Теперь мы были рядом с людьми, пешеходами, которые протискивались по узким дорогам, мопедами, которые жужжали вокруг нас. Римляне выглядели маленькими, смуглыми, круглыми, немного потрепанными заботами. Повсюду были грязь и мусор. Очевидно, римляне привели свой город в порядок в порыве энтузиазма, чтобы встретить 2000 год. Если бы это было так, мне бы не хотелось посещать его в 1999 году. В многоквартирных домах были ряды закрытых ставнями окон, и они были выкрашены в поразительно яркие цвета: желтый, оранжевый, фиолетовый и даже розовый. Это выглядело не по-британски — такие цвета не очень хорошо смотрятся под дождем в Лондоне или Бирмингеме — и все же, я подумал, что мог бы оказаться в любом большом европейском городе, в Париже или Брюсселе.
Но потом мы добрались до стены Аврелия. — Мура, мура, — сказал таксист, указывая пальцем. Это был огромный кирпичный выступ, возвышавшийся высоко над дорогой, темный, задумчивый, мощный, и машины ползли вокруг его основания, как игрушки из фольги. Даже эта первая огромная плита могла бы вобрать в себя все обрывки и фрагменты стен, которые я видел в Лондоне, подумал я с благоговейным трепетом.
Однако среди рекламы дрянной поп-музыки и политических плакатов на муре были граффити. Я не знал итальянского, но смог распознать, что лозунги были об иммигрантах и преступности. Граффити были повсюду, на каждой стене и дверном проеме, на каждом фонарном столбе и автобусной остановке. Признак недовольного общества.
* * *
У меня было двадцать четыре свободных часа до встречи с Клаудио Нерви, смиренным иезуитом, чье имя я выведал у Джины, и возобновления поисков моей сестры. Двадцать четыре часа на распаковку.
Я забронировал номер в отеле недалеко от Форума, как обычный турист. Администратором был худощавый, опрятный молодой человек в черном костюме. Его английский был ломаным, но сносным: на самом деле он был первым итальянцем, с которым я столкнулся после приземления, и который вообще владел английским лучше, чем пара слов.
Мой номер был маленьким, и из него открывался вид на что-то похожее на глухой переулок. Но, как и обещалось в брошюре отеля, оттуда был виден римский Форум, хотя приходилось всматриваться сквозь кирпичную кладку, чтобы разглядеть упавшие колонны и прогуливающихся туристов. Но эта кирпичная кладка, как я узнал позже, сама по себе была руинами застройки под названием рынок Траяна, что-то вроде гигантского торгового центра древности. В любом случае, ограниченный вид снизил цену моего номера.
Я распаковал вещи и безуспешно поискал кофеварку. Единственным англоязычным телеканалом был CNN. Но в номере было подключение к Интернету, которое можно было реализовать через телевизор, взяв напрокат портативную клавиатуру за плату в несколько евро или несколько тысяч лир, согласно пожелтевшей, устаревшей надписи на тумбе для телевизора.
Я нашел серию электронных писем от Питера, отправленных оттуда, где он был со своими слэнтерами в Америке. Пролистал большую часть, занеся это в свою мысленную категорию "жуткие вещи Питера" — и время от времени переживал моменты, когда сердце замирало, поскольку связь, всегда медленная, грозила вообще прерваться. Хотя кое-что из этого было довольно интересным.
Одним из основных видов деятельности слэнтеров был поиск в мировых средствах массовой информации "аномалий" — любых необычных закономерностей, необъяснимых событий, которые могли бы свидетельствовать об истирании границ нашего мировоззрения. Насколько понимаю, это хобби, которым уфологи увлекаются с пятидесятых годов. И, конечно, расцвет Интернета превратил это в индустрию: у слэнтеров было программное обеспечение для поиска и распознавания образов, более мощное, чем самая быстрая коммерческая поисковая система, как хвастался Питер, способное разобраться в огромном потоке информации, слухов, мистификаций и простого мусора, который каждый день выливается рекой на нашу информационную супермагистраль.
