ели, другие дремали, третьи проверяли оружие. Копейщики
умащали древки своих тяжелых копий смесью масла с семенем
горчицы. Лучники освободили от упругой жиловой тетивы
изогнутые, гибкие луки и, вытащив из глубоких колчанов длинные стрелы, пробовали, хорошо ли прикручены кремниевые нако-
нечники.
Аннипад одиноко сидел в тени рубки, прислонившись
спиной к ней и откинув голову на прохладную тростниковую стенку.
Закрыв глаза и сосредоточившись, энси обдумывал возможные
варианты боевой ситуации и, представляя их зрительно, проигрывал
в уме. Постепенно его мысли обратились к Пэаби. Вчера он не
успел зайти к ней и проститься, но Мешда, наверное, уже обо всем
ей рассказал. Засыпая, он растроганно представил себе, как она с
Утеной расставляют в саду семь мисок с теплой кашей для ворон
и просят их возвестить о его возвращении. "Я вернусь, мои милые,
ибо Энки не допустит иного".
Неразговорчивому Энметену, сидевшему неподалеку, днем не
спалось. Умиротворенный покоем, он в полудреме смотрел в синюю
даль, размышляя о чем-то незначительном, маловажном, долго
не задерживающемся в голове. Иногда его скользящий,
поверхностный взгляд останавливался на ком-либо из общинников
или их оружии. Мысли о предстоящем сражении и о возможной
смерти не посещали его, ибо каждый воин, идя в бой, был уверен,
что погибнет кто-то другой, но не он, хранимый своим богом.
Юноша больше не питал ни зависти, ни зла к Аннипаду, а любовь
к Пэаби за эти годы трудно, медленно, но прошла. Он сам удивился
тому, как легко и безболезненно на свадьбе Урбагара и сестры
говорил с Пэаби и играл с ее ребенком, а после свадьбы
коротал по-соседски вечера полнолуния вместе с Аннипадом, играя в шашки-нарды.
Бездумный, рассеянный взгляд юноши задержался на гиганте-
пастухе, бывшем рабе, который сидел один у мачты, вытянув
длинные ноги, и дремал, свесив на грудь перевязанную голову. И
оружейник принялся гадать, смог ли бы он побороть Урбагара или
нет. Пастух проснулся, почувствовав пристальный взгляд
Энметена, поднял голову, и улыбка осветила его суровое лицо.
Энентур, не знакомый ни с кем из общинников, сам не стремился
вступить в разговор и подсесть к какой-нибудь группе. Юноша,
улыбнувшись в ответ, передвинулся к гиганту и заметил:
— Ты так велик, брат мой, что тебе даже не смогли подобрать
защитную перевязь по росту, а эта будет стеснять тебя в битве.
И Энентур, почувствовавший расположение к собеседнику,
согласился.
— Воистину, так, о почтенный. Я ее сниму, когда покажутся
мелха, да и копье я не возьму. Ведь я — пастух, мне привычнее
управляться топором и кинжалом.
Энметен посмотрел на его длинный, тяжелый и очень острый
кинжал.
— Будь милостив, покажи мне его, — попросил оружейник, узнав
свою работу. — Несколько лет тому назад отец продал этот кинжал
за четыре овцы.
— С охотой и удовольствием, — пастух протянул Энметену оружие,
— прекрасный кинжал, он не раз выручал меня. — Любовно оглаживая
оружие со всех сторон, оружейник протер пальцами клеймо. — Да
будет тебе ведомо, о брат мой, что я — оружейник, а это — мое
клеймо. —
Глаза Энентура потеплели, он привстал и почтительно
поклонился Энметену. — Дело рук твоих — искусная работа, о мастер.
