— Быть по сему!
Глава 40. Аз воздам
Прапорщика Снесарева, несмотря на его невысокий чин, в последний путь провожал весь Севастополь. На Северной стороне имелась только временная часовня Николая Чудотворца на Братском кладбище, а народа собралось на отпевание много. По решению митрополита Херсонского и Таврического, службу проводили в храме святых апостолов Петра и Павла.
Построенный в тысяча восемьсот сорок восьмом году по проекту архитектора инженера-поручика В. А. Рулева, храм был в стиле древнегреческого Парфенона. Столь необычная архитектура православного храма, в свое время очень понравилась адмиралу Лазареву, который и утвердил проект. Вместе с прапорщиком Снесаревым, отпевали погибших в этот же день поручика Камчатского полка Медведева, лейтенанта двадцать девятого флотского экипажа Ласси и подпоручика Якутского полка Хрусталева.
В истории обороны уже был случай, широко известный всей России, когда во время вылазки против правого фланга французских траншей в районе Зеленой горки, завязался штыковой бой и матрос тридцатого флотского экипажа Игнатий Шевченко, закрыл командира партии охотников от штуцерной пули. Даже главнокомандующий князь Меньшиков отметил подвиг матроса в приказе по армии.
Теперь такой же подвиг, совершил прапорщик. Матрос и офицер, один спас лейтенанта Бирилева, другой — адмирала Нахимова. Впрочем, обоих героев уравняла смерть, ей было все равно кого спасали павшие, подвиг обоих был равнозначен, ведь жизнь у каждого человека только одна. Об этом сейчас и говорил Владыко Иннокентий:
— Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буде десница моя! Так, на развалинах святого града Иерусалима, под стенами коего пало множество защитников его, с плачем воскликнул некогда пророк Иеремия.
Подобным образом и нам, стоящим у гробов защитников града нашего, от всего сердца довлеет воззвать; аще забудем вас, христолюбивые воины, зде лежащие, забвена буди десница наша!
Державная рука взвела вас на поприще брани для защиты отечества и края нашего. И, одушевленные верою в Бога, любовию к Монарху и отечеству, вы свято исполнили свое высокое призвание, запечатлев оное кровию и смертию своею. Можно ли после сего нам забыть вас и не являться к вам сюда для молитв о успокоении душ ваших? Мы не знаем вас лично, но вы близки к нам, вы дороги для нас, ибо положили за нас души свои.
И одни ли мы воздаем вам должное? По всему пространству неизмеримого отечества, где только приноситься бескровная жертва Господу, возноситься и всегда будет возносима теплая молитва о успокоении вас в царствии небесном.
А мы, бывши свидетелями вашего самоотвержения и мужества, тем паче будем вспоминать ваши подвиги, и в молитвах пред Богом, и в беседах с присными и чуждыми. Когда оный сын или дщерь вопросит отца своего или матерь, что за могилы находятся на Братском кладбище у города нашего, они скажут им: о, не проходите мимо могил сих, не обнажив головы и не сотворив знамения крестного! Это холмы священные; в них лежат кости воинов, павших за град наш в кровавой борьбе с иноплеменниками, когда они, пришед из отдаленных стран, хотели утвердить свое владычество в стране нашей. Но стараниями, трудами, любовью к ближним и жизнью своей заплатили они за победу над иноплеменниками. Ибо сказано в святом Евангелии, нет больше той любви, как если кто положит живот свой за други своя.
Почивайте убо, мужественные защитники Отечества, почивайте зде в мире до дня всеобщего пробуждения, когда возгремит глас трубы Архангельской, и тот же всемогущий глас, коим воззван некогда из ничтожества весь мир, речет ко всем сущим во утробе земной: Лазаре гряди вон! Тогда узриться вполне, вполне, что не один конец благому и злому; тогда примете вы сторицею за все подяли и претерпевали на земле ради св. Церкви и Отечества, и на вас во всей силе оправдется утешительное обетование, яко сеющие слезами пожнут радостию вечною. — Аминь *.
Погибшие и умершие от ран в этот день нижние чины, не удостоились того, чтобы их отпевали в храме, обряд проводил прямо на кладбище дежурный полковой священник. Но земля в которую хоронили офицеров, солдат и матросов была одна.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
*) При написании использована речь, произнесенная 5-го февраля 1857 года протоиереем С. Шкуропатским при поминовении воинов, павших под стенами Евпатории.
* * *
Смерть прапорщика, закрывшего его от вражеской пули, тяжело подействовала на Нахимова. Павел Степанович, после гибели Владимира Александровича, стал поистине душой обороны города. Постоянно чувствуя свою мнимую вину в событиях, приведших к осаде Севастополя, потоплению флота, он просто физически ощущал, как все туже захлестывается удавка траншей осаждающих на обороне. Нахимов в глубине души уже не верил, что удастся выполнить завет Корнилова. Специально ходил по самым опасным местам, совершенно не пригибаясь под штуцерными пулями. Даже проверку вновь прибывшим устраивал, бывая с ними на бастионах. Целью таких прогулок было не только выяснить, насколько храбр офицер и как он держится под огнем, но и то, что вражеская пуля снимет с него ответственность за грядущую сдачу Севастополя.