И, по словам Питера, пока он был в Штатах, эти бесконечные поиски позволили ему кое-что узнать о его таинственной темной материи.
— Если бы кусок темной материи прошел сквозь Землю, мы бы его не увидели. Он просто прошел бы сквозь вещество планеты. Но его гравитация вызвала бы сейсмические события: ударные волны в структуре Земли, расходящиеся в сторону от его пути. И, к счастью, мы достаточно всесторонне отслеживаем сейсмическую активность...
Существует глобальная сеть из примерно пяти тысяч объектов сейсморегистрации, спонсируемых правительствами. Они прислушиваются к песням Земли, мощным низкочастотным волнам, которые проходят через кору планеты. Правительственные наблюдатели специально ищут волны, исходящие от одного точечного источника, которым может быть, скажем, место землетрясения или незаконного подземного ядерного испытания. "Чистые" сигналы такого рода извлекаются из данных и публикуются. Остальная информация списывается как бессмысленный шум. — И, вероятно, так оно и есть, — сказал Питер. — Вы можете получить сейсмическую сигнатуру, если мимо вашей станции проедет тяжелый грузовик.
Но в настоящее время все данные были размещены в Интернете Геологической службой США и Австралийской сейсмологической сетью, и специалисты-слэнтеры смогли получить их в свои руки. И в проигнорированном "шуме" они увидели "линейные сигналы", как выразился Питер, — сигналы, которые исходили не из точки, а от прямой линии. — То, что у вас есть, — это след сквозь слои Земли, — сказал Питер, — как если бы вы выпустили пулю сквозь свадебный торт.
Линейные сигналы наблюдались время от времени в течение многих лет. Однако в поисках игнорируемых сейсмологами закономерностей исследователи-слэнтеры за последний год обнаружили три таких события.
Питер сказал: — Зная время событий, вы можете отмотать поворот Земли назад, чтобы проследить путь за пределы планеты к ее началу или пункту назначения. Мы не можем найти уникальное место назначения для наших трех треков, но, похоже, у них общее происхождение. Солнце. Каким-то образом солнце выбрасывает крупицы темной материи, и некоторые из них проходят сквозь Землю. Что это значит? Будь я проклят, если знаю. Но это еще не все... Я прикрепляю графический файл. — Который я не смог бы загрузить здесь.
Я бегло просмотрел подробное описание Питера, пытаясь добраться до сути. По-видимому, этот конкретный "линейный трек", на самом деле второй, наблюдаемый слэнтерами, в конце концов, не был таким уж линейным. — Через некоторое время после проникновения в верхнюю мантию, — сказал Питер, — траектория этого самородка отклонилась примерно на сорок градусов. Затем он задел ядро и вылетел из Земли в неопределенном направлении Марса. Джордж, ты понимаешь значение? Темная материя проходит сквозь ядро Земли, как горячий нож сквозь масло. Гравитационное поле Земли недостаточно интенсивно, чтобы вызвать подобное отклонение. Этот самородок изменил курс...
Что ж, это было интригующе. Но на протяжении всех моих отношений с ним большая часть информации, которую Питер пытался мне дать, была просто непосильна для меня — идеи были слишком масштабными, слишком оторванными от повседневности, мое мировоззрение было слишком широким, чтобы его воспринимать. Это был как раз такой пример.
Я отправил ему записку о том, что экстраординарные заявления требуют экстраординарных доказательств. Затем отключился от сети.
В тот вечер я поужинал в маленьком ресторане, ловушке для туристов под открытым небом, в нескольких кварталах от отеля. Большую часть меню составляли морепродукты, которые подавались с пастой или без нее.
* * *
На следующее утро я прогулялся по Риму. Это было путешествие открытий; я ничего не знал о городе. Мои географические изыскания перед отъездом ограничивались просмотром фильма "Итальянская работа", действие которого, как оказалось, происходило в Турине.