У него хорошая длина, он крепок и грозен. Я счастлив, что этот
кинжал служит мне! — И они продолжали по-приятельски,
миролюбиво и доброжелательно беседовать, довольные
знакомством, до тех пор, пока впередсмотрящий не крикнул, что
показались острова мелха. Воины встрепенулись, подобрались,
надели доспехи и еще раз проверили, хорошо ли прикреплен пучок
травы жизни на шлеме, ибо шумер военного времени прекрасен
перед Энки пучком травы на голове. Лишенный во время битвы
убора из травы, воин переставал быть человеком, становился
мешком из мяса и костей и умирал для общества, теряя свое имя
и сущность, а личные бог и богиня покидали его.
Кормчий флагмана просигналил флотилии приказ энси
спрятаться всем воинам, — лечь на палубу и прикрыть медное
оружие, чтобы его блеск и обилие людей на кораблях не были
замечены сторожевыми мелха, уже сидящими на пальмах.
Аннипад, кормчий и Энентур, оставшись в одних набедренных
повязках, возились с канатами на палубе, как бы производя
обычные корабельные работы. Энси облегченно вздохнул, когда
они проплыли мимо первого островка, и мелха не зажгли сигнальных костров тревоги, приняв флотилию за большой торговый караван
судов. Кормчий знал эти воды и держал курс между островами
как можно дальше от земли.
Когда на горизонте показался высокий, гористый, покрытый
густым лесом остров, энси стал напряженно всматриваться в его
ландшафт, ища описанные приметы. Вот из туманного далека выплыла небольшая бухта, в которой стояло на якоре несколько дюжин судов. Приютившись у склона горы, раскинулось большое селение,
обнесенное частоколом. Здесь жили все мелха острова.
Множество хижин грязно-желтого цвета теснилось вокруг белого
каменного храма. С левой стороны бухты лесистый склон горы
подступал прямо к морю, и огромное дерево нависало над водой так, что набегавшие волны почти касались его кроны. Эта примета и была символом родины для человека, много лет томившегося в плену.
— Приплыли, кажется, а Ут еще не ушел с небес. Это — добрая
примета, — нехорошо усмехнулся энси. — Что и говорить, праведному
Судье угодно видеть возмездие наше. Приказав кормчему сбавить
скорость и дождаться, пока растянувшаяся флотилия соберется в
кулак, энси подал сигнал войти в бухту. Несколько рыбаков,
направлявшихся к берегу, завидев корабли, повернули свои лодки
к ним, чтобы первыми предложить морякам свежей рыбы и
обменять свой улов на товар дамкаров. Подпустив первую лодку
с тремя рыбаками поближе, энси велел лучникам расстрелять их.
Один из рыбаков, крикнув собратьям об опасности, вскочил и
метнул во врагов дротик, но сраженный стрелой, свалился с лодки
и исчез в глубине. Ладья, маневрируя, догнала и потопила еще две
лодки, а пловцов расстреляли из луков. И тогда, возвещая начало
сражения и призывая мощь Энки из водной бездны Абзу, энси
громко затрубил в большую морскую раковину. Селение мигом
всполошилось, и вечерняя тишина взорвалась криками мечущихся
в страхе и смятении женщин, плачем детей, ревом и блеянием
скота, угоняемого в лес. Мужчины племени, похватав оружие,
высыпали на берег бухты, чтобы помешать высадке шумеров.
Многие из них бросились к своим ладьям, дабы в море дать бой
захватчикам.
Энси, предвидя такую опасность, заранее приказал лучникам обмотать наконечники стрел фитилями, смоченными в масле,
поджечь и воспламенить ими корабли противника. Вскоре все
ладьи мелха горели. Корабли шумеров, погасив скорость, сходу
врезались в прибрежный песок дна бухты и почти одновременно
остановились, развернувшись бортами к берегу. В следующий
момент воздух наполнился гулом тетивы и свистом стрел: лучники,
укрывавшиеся за невысокими бортами, дали несколько залпов по
толпе воинов мелха, угрожающе размахивающих оружием и
выкрикивающих проклятия шумерам, стоя по колено в воде или на
берегу. Мелха, не ожидавшие такого разворота событий, в панике
оставляя убитых, толкаясь и сбивая с ног раненных, отхлынули от
воды. Однако высокий мелха в темно-синем плаще, по-видимому,
вождь племени, размахивая копьем и что-то крича, быстро
восстановил порядок, и его воины засыпали шумеров тучей стрел
из своих коротких луков. Но большая часть их упала в воду, ибо не
всякий воин, не прикрытый щитом, отваживался подбегать на
расстояние прицельного выстрела из лука.
