— А ты, Маркус, возвысишься. Муж, нарушивший клятву, пленник, возжелавший стать единственным богом этого жалкого мира, — ледяным тоном закончила Талис.
— О, наконец-то, ты все поняла, — с жалостью сказала Морака. — Он не просто сумел заполучить пророчество. Он подготовил все и пользовался им, как указанием.
— Свинья неблагодарная! — выругалась Талис. — Мало я у тебя отняла. Но это поправимо...
— А ты ждала любви? — Маркус подался вперед, забыв про Жнеца, сжимавшего его горло. — Я был правителем этих земель. Жил свой век с любимой, когда появились вы. И вот я — раб, бессмертный, одаренный магией, и беспомощный. И век за веком я наблюдаю, как вы издеваетесь над людьми — моими подданными.
— Твои подданные давно передохли. А эти даже и знать о тебе не знают, — фыркнула Талис. — Твое имя подернулось пеленой забвения.
— А мне не надо славы и вечной памяти. Я лишь хочу, чтобы вы исчезли, и этот мир стал таким, каким был прежде, — спокойно сказал мужчина.
— Я передумала, Морака. Он мне не нужен, — задумчиво глядя на своего пленника и раба, поцокала языком Талис.
Дэйн рванулся вперед, стремясь остановить Жнеца до того, как он уничтожит единственного человечного бога их мира. Однако Морака опередила палача, крикнув во всю мощь легких приказ Фирту:
— Убей!
Волоран понимал, что не успеет, но все равно в тщетной попытке до конца выполнить долг, выдернул из ножен меч... и споткнулся, когда Жнец опустил руку, стискивавшую горло Маркуса.
— Я не закончил, — потирая шею, обернулся к сестрам мужчина. — Через восемь лет после того, как ты убила мою жену, а меня посадила на цепь в собственном доме, я ломал голову над планом мести. Мне нельзя было сдаваться. Были моменты слабости, когда я просто хотел шагнуть со стены. Да, стены в моем родовом замке высокие... Но что значит радость мгновенной смерти перед возможностью отомстить? И не просто отомстить — изгнать вас навсегда? И я задумался. Я не мог понять, как вы появились, откуда взялись? Я помню — было землетрясение и одна из скал возле замка треснула и из нее вышли две женщины. Они были прекрасны и всесильны. Вечно молоды и знали, что такое магия.
Морака сжала кулаки:
— Ваш ничтожный мирок ничего не потерял от нашего появления! Мы стали для вас всем!
— Приведя в этот мир волшбу? — Маркус горько покачал головой. — Я не знал тогда, что вы никакие не богини, а всего лишь беглые иномирянки. И что здесь — в этом самом месте, где вы вырвались в наш мир — осталась червоточина, питающая вашу силу. Вдали от нее, от Перехлестья путей, вы становились обычными людьми. Но здесь — рядом, были почти всесильны. Как жаль, что это "рядом" оказалось возле моего родового замка.
Талис насмешливо улыбнулась:
— Совсем не жаль! Все сложилось как нельзя лучше: замок, слуги, красивый молодой правитель и его дура-жена. Но мы быстро поняли, что быть всесильными на крохотном пятачке не так уж чудесно. Ты спрашивал как-то, зачем мы создали магов и колдунов. Теперь ты знаешь ответ. Нам нужны были слуги! Что за властитель, без верной армии обожающих рабов. А эти рабы приходили к нам добровольно, в надежде избавиться от Проклятого дара, того самого, которым мы же их и наделили. Сотни рабов, готовых молиться на своих богинь!
Маркус слушал ее бесстрастно, глядя куда-то в пустоту, а потом прервал:
— На мое счастье вы, хотя и магессы, но умом не блещете. А точнее, в мире обычных людей вы возомнили себя совсем уж неуязвимыми. Талис, обмануть того, кто считает себя всех сильнее и умнее, на самом деле несложно. Я создал дэйнов. Якобы затем, чтобы поддерживать порядок и равновесие в мире, который вы перекорежили. Но твоя сестра права. Целью было — спасти как можно больше людей от участи стать магами или колдунами. Лишить вас сотен обожающих слуг.