В древнем районе форумов, украшенном всеми цезарями и разрушенном временем, паслись стада туристов. Я прошел мимо пары пожилых дам, американок, которые обсуждали, стоит ли им идти со своим гидом на еще одно место, форум Августа. — Я немного устала, — сказала одна. — Пожалуй, вернусь к автобусу. Ты сделаешь это для меня, дорогая? — Она протянула свою крошечную цифровую камеру другой. Итак, недоброжелательно подумал я, на самом деле экскурсию проводит камера.
Район пересекала широкая, привлекательная дорога под названием Виа деи Фори Империали, которая вела от Колизея к Национальному монументу. Монумент был возведен в девятнадцатом веке в честь национального единства Италии. Местные жители называли его "Витториано", в честь короля Виктора Эммануила, или, менее уважительно, "Пишущая машинка". А между тем эта великая виа была построена Муссолини, который прорубил себе бульдозерами дорогу по руинам форумов, едва удостоившись писка уступчивых археологов, чтобы проложить маршрут для своих фашистских шествий.
Национальный монумент возвышался над широкой открытой площадью Пьяцца Венеция, центром римской транспортной системы: если все дороги ведут в Рим, говорили они, значит, все римские дороги вели на Пьяцца Венеция. А на этой площади римские водители просто наезжали друг на друга, не давая пощады и не ожидая ее. В Риме автомобили явно заправлялись тестостероном не меньше, чем бензином. И все же, подумал я, наблюдая в течение нескольких минут из уличного кафе, плотное движение на самом деле довольно эффективно расчищало себе путь. Каким-то образом среди кажущегося хаоса все уладилось само собой — просто не так, как я привык.
Я провел утро, слоняясь по торговым улицам. По мере того, как поднималось солнце, поднималась и температура, и вскоре я вспотел в своей плотной английской рубашке, часто заходя в кафе или продуктовые магазины за бутилированной водой.
У меня быстро сложилось впечатление о римлянах. Они были маленькими и темноволосыми, и все постоянно разговаривали. И они были напряженными: я решил, что характерный римский тон голоса — это обиженное выражение, как раз такая грань взрыва. У всех, казалось, почти все время были прижаты к ушам сотовые телефоны — даже у совсем маленьких детей — их глаза стекленели, свободные руки красноречиво жестикулировали, но тщетно. Сотовый телефон, возможно, был изобретен для итальянцев.
Но мне было интересно, о чем они могли поговорить. Все памятники, казалось, закрывались на время сиесты в середине дня, все почтовые отделения закрывались в час дня, банки открывались, может быть, на час после полудня, если повезет, и все закрывалось по понедельникам. Ксенофоб во мне задавался вопросом, как бы я себя чувствовал, если бы был немцем или французом, попутчиком в великом приключении с единой европейской валютой. И все же я знал, что итальянская экономика на самом деле большая и здоровая.
Каким-то образом, как и с дорожным движением, работа выполнялась, все улаживалось само собой.
* * *
Церковь-мать иезуитов называется Джезу, всего в квартале от Пьяцца Венеция. Клаудио Нерви ждал меня на тротуаре снаружи. — Зовите меня Клаудио, — сказал он, пожимая мне руку, после того как я поприветствовал его как падре.
Ему было около пятидесяти, и его серебристо-седые волосы были аккуратно причесаны. Глаза у него были голубые, но худощавое лицо сильно загорело — он был красив, как стареющий патриций. На нем был черный костюм с белым воротничком священника, но подозрительно хорошо скроенный, и я подумал, не от дизайнерского ли дома. Он казался уравновешенным, уверенным в себе, интеллигентным.
— Ну что ж, — он протянул свои длинные руки. — Добро пожаловать в Рим. Рад познакомиться с вами, и надеюсь, что смогу помочь вам с вашими трудностями.