С прибытием буквально посланных богом солдат вооруженных и обученных совсем в другие времена, надежда отстоять город вновь вспыхнула в груди Нахимова. И вот такой печальный итог его собственной неосторожности. Ведь предупреждал его Ларионов, что стоять на открытых местах вообще опасно, а уж тем более опасно, имея на плечах золотые эполеты. Расплатился за его ошибку мальчик прапорщик. Смерть на войне обычное дело, а умной она не бывает. Павел Степанович всегда считал, что офицер должен быть всегда готов к смерти, он сам выбрал свой путь и если требуется, должен не пожалеть головы. Но вот гибель прапорщика была ненужной, потому как не требовалось личным примером воодушевить людей.
Ощущая свою вину за случившееся, Нахимов решил переговорить с оставшимся в Севастополе за Ларионова капитаном Михайловым. На краткое совещание были приглашены также и командиры одиннадцатого и шестнадцатого стрелковых батальонов.
— Господа, я хочу спросить вас, как можно-с сделать, чтобы вражеские стрелки-с, столь досаждающие нам ежедневными обстрелами, прекратили-с наконец свои экзерциции.
Немного подумав, командиры стрелков, высказали мысль, что лежать в засадах поджидая дичь, их люди, конечно, могут, но вот после выстрела, придется штуцер заряжать, а это сделать так, чтобы неприятель не заметил таких телодвижений — затруднительно. Не говоря уже об облаке порохового дыма.
Все воззрились на Михайлова. Николай Маврикиевич, предварительно высморкавшись, сказал:
— Ваше высокопревосходительство, решение у этого вопроса есть. Командиром девятой роты в моем батальоне служит поручик Белькович. Лучшего стрелка я за свою жизнь не видел, да и солдат своих он обучил так, что любо-дорого. Отберем охотников, человек пятнадцать двадцать, распределим их по всем бастионам и с божьей помощью приструним супостатов.
— За последнее время-с, вражеские артиллеристы получили несколько уроков, стрелять по нам конечно стреляют-с, но как-то неуверенно, долго их пальба-с не длится. А вот штуцерные, те просто бывает-с житья не дают. Пользуются канальи, что на каждый выстрел не будешь снарядом отвечать. Когда ваши люди приступят-с?
Сейчас поставлю задачу, Ваше высокопревосходительство, за ночь норы подготовят, с утра и начнут, — доложил капитан и опять высморкался.
— Вот и славно!
* * *
Поручик Ян Белькович, из мелкопоместных белорусских дворян, несмотря на свое непривычное имя, которым он был обязан матери польке, был истинно православным христианином. Искренняя вера в Бога, одной из заповедей которого была 'Не убий', ничуть не помешала ему во время японской войны. Поступив вольноопределяющимся в восемьдесят шестой Вильманстрадский полк, он попал на Дальневосточный театр через полгода, за время войны был награжден двумя георгиевскими крестами. После боев на Шахе произведен в прапорщики.
Имея некоторую занудливость в характере, после окончания войны, для прохождения курса наук, поступил в Виленское юнкерское училище, куда были допущены подпоручики и прапорщики, произведенные в эти чины за боевые отличия по обстоятельствам военного времени.
Окончив училище, не захотел остаться в армии и сразу уволился в отставку. С началом войны, был призван и направлен в ополченческую дивизию. С полком успел побывать на фронте, где открыл в себе непреодолимую тягу к стрельбе. Стрельбе точной, спокойной, без суеты.
Никто особенно подпоручика* стрелять не учил, но большой любитель охоты, умение маскироваться на местности он получил еще в мирное время, а точность в стрельбе у Бельковича была природная.
Однажды, во время разведывательного поиска в руки подпоручику попала немецкая винтовка с оптическим прицелом. Оценив оптику и ее возможности, полуротный командир вместо того, чтобы сидеть в офицерской землянке, стал пропадать в окопах. За три месяца, пока полк не вывели на переформирование, свой счет убитых врагов Белькович довел до двадцати трех. Солдаты, зная пристрастие офицера, доставали патроны для его трофейной винтовки, где только возможно.
Получив роту после повышения в чине, поручик начал учить своих солдат стрелять. Патронов не давали, но Белькович настаивал и каким-то образом получал их.
По поводу этого имел даже крупный разговор с капитаном Михайловым.
— Вы поручик, все патроны, выделенные вам для учебных стрельб, извели за три дня. Со стрельбища ваши солдаты не уходят. Зачем это? Ну, будут они хорошо стрелять, так после первого артиллерийского обстрела, вроде того, что нас под Горлицей германцы угощали, от роты дай бог половина останется. Вот вам и умение стрелять!
— Не согласен, господин капитан. Даже если от роты десятая часть останется, то и она должна наступление противника пресечь.
— Это как? — поинтересовался командир батальона и с трубным звуком высморкался в платок.
— За минуту, хороший стрелок может выпустить десять пуль. При расстоянии между окопами в сто сажен, двадцать человек перестреляют роту. Вот и наступать будет некому.