Энентур, плечо которого оцарапала стрела, зло прищурившись,
взял у одного из стреляющих лучников лук подлиннее и, выждав,
когда человек в плаще, организующий оборону мелха, подошел
поближе к воде, вскинулся и, растянув лук так, что тот едва не
сломался, выстрелил в вождя. Послышался глухой звук тетивы и
смертельно раненный человек возопил, тщетно пытаясь вырвать
из горла засевшую там стрелу, и упал ничком, истекая кровью и
задыхаясь. А Энентур, при виде его смерти, испустил победный клич
шумеров.
Лишенные предводителя мелха растерялись, и ряды их
расстроились. Энси, заметив это, приказал начинать высадку
воинов. Прикрытые корпусом корабля, первыми с заднего борта
соскользнули в море тяжеловооруженные копейщики, сбросив с
себя защитные войлочные плащи. За ними спустились в воду все
легковооруженные воины, в том числе и половина корабельной
команды, а также часть лучников с колчанами на головах и энси.
Стоя по шею в воде, в медных шлемах, с огромными, четыре на
два локтя, щитами, копейщики развернулись к берегу, сомкнули
строй, и, образовав сплошную стену из двенадцати щитов, ощетинившуюся одиннадцатью копьями, медленно пошли к берегу,
поднимая щиты как можно выше и закрывая ими от стрел свой
отряд. Лучники, оставшиеся на кораблях, в это время частыми
залпами отгоняли мелха как можно дальше от береговой линии.
На берегу семь отрядов шумеров развернулись и охватили орду
мелха полукольцом, тесня их к селению. Вскоре к отрядам
присоединились и высадившиеся с кораблей лучники, набившие
стрелами опустевшие колчаны. Воины племени мелха, темнокожие,
невысокие и тонкокостные, с мелкими, но правильными чертами
лица и большими черными глазами; в боевой татуировке, со
звенящими на ногах колокольчиками и воинскими браслетами;
прикрываясь небольшими тростниковыми щитами, мужественно,
упорно, но беспорядочно сопротивлялись. Потеряв вождя, они,
земледельцы и рыбаки, были не в состоянии противопоставить
организованному натиску шумеров хоть какие-нибудь коллективные
действия. Теряя убитых и отстреливаясь, пока не кончились
стрелы, бросая копья в стену из щитов, они постепенно отступили
к селению и разделились на две части: меньшая из них скрылась в
лесу, а другая, перемахнув через частокол изгороди и закрыв
ворота, заняла оборону, забрасывая врагов метательными
палицами и камнями. Шумеры, прорубив топорами проходы в
деревянной ограде, ворвались в селение.
И сражение закипело повсюду: и у изгороди, и на улице, и у
хижин из жердей и тростника, которые воины Энки обрушивали на
мелха, засевших там и яростно отбивающихся копьями, топорами
и мотыгами. Особенно обильно кровь текла на храмовой площади,
где большая группа воинов мелха, вдохновляемая жрецом,
защищала свою святыню от поругания неудержимо рвущимися к
ней шумерами.
Когда Энентур и Энметен, сея смерть и круша хижины, первыми
пробились к храмовой площади, из соседнего переулка на них
набросилось около двух дюжин мелха с топорами и копьями.