Сестры вздрогнули и переглянулись.
— Фирт!
— Он не станет этого делать, Морака. Ты ошиблась в выборе союзников.
— Ты был моим, — прошипела сквозь зубы Талис. — Ты называл меня своей богиней!
Маркус усмехнулся.
— Я никогда не был твоим. Странно, что ты этого не понимала.
Разъяренная красавица бросилась на обидчика, но отлетела назад, отторгнутая ловушкой.
Однако Морака не сдавалась:
— Ты все-таки просчитался, глупец. Мы обе живы. Не получилось, Маркус.
— Как, ты не поняла? — мужчина улыбнулся. — Не было пророчества. Никогда. Это ловушка от начала и до конца. Шахнал не зря затеял разговор с дэйном в харчевне. Он чувствовал призрака. Храмовый служитель и не ощутил неупокоенную душу? Глупость. А дальше все пошло так, как я и хотел. Глен помчался к друзьям, а ты, Морака, не могла пройти мимо искушающей возможности сделать мне гадость. Я ведь столько лет сеял раздор между тобой и сестрой. Фирт рассказал тебе о пророчестве, после того, как он якобы отыскал и убил последнего Пророка. Василиса... я вытянул ее в наш мир, потому что только такая, как она, могла без опаски приблизиться к Грехобору и только такая, как она могла вызвать у вас обеих беспокойство и интерес — ведь ее закинула сюда та сама червоточина, оставшаяся после вашего прихода. Все сложилось как нельзя лучше. И девушка все-таки стала колдуньей, несмотря на все твои попытки мне помешать. И вот я тут. И вы. В ловушке. И сегодня я, наконец, закончу тот кошмар, который вы сотворили, появившись в этом мире.
— Мы бессмертные. Мы — богини!
Фирт посмотрел на Маркуса, и тот едва заметно кивнул.
— Вы преступницы. Беглые заговорщицы, улизнувшие в червоточину. Иномирянки. Хитрые, ловкие, тщеславные, сильные. И в этом мире, где не оказалось ни магии, ни колдовства вы стали сродни богиням. И вам понравилось быть вершительницами судеб. Еще бы! Вот только за сотни лет, проведенные вдали от дома, ваши телесные оболочки истончились, сделались бесплотными. От Перехлестья отойти без человеческого тела уже не удавалось.
— Что... кто...
— Я, — Фирт улыбнулся, и с лиц обеих сестер мгновенно сошла вся краска. — После всего происшедшего для вас не будет суда иного, чем тот, который вершит Жнец. Я — созданный вами, чтобы убивать магов и вершить правосудие, приговариваю вас к смерти.
Он беспрепятственно вошел в круг, и правая рука, затянутая в латную перчатку, вспыхнула холодным голубым светом...
* * *
Ветер ласково колыхал траву на поляне перед руинами Капитэорноласа.
— Так что такое Перехлестье? — тихо спросил дэйн.
— Истончившаяся ткань между мирами. — Маркус горько улыбнулся. — Которая разрушалась все более и более от расползавшейся магии. Наш мир лишен волшебства. Точнее был лишен. Как и мир Василисы. Но теперь все будет иначе. Магия уйдет. Навсегда. Вмести с теми, кто ее создал. И червоточина перестанет быть.
— Магия уйдет? — Палач магов смотрел неверяще.
— Да. Талис и Морака мертвы, а значит, их сила ушла вместе с ними. К сожалению те, у кого уже есть этот дар, останутся с ним до конца, но сила больше не будет проклятой. И со смертью магов все закончится. Все те, кто живут здесь, будут просто людьми, какими и были раньше. Не сразу... пройдет несколько десятков, прежде чем проклятый дар полностью исчезнет, но это все же победа.
Волоран обернулся, глядя на выходящего из храма Жнеца.
