-Как я могу думать об исполнении задачи, если я в черта не знаю , что вообще должен делать? Да вы охренели совсем со стражами вашими, с шаманами и с задницами, если хотите что-то от меня, то хоть бы объяснили толком... Развели конспирацию...
Шочи эта вспышка насмешила.
— Дурачок... — она перевела дух и закашлялась — тебе и не надо знать, я же сказала. Да и думать как следует ты тоже не умеешь — залипаешь сразу. Тебе проще всего будет представить Стража Богом, или ангелом или всего вернее святым покровителем. Тогда тебе остается только помолиться...
— Помолиться? Но я не умею... — Мишка был близок к отчаянию.
— Ты что-то о бабке своей говорил , — с трудом проговорила Шочи, силы, видимо покидали ее... — она молилась?
-А!.. -в голове у Мишки все застыло и в тихом храме его памяти послышался дрожащий от чувства старушечий голос:
— Отче наш, иже еси...
-А... А мне можно? — неуверенно спросил он. — Я же... э... динозавр?.. И потом, разве здесь есть Бог? В мезозое?
— Утомил ты меня, — из последних сил сказала Шочи и явно не своими словами добавила, — Милость Господня над всеми временами и мирами...Запомни.
Мишка зажмурился. Он боялся того, что должно произойти , как иной начинающий стрелок боится нажать спуск — ведь бабахнет! Но иного выхода не было — он должен вернуть себе силу. Умирать дураком и трусом не хотелось, и Шочи было жалко и ребят. Да и любопытно было, если честно. Губы его шевельнулись: Отче наш! — прошептал он, и загадочная пружинка в душе опять дзенькнула. Мишка замер. Складывалось впечатление, что в мезозое до Бога было даже ближе чем в Эру новой жизни. Коли такой сильный резонанс вызывает упоминание Его имени.
— Иже еси... — начал Мишка снова и тут его звонко шлепнули по голове и он окунулся во тьму небытия, еще более древнюю, чем темнота меловой ночи.
Мишка решился приокрыть глаза и осмотреться. Веки его прикрывали глаза не так как человеческие , сквозь которые виден бывает свет, нет, веки его были теперь плотными и черными, и решительно преграждали путь всякому и любому фотону. Так что когда эта преграда исчезла, потоки света затопили его глаза и он ослеп и снова зажмурился и решился снова взглянуть на мир лишь когда унялись и сошли на нет белые круги в глазах.
Ну вот, а он то думал что удивить его этот мир уже ничем не сможет. Они дошли, кажется, до конечной цели своего вынужденного путешествтия. Перед ним открылся город — великолепный и диковинный Чорхе-Акархэ — город-столица, так примерно это можно было бы перевести с храйд-лаха, правда, в понятие город вмещалась еще чертова прорва синонимов, вроде военной крепости, поляны, просто открытого места, и места где производятся работы, то есть мастерская и места, где хорошая еда.