Энентур, с боевым обоюдоострым топором в одной руке и
длинным кинжалом в другой, идущий чуть впереди, гибким
движением уклонился от копья, направленного в его живот, мощным
ударом топора перерубил его древко и пронзил кинжалом грудь нападающего. Увидев, что их окружили, гигант обезумел от ярости,
и его руки заходили, как крылья быстро летящей птицы.
Стремительно вертясь, Энентур с неистовой силой обрушивал
удары сразу во все стороны, ломая копья, как ячменную солому,
круша черепа и вспарывая голые тела врагов.
Один из юношей-мелха, выбрав момент, когда недосягаемый
противник повернулся спиной, бросился с ножом ему в ноги, чтобы
свалить гиганта, вспоров ему живот. Однако Энентур успел ударить
топором воина в затылок и раздробить кости. Храбрец рухнул на
колени и раскрыл рот, чтобы закричать от боли, но даже этого
ему было не дано: Энентур быстро нагнулся и, рыча, с размаху
всадил ему кинжал между зубами, глубоко разрезав рот. Крик
юноши захлебнулся в потоке крови и обломках зубов, и отхлынула
от него сладкая жизнь. Герой умер мгновенно и присоединился к
нескольким трупам, уже лежащим под ногами гиганта.
Бестрепетный Энметен, пробиваясь поближе к приятелю,
чтобы прикрыть его и свою спины, бился спокойно и молча, с
улыбкой на устах. Вращая топором и фехтуя легким копьем, атлет,
обладающий отличной реакцией, легко парировал удары
многочисленных врагов, которые, нападая со всех сторон, спешили
разделаться с воином-одиночкой и мешали друг другу в тесноте
улочки. Когда Энметен, сделав выпад, раскроил лоб ближайшему
противнику, с крыши соседней хижины ему на голову спрыгнул
подросток-мелха и ударом ножа в грудь перерезал войлочную
перевязь, защищавшую сердце шумера. Энметен левой рукой
схватил мальчика за длинные волосы, и, резко нагнувшись вперед,
присел и перебросил его через себя, ногами подростка отбив топор,
направленный на него.
Мгновенно выпрямившись, раненый оружейник не заметил, что
упавший, разорвав завязки, стащил с него шлем с пучком травы
жизни. Энметен в гневе зарубил подростка и, бешено кружась,
снес голову еще одному из воинов. Один из мелха, у которого
Энметен мощным ударом выбил топор, пытаясь защититься, инстинктивно поднял руки над головой, но следующий удар топора оружейника раздробил ему кость, и рука повисла, как плеть. Крича от боли, воин упал на землю и пополз в сторону. Мелха, безуспешно воюющие с двумя шумерами, завидев подкрепление — отряд шумерских
лучников, вынырнувший из-за угла,— быстро ретировались к храму.
Лучники, предводительствуемые энси, размахивающим
длинным, тяжелым копьем, приветствовали боевым кличем
доблестных воинов, положивших в неравной борьбе дюжину врагов;
и с луками наизготовку, выскочили на храмовую площадь. Кровь
на груди устало дышащего Энметена и его ноги, похожие на рога
быка-убийцы, с разбитыми в пылу сражения браслетами,
привлекли внимание энси, и он, подойдя к герою, чтобы посмотреть,
насколько серьезны его ранения, вдруг вздрогнул и ужаснулся: на
голове брата жены его лучшего друга не было шлема с пучком
травы жизни! Залитый кровью мальчика шлем торчал из-под
изуродованного трупа. Дождавшись, когда лучники прошли,
Аннипад незаметно, концом копья, поднял шлем, стряхнул с него
вражескую кровь и, как особо посвященный жрец, именем Владыки
судеб надел на голову опешившего Энметена. И тут оружейник
понял, что произошло и что сделал для него Аннипад. И Энметен
с благодарностью поцеловал руку энси, вернувшего его к жизни,
затем, отрезав от набедренной повязки длинную полоску материи,
накрепко привязал шлем к голове.
Небольшая храмовая площадь почти до краев была заполнена