— Вы стреляете по неподвижным мишеням, а кто сказал, что германцы будут покорно стоять на месте?
— Вот по этому поводу, господин капитан ...
— Да бросьте вы Ян Матвеевич, эту ерунду с чинопочитанием, не первый год знакомы.
До своих повышений на переформировании, Михайлов был ротным командиром, а Белькович у него полуротным.
— Хорошо Николай Маврикеевич, вот я придумал, как сделать движущиеся мишени ...
— И опять будете жечь патроны, — с тоской проговорил капитан.
— Лучше здесь, в тылу солдат научить, на позициях учить будет некогда.
— Ну, где я Вам патроны достану?
— А Вы у нового командира полка спросите. Я слышал, он из императорских стрелков к нам назначен, значит должен знать толк в меткой стрельбе. Пусть поспособствует.
— Хорошо, я спрошу, но Вы уж не расходуйте их так быстро. Не напасешься на вас, — проворчал капитан уходя.
Ларионов к удивлению Михайлова, ухватил суть идей Бельковича сразу, даже побывал на стрельбище. Посмотрел, как по рельсам узкоколейки движется тележка с мишенями, не удержался и сам расстрелял обойму. Причем все пробоины в мишени пришлись в грудь и в голову.
К лету шестнадцатого года, когда на снарядных ящиках появились горделивые надписи 'Снарядов не жалеть!', с патронами тоже стало значительно легче. Ларионов включив не ведомые в полку связи, получил для обучения достаточное количество огнеприпасов.
* * *
Сейчас, вспоминая этот свой разговор с поручиком, Николай Маврикиевич, твердо пообещал Нахимову пресечь безобразия господ коалициантов. Отпущенный Павлом Степановичем к себе, Михайлов не стал откладывать дело в долгий ящик и тотчас отправился в роту Бельковича расположенную на четвертом бастионе.
Поручик, внимательно выслушав командира батальона, и на предложение отобрать охотников ответил, что таковых будет вся рота, а отберет он лучших. Поручик не стал тянуть с выполнением приказа. Построил роту и вызвал добровольцев. Шаг вперед сделали все. Отобрав двадцать три человека Белькович приказал им готовится к завтрашнему дню, распустил роту со словами, что возможно потребуются еще люди и пусть те кого не взяли не обижаются. После этого, взяв с собой обоих субалтернов, он в течение дня выбрал позиции для стрелков и распорядился за ночь подготовить их.
Гарнизоны бастионов стали свидетелями, как ночью работают солдаты-'сибиряки'. От помощи те отказались, а на нет и суда нет. К утру, позиции для двадцати трех стрелков были готовы. Для поручика откопали ровик полного профиля на склоне Малахова кургана, откуда открывался прекрасный вид на траншеи противника.
Пожелания Нахимова, при постановке задачи отобранным лучшим стрелкам роты, поручик интерпретировал весьма коротко:
— Сделать так, чтобы ни одна живая душа из траншей не только высунуться не могла, но чтобы вечером в лагерную палатку те, кто на окопные работы выдвинулись — не вернулась. Ясно?
— Так точно, Ваше благородие! — вразнобой ответила куцая шеренга.
Ян Матвеевич строевой красотой роты интересовался не слишком сильно, считая, что на фронте это не главное, поэтому вполне удовлетворяясь формой и содержанием ответа подчиненных, сказал только, что с раннего утра надо начать обживать позиции, да заодно присмотреть другие удобные места. Завтрашним днем охота не кончится, а лежки надо менять. После этого распустил строй, чтобы люди готовились, чистили оружие и отдыхали.
* * *
На позицию с Бельковичем напросился младший офицер роты прапорщик Колобов.
— Ян Матвеевич, возьмите меня с собой! У вас в окопе места на пятерых.
— Евгений, но ведь ты стреляешь не очень, а патроны надо беречь.
— А я вовсе не буду стрелять, я с биноклем буду наблюдать, да Вам цели указывать. Ну, возьмите!
— Ладно, возьмешь у фельдфебеля трехлинейку, наверняка поначалу, будут цели не очень далеко, потренирую тебя.
— Спасибо!
Счастливый прапор отбыл согласно приказу отдыхать до четырех утра, а поручик предупредив денщика о раннем завтраке, необходимости собрать сухой паек на двоих, начал чистить 'маузер G98'.
* * *
Собрав винтовку и протерев мягкой фланелькой оптику, поручик закрыл ее кожаными колпачками, потом достал свое богатство, двести тринадцать патронов к немецкой винтовке. Начал тщательно протирать каждый маслянистой тряпицей. Закончив с протиркой, собрал патроны в подсумки и уложил их в вещмешок.
Несмотря на весь патриотизм, Белькович отдавал должное немецким оружейникам. Отличное оружие Gewehr 98. Немецкая винтовка ему нравилась больше трехлинейки. Более ухватистая, перезаряжать удобнее, предохранитель не такой дубовый. Точность боя и кучность отличная.
Трехлинейка у фельдфебеля тоже не рядовой образец. По кучности и точности вполне сопоставима с немецким образцом, но вот такого предмета как оптический прицел не имеет. Да и как его поставить, если рукоятка затвора ...
