Если командиры давали ему одобрительный отзыв — шел выше, получив звание "фаненутнерофицер", командуя отделением и потом — служа замкомвзвода, постигая и эти тонкости. Опять же — сначала практику унтерофицерскую, потом снова теорию, на что уходил еще год. Если и в третьем полку начальство оставалось им довольно — то он получал опять же положительный отзыв и характеристику и оставалось такому везунчику пройти последний этап — после курса теории в четвертом полку в звании "фенриха" командовать взводом и получить от командиров четвертого полка рекомендации. Такой подход отсекал возможность устройства по блату и прочие злоумышления, результат получался вполне объективный.
После всего этого, мытый в семи водах и тертый семью мочалками, кандидат сдавал экзамены и отправлялся "оберфенрихом" туда, где должен был служить постоянно. Если и там начальство было им довольно — получал, наконец, звание "лейтенанта". Но перед присвоением каждого следующего звания посылался на переподготовку.
До войны — да и в начале — все это занимало прилично времени. Чем дальше, тем больше сокращались сроки — с полугода до пары месяцев на каждом этапе. Те, кому не повезло и начальство осталось недовольно — стопорились на том звании, в котором были и проштрафились — и служили дальше солдатами, ефрейторами и унтерами. И было их не меньше четверти от всех обучаемых. Офицеры же получались качественными.
А сейчас эта отлаженная система, показавшая свою надежность — стала давать сбои. Потери оказались ужасными, пришлось увеличивать прием в училища. Дальше — больше, сократили время обучения. Стали сразу готовить к офицерству по сильно урезанной программе выслужившихся и отличившихся унтерофицеров и фельдфебелей, не утомляя теорией.
И вот, извольте видеть — уже и не отсеивают плевелы от злаков... Паршивый знак, для понимающих суть проблемы людей. И — тем более паршивый, что не единственный. За что ни схватись — все вокруг подавало паршивые знаки. даже и колбаса эта роскошная, которая раньше была вполне обычной, даже год назад еще. А теперь такое стало лакомством и редкостью, жратва сильно ухудшилась, что заметно. И Поппендик грустно это сказал. Фальшивая колбаса из гороха ему категорически не нравилась.
— Эх, даже крупа тоже стала хуже... Люди с удовольствием покупали фальшивую крупу, сделанную из колбасы. Но когда колбасу для фальшивой крупы стали делать из фальшивого риса, спрос упал. И все потому, что фальшивый рис делали из натуральных опилок — философски ответил старшина.
— Зато вши в чертовой Польше будут самые настоящие. В России и то вши не такие злые были, а польские — просто сатанинское наказание! И наша вонючая химия на них не действует! Только кожа воспаляется и чешется пуще, чем от вшей! — кивнул головой захмелевший лейтенант.
— Это да, почти как итальянские клопы. Те тоже зверье из преисподней. Мы сначала ставили ножки кроватей в баночки из-под сардинок и оставляли там немного масла. Помогло первые дня три. Потом эта гадость навострилась десантироваться сверху — с потолка. Мы их жгли свечками, чуть казарму не спалили. Эх, какие времена — масло в глотку уже не лезло, сейчас сказал бы мне кто на клопов его изводить...
Вечер прошел в таких приятных воспоминаниях и Поппендик не раз вспоминал уютную каптерку и тот спокойный вечер в Германии. Несмотря на мрачные пророчества гауптфельдфебеля на новом месте тоже было тихо. Не уютно, но все же сносно. Иваны не беспокоили особо и Рождество встретили хоть и весьма скромно, но во всяком случае в сухом и теплом доме. И поели сытно и выпили достаточно и домашних своих вспомнили и песни попели. Ночь была тихая и мирная, даже стрельбы не было слышно, хотя дивизия стояла непривычно близко к передовой. Не совсем уж рядом, но слишком близко и пальба артиллерии бывала отлично слышна.