— Скоро ты станешь свободен, — Фирт посмотрел на Маркуса. — Смертен, лишен дара и всемогущества. Я выполнил свою часть договора — сказать нет двум ведьмам, возомнившим себя богинями, а ты выполнил свою. Я перестану быть Жнецом, стану просто челоовеком, не обязанным кого-то убивать, карать и наказывать.
— Да, — бывший правитель и узник шагнул к Жнецу. — У меня есть только одна просьба...
Тот, вместо ответа, кивнул и закрыл глаза.
Воздух справа от Маркуса задрожал и на поляне перед разрушенным храмом оказались двое: Грехобор и недоуменно озирающаяся Василиса. Она оглядела собравшихся: Фирта, Маркуса, Волорана, испуганную стайку женщин в лиловых одеждах, Зарию, лежащую без чувств, а затем обозрела величественные руины храма и поинтересовалась:
— Это вы тут все развалили или оно так и было?
Мужчины переглянулись и лишь один Маркус, казалось, не заметил вопроса, потому что смотрел на Василису, но не слышал ее речей.
— Ильса, — негромко позвал он.
Взгляд девушки затуманился, а потом потемнел. Фирт провел закованной в перчатку рукой вдоль лица Василисы и та покачнулась. Йен едва успел подхватить жену и с удивлением увидел стоящую в шаге от нее женщину.
Она не была красивой. Но Маркус смотрел на нее с такой любовью во взгляде, словно она была средоточием всех достоинств.
— Ильса...
Грехобор смотрел на нее стараясь запомнить. Он уже забрал грехи незнакомки, и они упали ему в душу, как переспевшие гроздья боли, однако вместо привычного страдания, растворились в его силе и канули без остатка.
Маркус протянул руку к стоящей напротив женщине. Пальцы прошли сквозь тонкое запястье, и призрак покачнулся, словно от ветра.
— Вот для чего мне нужно было, чтобы ты страдал, Йен. Вот для чего был нужен ты сам. Никто другой не смог бы сделать того, что сделал для нее Грехобор. Фирт...
Жнецу не пришлось повторять дважды. Ярко вспыхнула на солнце перчатка, ослепив всех, кто стоял по близости, а когда невольные зрители случившегося, наконец, проморгались, поляна была пуста.
— Йен, — раздался в тишине слабый голос, — я что — больше не колдунья?
Все стоящие на поляне обернулись к Василисе, а она смотрела то на Фирта, то на Йена и ждала, наконец, вердикта, относительно своей судьбы.
Эпилог
— Багой! — звонкий голос, доносящийся с кухни, заставил корчмаря подскочить и вжать голову в плечи. — Да когда ж ты ее починишь! Я сейчас задохнусь!
Хозяин "Кабаньего Пятака" вырос на пороге кухни мгновенно, как по зову сердца. Эхо крика еще гуляло под закопченными потолочными балками, а виновный, осужденный и приговоренный, уже стоял, готовый к смерти.
— Еще раз мне придется разжигать это... эту... И будешь готовить САМ!
— Дочка, что ты бушуешь? — с заискивающими интонациями в голосе спросил харчевник. — Я уже почти затопил, а тут постоялец...
Жалкая попытка оправдаться не удалась.
Дочка, прищурившись, спокойно сказала:
— Если к завтрашнему дню не исправишь, корми постояльцев соломой!
— Все, все, все... — запел Багой, отступая. — Сегодня же сделаю!
И он выскользнул прочь из кухни, отступил в обеденный зал и для надежности спрятался за стойкой, где принялся яростно натирать кружки, бубня:
— Да когда ж уже он явится-то, а? Сколько еще девке томиться?
На его счастье Зария не слышала этого бухтения, она вышла на двор и теперь стояла, вдыхая свежий утренний воздух. На душе было тоскливо и пасмурно, вопреки погожему солнечному деньку.
Иногда девушке не верилось, что все закончится хорошо. Иногда казалось, что все просто... закончилось. И хотелось одновременно расплакаться и раскричаться от обиды. Василиса и Йен накануне приехали в гости. Вид у обоих был заговорщический.