Этот удивительный город не был похож ни на что , с чем бы могло ассоциироваться слово 'город' у современников Мишки. Не было ни ослепительных высотных домов-небоскребов из стекла и металла, ни приземистых ублюдочных лачуг, корявым панцирем покрывающих землю. Нет это был настоящий изумрудный город, в том смысле что он был насквозь зеленым. Огромный , расстилающийся перед ним, он полностью помещался на ветвях гигантских деревьев, в десять и более обхватов каждое. Город состоял из небольших, по крайней мере так казалось с той высоты на которую Мишку (каким образом?) втащили, 'домиков', округлых, похожих по форме на яйца, сделанных один только Бог знает из какого материала, но только это не были шалаши из ветвей деревьев, материал их казался живым, он был зеленым, но несколько другого колера, нежели бескрайний хвойный океан, в котором утопал этот город. Домики-яйца переливались всеми оттенками зеленого, они сверкали, они колыхались и даже , кажется, дышали как живые, и даже обладали некоторой прозрачностью. Город располагался в несколько ярусов, и по всем его горизонтам происходило движение, — черные маленькие фигурки жителей сновали во всех направлениях, — ходили бегали и даже летали ловко перепархивая с ветки на ветку, так что город некоторым образом напоминал муравейник в разрезе. Все это зеленое великолепие было пронизано медово-золотыми толстенными несущими колоннами стволами кедров, по-матерински давших приют загадочному городу и его чудным жителям, оно, великолепие, переливалось, дышало, двигалось, от него рябило в глазах. Небо над городом было яркое, голубое, чистое, доброе, как над Чешей, над домом Мишки, — никаких северных сияний и других опасных знамений в нем не наблюдалось. Оно текло себе в вечность, как большая синяя река, и выглядело таким радостным и беззаботным, что ясно было — небу нет дела до патологических меганеудачников вроде Мишки, которым выпала такая интересная , небывалая судьба, но они ухитрились про...ть свой шанс стать чем-то... чем-то значительным, чем-то большим чем просто худой очкастый подросток-книгочей, свихнутый на никому не интересных древностях. И ведь вот что интересно: что этот жирный золотой шанс ему обломился именно в области его обычных интересов — в области палеонтологии, в которой, единственной, он чувствовал себя полновластным , всезнающим , в которой он, в отличие от школы , где его могли походя унизить, жил, хотя и тайно, но полной жизнью... Где всякая буковка на странице и каждый камушек на иллюстрациях, живописующих те первобытные времена, казались ему родными. Мишка виновато покосился на небо и виновато склонил голову. Молитва... Он сейчас не чувстовал в себе ни сил ни необходимого достоинства для молитвы, он был недостоин тех сил, которые должен был к себе призвать. Может быть в этом и было изначально все дело? Как ботинок огромного сорок пятого размера и этот мир и эта миссия были безнадежно велики ему, маленькому, еще недавно писавшему прописи, привыкшему беспрекословно покоряться воле родителей и императивам неясных и не имеющих для него смысла социальных институтов.
Впрочем, то что он чувствовал было не так однозначно... Он определенно чувствовал некую опасную, сильную струну в своей душе, струну , которая могла бы излечь из себя музыку , соответствующую ситуации. Музыку под которую и не страшно было бы станцевать.Только сейчас эта струна у него намокла, что ли, или отсырела, и на все попытки извлечь звук, отвечала бессмысленным хрипеньем, никчемным и некудышним. Но он чувствовал, что струна эта просохнет и еще зазвучит... И слишком величественной, сишком животворной была представшая перед ним картина, рисующая его живому, гибкому уму увлекательные картины будущего, предлагающая его сильному , отважному воображению захватывающие приключения от которых невозможно отказаться... Почувствовав этот зов, не слышный, но громогласный внутри него, он, гордо выпрямился, вытянул шею и глубоко втянул прохладный, не прогревшийся еще с ночи, воздух в мощные в легкие и... и тут его дернули за веревку и потащили куда-то, он растерянно и неприятно захрипел, почти рыгнул, рванулся , так что затрещали суставы, понял что не вырваться, покорился и пошел, куда повели. И его утащили в тень , ко всем остальным, его товарищам, которые шли впереди него, — мрачной, но вполне уже во всех смыслах живой Шочи, к понурым побратимам, их всех вели по улицам зеленого города и они были теперь отменно мрачными, укрытыми тенью, словно темная вуаль лежала на всем, что окружало жителей поднебесного города, отмеченного печатью скверного будущего — безысходности, горькой тоски, быть может беды. Света в нем Мишка больше не видел, свет исчез. Их просто провели по солнечному месту — по крыше города — его верхнему ярусу, а теперь город проглотил их, как плотоядный цветок муху, и проглотил, казалось Мишке, навсегда.
Собравшись с мыслями и куражем, подогреваясь мыслью, что в любой момент (наверное) с помощью молитвы и загадочного резонанса сможет положить конец безобразию, он, стараясь быть спокойным и деловитым, тихонько, спросил у Шочи:
— Ну что, начнем? Мне уже молиться, да?
Шочи с досадой поглядела на него и тут же перевела взгляд куда-то вверх — досада в ее глазах исчезла, а вслед за тем, на Мишкину голову опустилась большая лапа и мягко придавила его к земле, так что он — ххы! — присел, а затем и вовсе опустился на четвереньки.
Горотху, а это был он, ражий лесной чеширраптор, ласково спросил у Мишки:
-Еще хочешь? По башке?
— Не хочу! — живо отозвался Мишка, пытаясь отыскать собеседника скошенными вверх и назад глазами.
-Молчи тогда! — добродушно посоветовал тот и помог Мишке подняться.
Дальше шли в молчании. Мишка решил что с молитвой , пожалуй стоит погодить, потому как если все остальные не будут готовы а он устроит фейерверк, это может плохо кончиться. -Погожу момента пообщаться, — подумал Мишка, — а станут разлучать, тогда я им устрою. Побратимы , Мишкины ученики, молчали угрюмо, наверное им все эти виды были уже знакомы, и никаких добрых, хороших ассоциаций не вызывали. Шочи молчала, кажется , равнодушно, — видимо, город никак не был связан для нее с порученным ей заданием, в чем бы оно ни состояло, а больше ее ничего не интересовало. Только Мишка смотрел вокруг во все глаза, впитывая кожей, и словно бы даже вдыхая виды города внутрь себя. Явно этот город был неслучайным для него. Что-то здесь должно было произойти.
Впрочем, пока ничего такого не происходило, а просто квартал сменялся кварталом, Мишка с бьющимся сердцем разглядывал открывающиеся картины, совершенно забыв о судьбах мира и возложенных на него кем-то какие-то тягости, растворился в зрелище. А здесь, несмотря на некоторое однообразие доминирующей окраски, было на что посмотреть. Начать хотя бы с того, что у зеленого цвета оказалось очень много оттенков...
Его внимание привлекли стены домов и пружинистое покрытие дорожки по которой они шли, — ею как прочным зеленым ковром была покрыта вся поверхность яруса, там и сям виднелись накаты, уводящие по спирали вверх и вниз на смежные ярусы. Мишку разобрал интерес — из какого материала все это выполнено. Форма домиков как раз была понятна, — чеширрапторы как и другие-всякие динозавры, не столь смышленные, появляются на свет из яйца, которое вправе считать своим первым в жизни домом. Понятно, что в дальнейшем, они следуют этой модели, поскольку для них, конечно, она более наглядна чем для людей. Не то чтобы он был таким отчаянным материаловедом и технологом, но штука эта выглядела действительно технологично. Она была гладкой и однородной, покрытой плотной и жесткой зеленой ворсой — напоминавшей то ли грубую шерсть, то ли травяной газон, а не сложенной из камушков , щепочек или, веток или листьев. При этом в расположении жилищ заметен был строгий порядок и план. Округлые яйцеобразные домики, достаточно бтольшие чтобы в них могли свободно разместиться несколько чешиков, стояли ровными стройными рядами, с одинаковой дистанцией между ними, а не теснились, как попало, в беспорядке и разнообразии, впритык друг другу и в разные стороны, как если бы каждая семья, строила сама по себе. То есть здешние жители — чеширрапторы не вили гнезда, а строили сообща. Мишка уже достаточно навидался, чтобы сделать вид, что разделение труда у них есть, по крайней мере, охотников могут мобилизовать и заставить исполнять функцию воинов. Значит могут быть здесь и строители. Представив себе чеширраптора в оранжевой каске и верхонках, сорванным басом орущего 'Вира!', Мишка заулыбался и почувствовал в связанных лапах непреодолимое желание похлопать себя по шее. Но вот представить себе завод крупнопанельного домостоения, на котором чеширрапторы клепают такие вот 'яички' он не смог, разум отказывал. Как же они это делают? — недоумевал он. Хотя что-то ему напоминал этот город, и он вдруг понял что именно — что-то было в нем от осиного гнезда, которое осы строят из серой самодельной бумаги — пережеванной и обработанной в их маленьких телах древесины.