— Видишь, все не так плохо! И в Арденнах куда ни шло, мы наступаем, судя по газетам — и тут сидим прочно, вон сколько всего накопали, да еще и когда ехали — видал рубежи готовые? Русские обломают зубы! — подначил хмурого приятеля лейтенант, когда они шли спать.
— Видишь ли, по газетам судя в Арденнах наши не продвинулись за неделю ни на метр. Это уже не наступление, полагаю. А так хотелось бы мне, чтобы твои речи попали богу в уши. Это у тебя взвод укомплектован, а у меня в подчинении половина положенного. Всех матерых тыловых крыс гонят в боевые подразделения, а взамен дают шваль и рухлядь — либо зеленых сопляков, либо совсем неумех бестолковых. Портной у меня иглу в руки в первый раз взял, рыдаю в голос, когда вижу, как он ремонтирует обмундирование. Да и остальные — из той же свалки бесполезного хлама. Вспоминаю ребят с которыми начинал службу — никак не сравнить. А эти... Поскребыши с самого донца помойного ведра — старшина плюнул на снег.
— Ты можешь их еще натаскать. Мы с удовольствием наблюдаем, как ты их гоняешь и муштруешь. На их фоне мои даже не пищат, видят, что я добр к ним, как святой Николай. Теперь-то они наденут противогазы, если что пойдет не так! — и лейтенант замурлыкал не без приятственности рождественскую песенку "О ёлочка, о ёлочка, как прекрасны твои зеленые иголки!" Старшина, усмехнулся, но подтянул и дальше они пели дуэтом. Уж что — что, а петь немецкие мужчины умеют! И петь и воевать!
Новый год встретили более шумно и куда веселее. Если права примета — как встретишь, так и проведешь весь год — то наступивший 1945 получался не таким уж и плохим. Да, дивизия была не полного состава, не хватало многого, особенно транспорта, но все же это была почти нормальная дивизия. По нынешнему времени, конечно.
Уж никак не "стационарная", типа той, в которой служил гауптфельдфебель во Франции. ( Немецкие 'стационарные дивизии' держали оборону на 'Атлантическом валу'. Назывались так по причине полного отсутствия штатных транспортных средств. Эти дивизии состояли из ограниченно годных к службе — стариков, инвалидов, больных с хроническими заболеваниями, слабо видящих и слышащих. Одна из таких дивизий была целиком 'желудочной' — её полки формировались из имеющих заболевания желудочно-кишечного тракта, что упрощало соблюдение соответствующей диеты. Перебросить такие дивизии с места на место было практически невозможно.— прим. автора). Конечно, мало "старых зайцев", много совершенно необученных новобранцев и ветеранов 'гебиргсмарине' (горный флот — на армейском жаргоне в вермахте означало, что субъект служил не пойми кем и не пойми где и умеет только щеки надувать — прим. автора).
Первого января все обрадовались сообщению о том, что героические великогерманские войска нанесли плутократам сокрушительный удар в Эльзасе и Лотарингии. Даже скептический старшина стал глядеть веселее.
— Генерал — оберст Бласковиц, помню его, он умница. Он вполне сможет!
И действительно, может быть "барабан фюрера", как называли министра пропаганды не обманывает — и ситуация переломлена в лучшую сторону? Смущало только то, что ранее подобострастные поляки как-то стали не так смотреть. Не то, чтоб обнаглели и глядели хамски, нет, разумеется. Но как-то неправильно это у холуев местных получалось.
