Ему стало дурно от одного взгляда на него. Это было просто неправильно.
Он направился к другой лодке. Теперь, когда он разобрался с Клавейном, почувствовал ясность ума, которой ему недоставало несколько минут назад. Возможно, было неправильно оставлять их на айсберге с всего одной лодкой для спасения, но он не хотел, чтобы кто-то еще был с ним, когда он хоронил своего друга. Возможно, это было эгоистично, но никто из них не делал этого.
— Держитесь крепче, — сказал он им по коммуникатору. — Мы выровняем нагрузку, как только я подойду достаточно близко.
— Что дальше? — спросил Васко, испуганно глядя на нечто, растянувшееся по небу.
— Потом мы поплывем со всех сил.
Внимание механизма задержалось на айсберге. Медленными, похожими на движения питона движениями он запустил пучок щупалец под крышу замороженного сооружения, и ледяные иглы и зазубрины разлетелись вдребезги, когда щупальца протиснулись сквозь них. Возможно, подумал Скорпио, он почувствовал присутствие других частей машинерии ингибиторов, бездействующих или мертвых среди обломков корвета. Ему нужно было воссоединиться с ними. Или, возможно, он искал что-то совсем другое.
Айсберг задрожал. Море отреагировало на это движение, медленные, мелкие волны разбегались от края. Откуда-то изнутри сооружения донесся хруст, похожий на хруст ломающейся кости. Во внешнем слое льда широко раскрылись трещины, обнажив кружевную сердцевину сказочно разнообразных цветов: розового, голубого и охристого.
Сквозь трещины пробивались черные механизмы. Из айсберга высунулась дюжина щупалец, они извивались, нюхали воздух и, выдвигаясь наружу, распадались на все более мелкие части.
Лодка Скорпио коснулась корпуса другого судна. — Дай мне инкубатор, — крикнул он, перекрывая рев двигателя.
Васко встал и, перегнувшись через борт, оперся одной рукой на плечо Скорпио. Молодой человек выглядел бледным, его волосы прилипли к голове. — Ты вернулся, — сказал он.
— Все изменилось, — сказал Скорпио.
Скорпио взял инкубатор, чувствуя вес ребенка внутри, и надежно зажал его между ног. — Теперь Хоури, — сказал он, протягивая женщине руку.
Она подошла к его лодке; почувствовалось, как корпус осел в воду, когда женщина пересела. Она на мгновение встретилась с ним взглядом, казалось, собираясь что-то высказать. Он повернулся к Васко, прежде чем тот успел что-либо сказать.
— Следуйте за мной. Я не хочу торчать здесь ни минутой дольше, чем это необходимо.
Трещины в айсберге расширились, превратившись в глубокие пропасти, расселины, которые проникали глубоко в его середину. Черная машина все глубже погружалась в лед, наползая нетерпеливыми волнами. По периметру появилось еще больше конечностей, которые размахивали и вытягивались. Айсберг начал распадаться на отдельные куски, каждый размером с дом. Скорпио прибавил оборотов мотору своей лодки, рассекая волны, но не мог оторвать взгляда от того, что происходило у него за спиной. Куски айсберга откалывались, зазубренные обломки падали в море с мучнистым ревом вытесняемой воды. Теперь он мог видеть извивающийся клубок черных щупалец, которые изгибались и обвивались вокруг разрушенного корвета. От айсберга теперь мало что осталось, только корабль, на котором он вырос.
Механизмы подняли корабль в воздух. Черные силуэты протискивались сквозь щели в корпусе, их движения были изящными, задумчивыми и слегка опасливыми, как будто кто-то снимал последний слой упаковки с подарка.
Другая лодка отставала: она была медленнее на воде, на борту было трое взрослых.
Корвет разлетелся на острые черные осколки, все, кроме самых маленьких, по-прежнему висели в небе. Кольца и бантики идеальной черноты закружились вокруг деталей.
Он что-то ищет, — подумал Скорпио.
Кольца ослабили хватку. Щупальца и под-щупальца втянулись в стремительном сокращающемся движении. Слои черных кубов перетекали друг через друга, разбухая и сжимаясь в тошнотворном унисоне. Скорпио различал детали только по краям, там, где механизмы соприкасались с серым фоном неба.
Обломки корвета — теперь уже все до единого — упали в море.
Но в нем все еще что-то было: крошечная белая фигурка в форме звезды, безвольно повисшая в воздухе. Скорпио понял, что это была Скейди. Механизм нашел ее среди обломков, обернул часть себя вокруг ее талии и погрузил другую, более тонкую, часть себя в ее голову. Он допрашивал ее, извлекая нейронные структуры из ее трупа.
На мгновение можно было почувствовать, что она снова жива.
Черная машина выдвинула новый хобот в сторону убегающих лодок. При этом у Скорпио что-то сжалось в животе: какая-то инстинктивная реакция на приближение скользящего хищника. Отойди от него. Он попытался подтолкнуть лодку сильнее. Но лодка уже отдавала ему все, что у нее было.