— Неужто из жвачки лепят? — растерянно подумал Мишка, — но тут же отвлекся: жизнь подкидывала ему новую пищу для воображения. Он увидел, как жители столицы входят в свои дома и покидают их: они просто проходили как через редкие кусты и поверхность домов, словно бы раздавалась , пропуская их и прилегая при этом к их телам, так что за входящим какое-то доли секунды тянулся еще зеленый язык, а затем втягивался в стену жилища. Когда же жилец взодил в дом, видно было, что стена , пропустив его втягивается несколько внутрь, а затем , пустив волну по всей поверхности дома, снова принимает исходное положение. Дверей же и окон Мишка не заметил. Навстречу им текли редкие прохожие. Это были взрослые , матерые чеширрапторы, все они останавливались пропуская процессию, и в офигении провожали ее долгими взглядами, изумленно разинув пасти. Впрочем не все обращали внимание на отряд егерей и их добычу. Вот пронеслась мимо стайка молодежи (Мишка определил возраст по телосложению и росту). Молоденькие рапторы, неслись не глядя перед собой, наклонив головы и издавая , охотничьи , видимо, клики. Один из них наткнулся на Горотху, здоровенного по сравнению с ним, ударившись головой ему в грудь и не удержав равновесие, сел на хвост. Тут уж он был вынужден посмотреть , — что же его остановило и, обозрев всю картину, издал восхищенный звук:
— Кох!Кох! — и не стал догонять товарищей, а вылупив живые блестящие глазенки, зачарованно пошел вслед за ними, вдохновенно пялясь. Так он шел довольно долго, пока его хвост не попал под ноги чиновнику Лотху. Тот осерчал и велел пугануть зеваку. А вот хозяюшка вышла на порог и вынесла нечто до боли похожее на табуретку. Мишка не умел еще толком отличать самок от самцов, он и самок то раньше не видел, но эта была уж очень женственна — грациозно ступала, как-то по особому пошевеливала хвостом, гордо несла на длинной изящной шее, маленькую хорошенькую головку. Из дома вышел старик, — вот сразу видно было что старик, — скособоченный, согбенный, трудно двигающийся, но глядящий воинственно и с достоинством, — уселся на выставленный молодкой предмет мебели отвалив в сторону неуклюжий артритный хвост и уставился на Мишку. Мишка кивнул ему и ... старик с молоденькой рапторкой остался позади.
Потом Мишка видел еще совсем маленьких детишек, в отличие от грозных взрослых монстров, показавшихся ему совершенными лапочками. Их оперение блестело и переливалось ярче, чем у взрослых, а главное, выражение мордочек не несло еще печати природной приспособленности к убийству. Желтые глазки, большие и яркие, придавали их симпатичным мордашкам вид трогательный и безобидный.
Симпатичные малыши, увидев невиданное, встали столбиками как сурикаты на шухере, и молча проводили взглядом, но быстро вернулись к своим делам: у них шла некая игра, в ходе которой они поочередно лепили маленькие фигурки (Мишка не разглядел их) из зеленой массы (о! вот и стройматериал! — подумал Мишка) и раскладывали эти фигурки в определенном порядке, выклоадывая из них какой-то (издалека было не разобрать) рисунок.
А в воздухе... Воздух, казалось, вдруг вскипел летящими фигурами. Приглядевшись , мальчик понял что их , вобщем-то немного, но в тесной галерее их движение с расправленными крыльями, создавало впечатление будто их много. Откуда они взялись Мишка сначала не заметил, но потом понял — летуны появлялись и исчезали через ходы на верхние и нижние ярусы. Летали чеширрапторы очень точно, но ни один не задевал другого. Им удавалось виртуозно избегать столкновения, расходясь практически вплотную и чиркая друг по другу крыльями. Мишка видел как один из пеших рапторов, шедших по улице, вдруг разбежавшись в три шага взлетел, и развернувшись у них над головами, ловко ушел в отверстие , ведущее на нижний ярус. Несмотря на длительное знакомство сведенное мальчиком с чеширрапторами, ему не доводилось раньше видеть полет чеширраптора во всей красе и он в изумлении остановился, за что тут же получил тумака в спину. Больше он не останавливался.