Я поблагодарил его. — У вас хороший английский. — Это был акцент аристократа, столь знакомый по фильмам Нолла Кауарда, который в наши дни никто в Англии не осмеливается использовать на публике.
Он улыбнулся. — Я провел несколько лет, обучаясь в семинарии недалеко от Оксфорда. Послушайте, вы торопитесь? Не хотите ли увидеть церковь?..
Я последовал за ним во мрак Джезу.
Горстка верующих, все старики, терпеливо сидела на скамьях. Церковь была роскошно украшена, как и многие римские церкви, с пышной росписью в стиле барокко на одной стене.
Но на одном высоком боковом алтаре была выставлена человеческая рука.
Сначала я не мог поверить своим глазам. Подошел ближе. На вершине алтаря стоял реликварий, искусно выполненный овальный ларец из золота и хрусталя, рядом с которым парил ангел. А внутри ларца действительно была человеческая рука, неповрежденная от локтевого сустава и ниже. Были даже кусочки плоти, черные и сморщенные, прилипшие к костям.
Клаудио тихо бормотал: — Многих посетителей поражает богатство римских церквей. Смотришь на каждую поверхность, и глаз встречает сокровища, и он ослеплен. Но, в конце концов, они являются результатом двух тысячелетий целенаправленного накопления богатства — по-другому и не скажешь, — хотя сегодня Ватикан не так уж невероятно богат; например, он менее богат, чем многие крупные американские епархии... О. Я вижу, вы познакомились с нашим героем.
Рука оказалась реликвией святого Франциска Ксаверия, который в шестнадцатом веке был миссионером-иезуитом в Индии и Японии. Он умер от лихорадки на острове у побережья Китая и был похоронен там. Генеральный иезуит в Риме приказал эксгумировать тело и перезахоронить на Гоа, а правую руку отрезать по локоть, чтобы вернуть в Рим.
Я содрогнулся. — Католическая церковь всегда уделяла большое внимание реликвиям.
— Все это, конечно, довольно примитивно. Но такие вещи актуализируют религию в массовом сознании. И, кроме того... — он махнул в сторону отвратительной части тела, — разве все мы не очарованы реликвиями, того или иного рода, физическими следами того, что было раньше — даже в нашей собственной жизни? К чему вы стремитесь сейчас, если не к реликвиям вашего собственного прошлого?
Я сказал немного печально: — Знаете, могу сказать, что вы священник. Когда я был ребенком, приходской священник строил каждую последнюю проповедь на подобной аналогии.
Он улыбнулся. — Тогда от его и моего имени я приношу извинения.
— И, кроме того, я просто ищу свою сестру. Я никогда не думал об этом как о поиске чего-то другого.
— Что еще это могло быть?
Я оглядел церковь, чувствуя себя неловко среди присутствующих прихожан. — У вас здесь, эм, офис?
— Нет. Я выполняю проект для Папского института христианской археологии. Ватикан, вы знаете. Я работаю там в офисе. Возможно, вам было бы интересно посмотреть, где я на самом деле занимаюсь археологией. Это недалеко отсюда. — Он потер руки. — Но сначала пообедаем.
Он не стал слушать мои протесты по поводу того, что я съел бутерброд в отеле, и его не смутил тот факт, что было уже больше трех. Он повел меня в небольшой ресторанчик в нескольких минутах ходьбы от главной дороги, где, по его словам, мы найдем лучшую римскую кухню, то, что ели сами римляне.
Официант был кругленьким и улыбчивым, одетым в неправдоподобно белую рубашку и галстук-бабочку. Хотя от запахов готовки у меня потекли слюнки, я знал, что на самом деле не очень голоден, поэтому мы оба остановились на супе. Это были тальолини алла баккорола, маленькие макаронные трубочки, фаршированные беконом и сыром и утопленные в горячем курином бульоне. Они, а также несколько хлебных палочек и бокал белого вина с фруктами, были очень вкусными, но я знал, что позже меня будет клонить в сон.