А через несколько дней небо рухнуло. Внезапно, посреди полного спокойствия самым ранним утром еще перед официальным временем подъема — а проснулся от удара, выбившего воздух из легких, лежал Поппендик на холодном земляном полу — с кровати его сбросило невиданной силой. Доперло, что адский рев вокруг — это артобстрел и — возможно — бомбежка. Порезался о выбитые из окошек стекла, на голову сыпалась какая-то дрянь и хата ходуном ходила, словно живая. С улицы в разбитые окна перло морозом. Кто-то орал нечеловечески, как может вопить только чудовищная боль, команд не услышал — только рядом кто-то растерянно кудахтал по-немецки. Забился под кровать, все какая-то защита. Потом и в хату прилетело что-то нехорошее и халупа определенно занялась веселым и бодрым огнем. Припекало сверху, а по полу несло ледяным холодом. Как только в густом грохоте показалось ослабление — кинулся на улицу, прихватив что попалось под руки из одежды, благо светло уже было от трещащего на стропилах пламени. Никогда раньше так быстро не одевался. А сапоги натянул уже сидя в щели, выкопанной неподалеку от входа.
Огневой налет оказался и плотным и достаточно долгим. Собравшись комком и ощущая, что под задницей кто-то ворочается, видно из прибежавших раньше, с ужасом отчетливо понял — это явно начало русского наступления. Близкие разрывы глушили его, как рыбу, но матерым опытным слухом точно понял — на передовой, там впереди — и вовсе ад. Монотонный тягучий рев, в который сливались сотни и тысячи разрывов — не слыхал такого раньше. И от этого душа мелко затряслась, словно мокрый щенок.
Как только разрывы стали реже — вспомнил, что он — командир и надо заниматься своими обязанностями. Высунулся из щели, как осторожный таракан. Только не хватало усами чутко водить. И не узнал привычного пейзажа — может быть из-за многочисленных пожаров, может из-за того, что близлежащие дома раскурочило, а деревья и кусты порубило и обкромсало. Носились полуодетые люди, потерявшие от страха голову, бешеным галопом проскакала на трех ногах лошадь, за ней волочились какие-то огрызки на двух вихляющихся тележных колесах...
Глянул — на ком сидит. Оказалось, что это наводчик в одних трусах и успевший натянуть портки водитель. Они спали всем экипажем по соседству, поспели потому раньше. Глядят совершенно очумелыми глазами. Не в себе парни. Рявкнул, приводя их в чувство начальственным рыком, чтоб оделись. Взрывы еще взлетали дымными фонтанами рваной земли, но уже гораздо реже. Типовой беспокоящий огонь, не так страшно. Выскочил — ох как не хотелось этого делать — из безопасного земляного укрытия и кинулся к своим танкам. Хорошо, что поставили машины в глубокие капониры, все целы. Там растерянно суетились экипажи — самое большее — половина от потребного. Одеты — кто во что горазд, хорошо еще — не босиком, хотя на паре остолопов — пантойфели, так и прибежали к машинам. Полностью одетых — ни одного. На секунду было возгордился, что он щеголяет по уставной форме, но голову что-то сильно студило, понял — забыл кепи, оно так и осталось висеть на гвозде в горящем доме. Скоро, однако, растерянность прошла — поступила команда от комвзвода — один, что автоматически означало, что ротный командир вышел из строя вон и надолго. Так и оказалось, оторвало ему осколками обе ноги, так что нет теперь начальника. Мелькнувшая в голове мысль, что теперь между ним, комвзводом — три и должностью командира роты осталось двое — не обрадовала.
Теперь уже было понятно, что русские начали очередной наступление.
И всем новогодним приметам — цена дерьмо! И начали Иваны очень ловко, прихватив их буквально со спущенными штанами. Пришлось бегать, искать своих подчиненных, уточнять боевую задачу, что оказалось непросто, потому как выяснилось скоро, что село, где находился штаб дивизии — еще и сейчас под огнем и приказов нет, а штаб танкового полка понес потери в половину штатного состава, очень удачно уложили бомбы по домам, занятым офицерами. Вот не иначе — чертовы поляки информировали Иванов, что да где расположено. В роте поврежден всего один танк, ранено четверо и убит сам ротный, потери и невелики, но что делать — совершенно непонятно.
Поступил, наконец, приказ, от батальонного командира — готовиться к маршу для нанесения контрудара, только подготовились — отменили, велев занять оборону. К вечеру — снова переиграли и теперь, как понимал ситуацию Поппендик — запахло спешным отступлением. Черт его знает почему — но когда построили полковую колонну для марша — хоть уже и темнело, а сверху свалились русские штурмовики и задали жару. А потом — явно по их доносу — колонну накрыла и артиллерия Иванов, неприятно точно накрыла.
Поппендик чертыхался, слушая звон осколков по броне и страшно мерз. Старался не стучать зубами, но получалось плохо. Днем носился, как поджаренный, не чуял холода, но даже и потел, а теперь — оставшись без теплых вещей — мерз как цуцык. И это было вдвойне неприятно.
Командир батальона гвардии капитан Бочковский, за глаза прозванный своими бойцами "Кривая нога".
Он был зол, как черт. Сначала все шло неплохо, удалось привычно встроиться в немецкую колонну, комендантская служба у фрицев стала совсем шаляй — валяй и откатываясь в немецкий тыл вместе с кучей сбродных отступающих добраться до моста в Нове-Място. Его надо было взять в целости и сохранности, стратегической важности вещь.
Разведка — группа из четырех танков — уже проскочила мост, когда с той стороны отчетливо длинными очередями забил танковый Дегтярев и тут же грохнуло мощно, тягуче, огненная вспышка осветила валящиеся в реку конструкции и сыплющиеся вместе с фермами издалека словно игрушечные машинки и фигурки.
Пока выяснял по рации — что случилось, пока разгоняли и раскидывали ту самую колонну, в которой досюда добрались — не обращал внимания на то, что в танке пустовато. Спохватился — и обмер, пропал, как испарился, член экипажа, мальчишка — сын батальона, Вовка Зенкин. Из-за того, что большую часть времени торчал высунувшись из люка, а то и выскакивая на броню, чтоб в мутной темноте под сыплющимся густо снегом разобраться в ситуации, не заметил даже — когда пацан исчез. Вот только что был — и нету!
Даже и не понятно, где искать, из разгромленной колонны сыпанули горохом в разные стороны десятки немцев. Черт, черт, черт, даже и стрелять нельзя — еще в Вовку сгоряча прилетит. И ведь не могли в плен взять, сам явно вылез тихонько! Зачем?
А дела плохи. Три танка теперь дерутся в отрезанном рекой городе, а там гарнизон ой-ой какой! Четвертый, как оказалось, чудом не влетел в дыру, разверзшуюся после подрыва опор, был засечен немцами и обстрелян, но обошлось — полыхнул только навесной бак, немцы посчитали, что танк надежно горит, но экипаж сумел бак скинуть в воду и задним ходом шустро удрать с простреливаемого места. Благо пролетевший кометой и тут же потухший бак словно обвалил темноту и стрелявшие как бы и ослепли.
Сгоряча попытался проскочить по льду там, где по карте судя — брод, ну и просел, конечно, хоть и холодрыга за минус двадцать, а лед танк не держит. Автоматчики на тот берег перебрались — а танки — шиш. Теперь не танк, а ванна на гусеницах, промокли изрядно, и весь батальон — тут — а три машины — там и ведут бой в городе. И, по всему судя, — без десантников, голые. А это на узких улицах для танка погибель. Слеповат танк для драки в городе без пехотной помощи.
Должны быть броды, зимой эта речка Пилица мелеет, но то, что на карте нарисовано — не соответствует. Принялись у местных поляков узнавать, нашли уже к утру место для переправы — опять неудача — свой батальон сумел переправить — и то не весь, последний БТР с автоматчиками завяз, а остальным из бригады придется искать что другое — дно жидковатое прошедшими танками раздавило, глубоким брод стал, но все же в Нове -Място ворвались и устроили тарарам. Местечко само по себе — ничего интересного, но здесь узел дорог и сюда из Варшавы немцы намылились отступать.
