предпочитали, чтобы так оно и было. Эти двое были ближе друг к другу, чем кто-либо другой во всей вселенной, но их отношения определенно были примером братской любви Филии, возможно, с существенной примесью безусловной любви Агапе, но полностью лишенной сексуальных коннотаций Эроса.
Фило был братом, которого у Камински никогда не было, а Камински был порталом в материальный мир, о котором мечтал Фило. В отличие от "мясных" людей, чьи личности были преобразованы в коннектомы, чтобы получить доступ к абстрактному миру, Фило начинал свое существование как то, что когда-то называлось искусственным интеллектом. Этот термин по-прежнему был технически точным, хотя практически больше не использовался, за исключением небольшого числа древних законов. Но, несмотря на всех "мясных" людей, которые совершили переход во вселенную Фило, там все еще была разница, своего рода удивленный восторг и зачарованность, когда он выбирался из абстрактной вселенной через импланты Камински. Камински чувствовал почти то же самое во время своих экскурсов в абстрактные реальности, с которыми познакомил его Фило, однако они оба давным-давно поняли, что различия между ними были едва ли не важнее для поддержания их пятидесятитрехлетних отношений, чем любое сходство.
Но одной чертой, которую они разделяли в полной мере, было удовольствие от дискуссий на противоположные темы. На самом деле, они приводили в бешенство многих своих общих друзей своей способностью легко переходить на другую сторону в середине спора, просто чтобы поддержать хорошую дискуссию.
— Что ж, — сказала теперь та половина их отношений, которая была из плоти и крови, — знаешь, всегда возможно, что Чен действительно был прав. Я имею в виду, что если бы нам каким-то образом удалось фундаментально изменить прошлое — имею в виду, за пределами временных всплесков, — мы действительно могли бы просто "перезагрузить" себя и перестать существовать. Насколько нам известно, мы, возможно, уже делали это тысячи раз!
— О, пож-жалуйста! — в поле зрения Камински появился выбранный Фило человеческий аватар — неуклюжий, рыжеволосый, рыжебородый викинг в комплекте с рогатым шлемом, которого настоящие викинги не носили, — и даже смог закатить глаза. — У нас есть петабайты реальных данных, демонстрирующих, что ничего подобного не происходит!
— Но если бы Чен был прав, у нас не было бы никаких данных, подтверждающих, что это так! — ухмыльнулся ему Камински. — Эти данные никогда бы не существовали с самого начала.
— Ты можешь сказать "круговая логика"? — любезно осведомился Фило, подняв на него кустистые рыжие брови, и Камински рассмеялся.
— Что ж, должен признать, что тот факт, что мы внесли так много временных изменений во временной поток, не изменив ни единой чертовой вещи "ниже по течению" от изменения, наводит на мысль, что и Эндовер, и Чен были...излишне беспокойными, скажем так? Если уж на то пошло, Эндовер сам это признал.
— Может быть, и так, но даже смерть не помешала Чену утверждать на моей стороне интерфейса, что математика поддерживает его. — Фило снова закатил свои голубые глаза. — Меня так и подмывает предложить ему запрограммировать свою собственную виртуальную реальность, где она действительно работает таким образом, и перейти в нее!
— Ну-ну, — упрекнул Камински. — Давай отнесемся к этому по-взрослому!
Пренебрежительное фырканье ни с чем нельзя было спутать, и он снова рассмеялся.
— На несколько более прагматичном уровне, сколько еще осталось до дома? — спросил он.
— Около ста двадцати трех часов в абсолютном выражении, согласно Клейо, — быстро ответил Фило.
Компьютерные бортовые системы времялетов не совсем перешагнули порог самосознания. Они были спроектированы таким образом как часть системы безопасности доступа, встроенной в транспортные средства министерства. На самом деле, хотя предполагалось, что никто не будет настолько бестактен, чтобы даже говорить об этом, министерство настояло на своей собственной версии древнего правила "двух пилотов". Управлять всеми системами времялета мог только абстрактный гражданин, полностью подключенный к его инфоструктуре, но без живого человеческого существа — будь то плоть или синтоид — на мостике времялет блокировался для межвременного полета. Были некоторые, кто считал эту меру предосторожности устаревшей и более чем снисходительной, но ни Камински, ни Фило не входили в эту группу. Возможно, так оно и было бы, признал Камински, если бы у кого-то из них было хоть какое-то желание пробираться сквозь историю без сопровождения другого. Поскольку они этого не сделали, это требование не создало для них никаких трудностей.
И в самом худшем случае, подумал он, с точки зрения конфиденциальности их брандмауэра, даже если с кем-то из нас случится что-то ужасное, другой все равно сможет нажать кнопку автоматического отзыва, чтобы вернуться домой. Я просто не знаю, хочу ли я этого.
— Уже прошли две трети пути туда? — сказал он вслух. — Меня так и подмывает сказать "мы хорошо проводим время", но я знаю, как сильно это разозлило бы тебя, если бы я это сделал.
— Ты так добр ко мне, — сухо сказал Фило.
— Пытаюсь. Но поскольку у нас еще есть целые дни, чтобы убить их, почему бы нам не выложить те аэрофотоснимки битвы при Тапсусе, которые получил ты? Есть пара моментов, по которым я хотел бы узнать твое мнение, возможно, обменяться несколькими замечаниями туда-сюда.
— Конечно. — Аватар Фило исчез, сменившись видом средиземноморского морского порта первого века до нашей эры с высоты птичьего полета. — Что бы ты хотел...