Василиса с красивым круглым животиком ходила, переваливаясь, как уточка, быстро уставала и окруженная заботами Багоя только и искала, где бы спрятаться. Йен шепнул Зарии, что Милиана напророчила им двойню. И чернушке стало смешно. Она не представляла Грехобора с двумя свертками ревущих младенцев на руках.
И тут же, против всякой логики, Зария тихо всхлипнула. Как же им хорошо! Они счастливы и не живут ожиданием неизвестно чего... А она стоит одна, пропахшая дымом, в застиранном переднике и с растрепавшейся косой. Одна. Уставшая от постоянных надежд.
И в этот самый миг, кода девушка была столь близка к отчаянию, теплый ветерок мягко коснулся ее спины, и голос, памятный до дрожи, до судорог в горле, прошептал на ухо:
— Зария-а-а-а...
Она рывком развернулась и, наконец, увидела того, кого так долго ждала. Какие усталые у него были глаза! Он казался старше, чем прежде, лицо осунулось, а в уголках рта залегли горькие складки. И никого на всем свете не было красивее этого мужчины, с робким ожиданием глядящего в ее глаза.
— Глен! — девушка повисла на нем, прижавшись всем телом, слыша стук его сердца, ощущая тепло его кожи и силу его рук, сомкнувшихся на ее талии.
— Почему? Почему так долго? — Зария отстранилась, обхватив лицо мужчины ладонями. — Я...
— Прости... — Глен перехватил ее руку и поцеловал. — Быстрее не получилось. Это не так-то просто — заново родиться. Прости.
— Нет, — помолчав, покачала головой Зария и залилась краской. — Ты слишком неубедительно просишь...
* * *
Дэйн заметил брата, сидящего в тени дровяника раньше, чем об этом сказал его дар. Это обрадовало и успокоило Волорана. Магия истончалась. Скоро ее совсем не останется и люди забудут когда-нибудь, что дэйны, маги и колдуны были живыми людьми, а не образами из старинных приданий. Разрушатся от времени святилища, зарастут травой и станут просто камнями. Мир сделается проще.
— Ты чего не рядом с женой? — спросил дэйн.
— Она спит, — взгляд Грехобора потеплел. — Ну, я и ушел, чтобы не разбудить ненароком. Знаешь, до сих пор не могу поверить, что она... и я...
Старший брат хмыкнул:
— Понимаю. Наверное, нет-нет, а боишься к ней прикоснуться или думаешь, что спишь?
Йен кивнул, а потом, задумчиво глядя куда-то в пустоту сказал:
— Она всегда тебя любила. С того самого момента, как первый раз увидела. Не думал, что такое бывает.
— Что? — брови Волорана поползли вверх.
— Милиана жила только тобой. Оно говорила о тебе постоянно, о том, что ты скажешь или как поступишь, о том, когда придешь, о том, какой ты. И она сияла, стоило тебе оказать ей даже самый незначительный знак внимания — мимолетно кивнуть или просто посмотреть в ее сторону.
— Зачем...
— Но ты ее не любил. Я был в этом уверен. И ей об этом сказал. Дэйны не умеют любить, — Йен повернул голову и посмотрел на брата. — Она была красивая. А я глупый. И Проклятый дар искажал чувства... Я ведь с самого начала знал, что во мне она видит и ищет тебя. Но потакал этому. То ли ее жалел, то ли себя...
— Прекрати.
— Тогда, в переулке, когда она умирала и спросила, есть ли у нее шанс. Она не про меня спрашивала, а про тебя. И я снова солгал. Сказал, что шанс есть.
Дэйн закрыл глаза.
— К чему ты это говоришь?
— И той ночью, когда ты пришел и увидел ее спящей у моих ног... я тоже солгал, — Грехобор с болью посмотрел на брата. — Она не хотела оставаться со мной. Она бы ушла к тебе, не раздумывая. