Все бы ничего, но утром я вскрыл предпоследний ИРП. Если сегодня не получится подстрелить мясца, на еде не экономлю, продвигаясь в максимально возможном темпе. Последний рацион буду растягивать на три дня. А дальше переходить на подножный корм.

На запах завтрака прилетела большая птица ядовитой раскраски, хохолком топорщащихся перьев, похожая на земного какаду. Птичек я повидал не мало. Но, ни одна из них, даже близко, не могла похвастаться столь сочными оттенками ярко красного и темно зеленого оперения. Похоже, в горы залетел привет из тропиков.

— Птица — Говорун, галеты будешь? — я высыпал в паре метров от себя четвертинку галеты растертой в кулаке.

Привет из тропиков немного поломался, но голод победил осторожность. Птиц решительно спорхнул вниз и принялся долбить клювом угощение. Быстро склевав крошки, птица расправила крылья и требовательно заверещала.

— Интересно, а каков ты в бульоне?

Цветастый попрошайка угомонился и, как ни в чем не бывало, принялся ковыряться клювом у себя под крылом.

— Будем считать, жестковат и ненаварист.

Птиц вытащил голову из-под крыла, кивнул, как будто подтверждает свою низкую питательную ценность, и сунул голову обратно под крыло.

— Бывай птиц. Мне пора покорить пару-тройку вершин, на которых еще не бывал.

Однако не тут-то было. Настырный птиц увязался следом за мной, не слишком элегантно перепархивая с ветки на ветку.

Спустя десять минут склон задрался вверх, лес быстро кончился, сменившись тем самым ползучим кустарником, который всю ночь служил мне отличной периной. Теперь же стелющиеся по камням побеги вязали ноги не хуже сети. За первый час движения я преодолел меньше трех километров, при этом поднявшись по склону метров на триста. Поганый кустарник наконец кончился, сменившись высокогорным лугом.

Привязавшийся ко мне птиц не отставал. Все также перелетая с камня на камень и клянча, да что там клянча, требуя пожрать.

На полпути к перевалу я сел передохнуть, прислонившись спиной к каменному обломку. Настырная птица угнездилась рядом. Видно, что подъем дается птице с большим трудом. То ли виной тому разряженный воздух, то ли повреждённое крыло, под которое птиц постоянно лазит клювом.

Уходя я не пожалел галету, раскрошив ее по всей поверхности камня. Голодная птица тут же пулеметом застучала по камню. А я тем временем ходу-ходу.

То, что я не один стало понятно через полчаса, когда оставалось меньше полукилометра до седла между двумя вершинами, перекрывающими мне путь на юго-запад.

Полноценно лететь упорный до идиотизма птиц уже не мог. Манерой передвижения напоминая петуха. Пролетит десять метров, десять метров прыгает по камням, потом опять летит десять метров. При этом возмущенно верещит всю дорогу.

Когда птица поравнялась со мной, лететь она уже не могла, только прыгать.

— И что с тобой делать?

Упорный птиц всем своим видом демонстрировал — делай что хочешь, только сперва покорми.

— Извини, птиц, самому мало. Максимум, чем могу тебе помочь пронести до вершины провала.

Комок перьев футуристической раскраски притомился настолько, что особо не трепыхался, когда я подхватил его и посадил на рюкзак. Птица оказалась куда легче, чем мне представлялось, исходя из его размеров — полкило, может чуть больше.

— Долбанёшь меня клювом по затылку, разом забуду про нашу крепкую дружбу, и полетишь ты под гору японским камикадзе.

Клюв моего пёстрого друга не хуже чем у курицы гомоэротично раздвигающей тощие лапы на гербе Соединённых Штатов. А кривые коготки, так и вообще, острые, как хирургические иглы.

— А если нагадишь на меня, судьба камикадзе покажется тебе очень завидной кончиной.

То ли гадить птице было нечем, то ли выделительная система утроена иначе, нежели у земных птиц. Но чистота моей экипировки не пострадала. И клювом в темечко я тоже не получил. Птица спокойно ехала на мне до перевала. Да и после перевала тоже.

С высоты выше птичьего полета, птиц свидетель — он-то на такой высоте летает так же, как топор плавает, открывается радующая глаз панорама. Строго к западу от перевала, рельеф постепенно понижается, километров через пятнадцать переходя в большую продолговатую долину, раскинувшуюся между склонами окрестных гор и озером, напоминающим по форме цифру восемь (8).

Зато вот путь на юг перекрывает скальная гряда, покоить которую достойно хорошо экипированных и обученных альпинистов.

А мы с птицем пешеходы.

— Птиц, есть мнение, что пора уже дать тебе партийный псевдоним.

На звук моего голоса птиц обычно что-то курлыкает, на своем птичьем.

— Был такой гражданин Сильвер. Джон Сильвер. Не слышал? Неудивительно, сам-то он — как и я, нездешний. Да еще, к тому же, и головорез, каких поискать, в свете последних событий и я не агнец. Но дело по большому счету не в нем, а в его попугае. Том самом, что голосил — Пиастры! Пиастры. И рому-рому!

Хотя про ром я не уверен.

Как же звали его попугая?

Вроде Флинт.

Или капитан Флинт.

Но ты — птиц, тянешь максимум на юнгу, посему будешь просто Флинт.

В этот момент мне пришлось прыгать по камням и сидящую на рюкзаке птицу изрядно тряхнуло. На что она выразила свое неудовольствие.

— Согласен. Есть некоторый когнитивный диссонанс. Псевдоним-то неплохой. Но партийный псевдоним, а это же погонялово блатное. Будешь Товарищ Флинт.

На этот раз птица не возражала.

— И вообще, мы уже не выше трех тысяч, так что будь ласков — слазь с меня.

Парить вниз у Товарища Флинта получалось не в пример ловчее. Однако меня он так и не бросил, за что еще дважды разделил со мной вкусненькую галетку.

До озера оставалось пару километров по почти ровной долине и примерно с километр по пологому склону, поросшему крупными хвойными деревами, лишенными веток в нижней части, зато с очень развитой кроной. Под деревьями все застелено ковром опавших с деревьев длинных мягких иголок. Местами через ковер хвои пробивался подлесок и кустарники, но движению это не мешало. Я перестал думать, как избалованный цивилизацией турист, где-нибудь в южной части Альп.

Еще бы мясца подстрелить.

— Товарищ Флинт, как вы относитесь к мясу? А к шашлычку?

Мой голос спугнул жиденькое стадо копытных, притаившееся между стволов. Не знакомые с человеком и неизменным спутником огнестрелом, похожие на косуль, зверюшки отбежали метров на триста. Чем и ограничились.

Шумный пришелец, не преследует. Так чего ломиться, куда глаза глядят. Вокруг горы, камни, можно и ногу сломать.

Я передёрнул затвор, скинул крышку с прицела. И начал подкрадываться.

Животины подпускают меня метров до ста, потом лениво отбегают. Цикл повторяется, но в этот раз я уже знаю дистанцию и готов стрелять.

Прицел перебирает жертв, беспечно пасущихся на фоне водяной глади озера.

Много мне не съесть, и большая косуля мне не нужна. Хватит и маленькой, к тому же у нее мясо мягче.

Прицел выбирает, стоящую опустив голову к траве молоденькую животинку. Палец касается спускового крючка.

Чуть полторы сотни метров. Неподвижная цель. Не попасть — грех.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Неестественный для леса щелчок предохранителя, спугивает стадо, и оно вяло убегает, скрываясь за понижением рельефа.

Стрельбы не будет.

В прицел попала не только косуля, но и противоестественно яркий блик на берегу озера. Тысяча к одному, так может бликовать исключительно искусственный предмет.

Значит — долина обжита, и совсем не факт, что ее обитатели будут мне рады.

Напишись, выливаю воду из пластиковых бутылок. Ручьев вокруг стало не в пример больше, и проблема воды пока отпала. А вот бульканье и три кило лишнего веса мне сейчас лишние. Захочу пить обойдусь водой из фляги.

На ходу сбиваю ладонью огромную стрекозу и бросаю настырной птице. Товарищ Флинт зажал тушку стрекозы в когтистой лапе и активно принялся склевывать халявные калории.

— Ешь обстоятельно, не торопись, а то подавишься или запор будет, — пожелав птице приятного аппетита быстро удалось от места его трапезы.

Теперь я не иду напрямую к озеру, а захожу со стороны заканчивающегося обрывом отрога, нависающим над перемычкой между кольцами восьмёрки. Похожий на мясистый, с ярко выраженной горбинкой, нос представителей богоизбранного народа, обрыв нависает над южным брегом озера.

Среди густого леса и роскошных, почти в рост человека, папоротников, покрывающих верхушку обрыва, великолепная позиция для наблюдения, просто супер.

Вот только людей у озера нет. Живых, так точно.

Я уже полчаса насилую зрение биноклем, методично обшаривая местность. От прокаленных солнцем прибрежных скал поднимается знойное марево, особенно заметное на фоне водного зеркала, под которым лениво шевелит плавниками крупная рыба. Вокруг озера суетится туча живности, особенно крупных насекомых и охотящихся на них птиц, но вся эта суета естественный природный фон без аномалий.

Единственная аномалия — легкомоторный самолёт с варварски обломанными крыльями. Раскорячившийся в противоестественной для самолета позе, чуть выше максимального уреза воды и сильно оплетенный прибрежной растительностью. Хвост потрёпан, но относительно цел. Насколько видно с моей позиции, остекление кабины тоже цело. Винт отсутствует. Крылья обломаны, аккуратно приставлены к фюзеляжу.

Из этого простого наблюдения следует, кто-то хозяйственный пережил приземление, аккуратно собрал обломки и уложил их возле самолета.

Однако, этот хозяйственный летчик проделал свою работу минимум год назад. Глядя на размер вьюнов оплётших фюзеляж, и то, что фюзеляж врос в грунт, я бы предположил, что незапланированная посадка случилась не год, а три-пять лет назад.

Чтобы добраться до кабины, пришлось изрядно помахать верным тесаком. Доложу я вам — фашисты понимали толк в годной стали. Освобожденный от плетей вьюна самолет оказался банальной "Цессной". Кои в этом мире составляют если не половину, то уж точно треть авиапарка. За модель точно не скажу — не специалист.

На фюзеляже и крыльях маркировка Ордена и номер "72AS".

Понятно, что самолет принадлежал Ордену.

Номер вполне возможно, порядковый. Для исследования нового мира с Ордена станется перебросить сюда не одну сотню самолетов. В сущности подобные легкомоторники — расходный материал человеческой экспансии.

Сидений в "Цессне" два. Задний ряд сидений снят и вместо него смонтирована какая-то аппаратура. О назначении которой, мне остается только гадать.

— Интересно, сломались или не рассчитали по топливу? — подумалось мне. — До Точки Высадки, она же теперь называется Москва, километров триста. Из других поселений тут только Демидовск, но ему без году неделя и вряд ли самолет оттуда.

Поплавков не наблюдается, следовательно, "Цессна" взлетала с полевого аэродрома. А это почти наверняка около Москвы. Москва и Орден. Орден и Москва. Что он делал в горах? Вел аэрофотосъемку? Судя по аппаратуре — весьма похоже.

Хватит гадать попусту.

Пилот заводил самолет на посадку, рассчитывая втиснуться на узкую полоску пляжа. Но не рассчитал, и машина уткнулась в заросли. Крепление ящика с кнопками из числа аппаратуры, смонтированной позади летчиков, не выдержало перегрузок и дотормаживало в черепе правого члена экипажа. Правое сиденье до сих пор покрыто бурыми разводами.

Пожалуй, будем открывать. Очень уж хочется дотянуться загребущими ручонками до одной забавной штуки, мирно лежащей на левом кресле.

Дверь открылась со скрипом и треском потерявшего эластичность уплотнителя. Из кабины едва заметно пахнуло затхлостью. Если не считать непонятной аппаратуры, позади пилотов все на месте, следы разрушений отсутствуют. Даже наушники никуда не делись.

Вот только за исключением, лежащей на сиденье, кобуры с большим черным пистолетом, поживиться в кабине нечем. Пистолет оказался довольно свежей, отлично сохранившейся в сухом воздухе, "Береттой". Увы, без патронов.

Что в целом правильно, выживший пилот, уходя, не взял лишнюю тяжесть второго ствола. Зато выгреб весь боезапас.

Так я не гордый, прихвачу и разряженный ствол. Если он станет неподъёмный, выкинуть всегда успею.

В ходе дальнейшего осмотра самолета и окрестностей нашлись пачка, похожих на карты, поблёкших бумаг, потертая толстая куртка и, заросшая густой травой, могила пилота.

Могилу я нашел исключительно по покосившемуся кресту, с примотанными к перекладине летными очками и куску обшивки с выцарапанной на нем надписью "Matte....".

Сдается мне, покойного летчика звали Маттео. Дальше не разборчиво.

На этом собственно все, если не считать, что уже далеко за полдень. Хочется жрать, в озере полно рыбы. А в километре от места крушения "Цесны" из озера вытекает речушка. Причем течет она в нужном мне направлении — на юго-запад.

План такой — поймать рыбу, приготовить ее, а потом сожрать. Залечь баиньки. С утра сытый и полный сил двину вниз по ущелью, прорезанному в скалах вытекающей из озера рекой.

С рыбой все получилось "На отлично".

В моем походном рюкзачке "Матерого инопланетного выживателя" хранится махонький пенальчик с крючками, леской и грузилами. Вырезать хлыст удилища и соорудить поправок из щепки может любой русский пацан. А уж "матерый выживатель, преодолевший тысячи километров по негостеприимным просторам чужой планеты", тут и разговаривать не о чем.

На наживку пошло мясо крупной улитки, коих тут дюжина под каждым листом.

В прозрачном хрустале горного озера видно, рыбы устремляются к заброшенной наживке с неотвратимостью торпеды, нацеленной в борт жирного транспорта.

Первая рыбина тянула килограмма на полтора. Но какая-то она уж больно кистеперая.

Стремно мне такою есть. Хочу вон ту — похожую на судочка. Тем более, мне уже доводилось ее есть при путешествии через хребет Кхам.

Нужная рыбина попалась с четвертой попытки.

Костёрчик я развел еще до того, как начал возится с удочкой. Сейчас он пылает вовсю, но и рыба еще не готова нырнуть в его жаркие объятия.

Первым делом — я выпотрошил рыбу, аккуратно вырезал жабры и слегка натер ее солью и специями.

Соли осталось мало, приходится экономить. Со специями ситуация чуть лучше, но тоже особо не разгуляешься.

Вторым — накопал грунта, очень похожего на жирную глину. Скорее всего, это глина и есть, но с какими-то примесями.

Вот теперь глиняный кокон с рыбой внутри готов нырнуть в угли, аки покойный египетский фараон ныряет в вечность в своём саркофаге.

Пока рыбка греет бока в углях, ополоснутся, постираться, расчистить могилу погибшего пилота и даже соорудить ему новый крест. Это со зверями я зверь, а в подобных случаях нужно оставаться человеком. В первую очередь нужно самому себе.