Он заметил движение на другой лодке: отблеск, когда дуло было направлено в небо. Мгновение спустя ослепительный электрически-розовый разряд пушки Брайтенбаха осветил серое небо. Луч устремился к надвигающейся массе чужеродной машинерии. Он должен был пронзить ее насквозь, прочертив жгучую линию на облачном настиле. Вместо этого луч обвился вокруг машины, как пожарный шланг.
Васко продолжал стрелять, но луч уклонялся от любой точки, где мог нанести урон.
За толстым стволом следовал черный механизм. Вся эта масса все еще свисала с неба, многорукая, как какая-то непристойная люстра.
Особый интерес она проявляла ко второй лодке.
Выстрелила пушка. Скорпио услышал треск выстрелов из стрелкового оружия.
Ничто из этого не могло иметь никакого значения.
Внезапно он почувствовал пронзительную боль в ушах. В то же мгновение море вокруг него вздыбилось на три или четыре метра, словно его подняло в небо мощное всасывающее усилие. Раздался удар грома, такого громкого, какого он никогда не слышал. Он посмотрел вверх, в ушах у него все еще шумело, и увидел... что-то — на долю секунды намек на круглое отсутствие в небе, слабую границу между воздухом и чем-то внутри него. Круг исчез почти сразу, и когда он перестал существовать, он почувствовал ту же боль в ушах, то же ощущение всасывания.
Через несколько секунд это повторилось снова.
На этот раз круг пересекся с основной черной массой зависшего в воздухе механизма ингибиторов. Огромный бесформенный сгусток упал в волны, отделившись от остальных. Еще большая часть массы просто перестала существовать: казалось, что все в сферической области над ним исчезло — не только воздух, но и механизм ингибиторов, занимавший тот же объем. Конечности, прикрепленные к падающему куску, дико дергались, когда он снижался. Скорпио почувствовал, что он замедляется по мере приближения к поверхности воды, но скорость замедления была недостаточной, чтобы остановить его. Оно ударилось, погрузилось, вынырнуло на поверхность. Конечности продолжали извиваться вокруг основного ядра, молотя по воде.
Хоури наклонилась к нему. Ее губы зашевелились, но ее голос потонул в шуме прилива крови, отдававшемся у него в ушах. Однако он понял, что она имела в виду: эти три слога можно было разобрать безошибочно. — Ремонтуа.
Он кивнул. Ему не нужно было знать подробности: достаточно было того, что он вмешался. — Спасибо, Рем, — сказал он, слыша свой собственный голос словно под водой.
Серо-зеленая масса материала жонглеров сгущалась вокруг плавающей, бьющейся массы черных механизмов. Вверху незваный гость начал втягиваться обратно в облачную среду, со все еще видневшимися изогнутыми поверхностями его ран. Скорпио уже начал задумываться о другой части — сможет ли тот сам себя починить, избавиться от биомассы жонглеров и продолжать доставлять им неприятности, — когда исчезли механизм, жонглеры и целый морской шар полусферической формы шириной в сто метров. Он наблюдал, как покатая, гладкая стена воды вокруг "отсутствия", казалось, застыла на месте, словно не желая возвращать себе объем, отнятый у нее. Затем она обрушилась, над эпицентром поднялась в воздух грязно-зеленая башня, и зловещий поток воды устремился к ним.
Скорпио крепче взялся за лодку и инкубатор. — Держись! — крикнул он Хоури.
ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ
Арарат, 2675 г.
В ту ночь в небе над Араратом появились странные огни. Они были огромными и схематичными, как чертежи запрещенных созвездий. Они не были похожи ни на одно полярное сияние, которое когда-либо видели поселенцы.
Они начали появляться в сумеречный час, последовавший за заходом солнца, на западной стороне неба. Облаков, скрывавших звезды, не было, а луны оставались почти такими же низкими, как и во время долгого перехода к айсбергу. Одинокий шпиль огромного корабля казался клином глубокой черноты на фоне пурпурных сумерек, словно проблеск настоящей звездной ночи за завесой атмосферы Арарата.
Никто не имел ни малейшего представления о том, что было причиной этих огней. Обычные объяснения, предполагающие взаимодействие лучевого оружия с верхними слоями атмосферы Арарата, оказались совершенно неадекватными. Наблюдения, сделанные камерами из разных мест на Арарате, позволили установить параллактические расстояния, составляющие целые доли световой секунды, далеко за пределами ионосферы Арарата. Время от времени происходило что-то более объяснимое: вспышка обычного взрыва или поток экзотических частиц, выпущенных каким-нибудь случайным лучевым оружием; время от времени слышался резкий звук выхлопных газов двигателей или шлейф от ракет, или зашифрованный сигнал связи. Но по большей части война над Араратом велась оружием и методами, непонятными по своему назначению.
Однако было ясно одно: с каждым часом огни становились все ярче и разнообразнее. А в воде вокруг залива на гребнях волн появлялось все больше и больше темных фигур. Они перемещались и сливались, меняя форму слишком быстро, чтобы ее можно было зафиксировать глазом. Не было заметно никакой целеустремленности, просто создавалось впечатление бессмысленного собрания. Специалисты корпуса пловцов, контактирующих с жонглерами, нервно наблюдали за происходящим, не решаясь войти в море. И по мере того, как освещение наверху становилось более интенсивным, изменения происходили чаще, так что очертания моря реагировали на это своим собственным ускоряющимся темпом.
Морские жители Арарата тоже знали, что у них гости.
Хела, 2727 г.
Грилье занял свое место в большом зале "Леди Морвенны", на одном из многочисленных кресел, расставленных перед черным окном. В зале царил полумрак, все остальные витражи были закрыты металлическими ставнями. Было несколько электрических лампочек, которые указывали зрителям на их места, но единственным другим источником освещения были свечи, огромное количество которых мерцало в канделябрах. Они придавали происходящему торжественный, живописный оттенок, придавая благородство каждому лицу, от высшего сановника Часовой башни до самого низкого техника Движущей силы. Естественно, самого черного окна не было видно, за исключением слабого намека на каменную кладку вокруг.
Грилье оглядел собравшихся. Не считая небольшого числа сотрудников, выполняющих основные обязанности, в соборе, должно быть, присутствовало все население. Он знал по именам многих из пяти тысяч человек, собравшихся здесь, — больше, чем многие из них когда-либо подозревали. Среди остальных было всего несколько сотен лиц, с которыми он не был знаком. Он был взволнован, увидев так много присутствующих, особенно когда подумал о кровных узах, которые связывали их всех. Он почти видел это: богатый красный гобелен связей, висящий над собранием, драпировки и знамена алого и бордового цветов, одновременно сложные и удивительные.
Мысль о крови напомнила ему о Харбине Элсе. Молодой человек, как Грилье и сказал Куэйхи, был мертв, погиб при исполнении служебных обязанностей. После того первого разговора в караване их пути больше никогда не пересекались, хотя Грилье бодрствовал в течение части периода работы Харбина в "Леди Морвенне". Анализом крови, который Харбин действительно проходил, занимались ассистенты Грилье, а не сам главный хирург. Но, как и вся кровь, собранная собором, его образцы были занесены в каталог и хранились в сейфах крови "Леди Морвенны". Теперь, когда девушка снова вошла в его жизнь, Грилье предпринял разумный шаг — достал из библиотеки образец Харбина и провел его детальный анализ.
Это был рискованный шаг, но он того стоил. У Грилье возник вопрос: был ли дар девушки приобретенным или врожденным? И если он был врожденным, было ли в ее ДНК что-то, что активировало его? Он знал, что только один из тысячи людей обладает даром распознавать и интерпретировать микровыражения; и еще меньше людей обладают им в такой же степени, как Рашмика Элс. Конечно, этому можно было научиться, но таким людям, как Рашмика, не требовалось никакого обучения: они просто знали правила с абсолютной убежденностью. Их наблюдательность была эквивалентна совершенному слуху. Для них странным было то, что все остальные не замечали тех же признаков. Но это не означало, что дар был каким-то таинственным и сверхчеловеческим. Дар оказывал разрушительное воздействие на общество. Страдающим никогда нельзя было солгать в утешение. Если люди были уродливы, а кто-то говорил им, что они красивы, разрыв между намерением и результатом был тем более болезненным, что это было так очевидно, так язвительно саркастично.
Он просмотрел архивы собора и многовековую медицинскую литературу в поисках чего-либо о генетической предрасположенности к состоянию девушки. Но записи были удручающе неполными. Там было много написано о клонировании и продлении жизни, но очень мало о генетических маркерах повышенной чувствительности к микровыражениям на лице.
Тем не менее, он все же потрудился проанализировать образец крови Харбина в поисках чего-либо необычного или аномального, предпочтительно в генах, связанных с центрами восприятия мозга. Харбин не мог обладать этим даром в такой же степени, как его сестра, но это само по себе было бы интересно. Если бы в их генах не было существенных различий, выходящих за рамки обычных вариаций, наблюдаемых у неидентичных братьев и сестер, то дар Рашмики начал бы выглядеть как нечто приобретенное, а не унаследованное. Возможно, случайность в развитии, что-то в ее раннем окружении, что способствовало развитию этого дара. С другой стороны, если что-то действительно проявится, то он, возможно, сможет сопоставить несовпадающие гены с определенными областями функционирования мозга. В литературе высказывались предположения, что люди с повреждениями головного мозга могут приобрести этот навык в качестве компенсаторного механизма, когда они теряют способность воспринимать речь. Если бы это было так и если бы удалось идентифицировать важные области мозга, то, не исключено, что было бы даже возможно устранить это заболевание с помощью хирургического вмешательства. Воображение Грилье разыгралось: он подумывал об установке нейронных блокад в черепе Куэйхи, маленьких клапанов и заслонок, которые можно было бы дистанционно открывать и закрывать. Изолируйте нужные участки мозга — заставьте их светиться или тускнеть, в зависимости от функции — и, возможно, даже удастся включать и выключать этот навык. Эта мысль привела его в восторг. Какой это подарок для переговорщика — уметь выбирать, когда тебе захочется разоблачить ложь окружающих.
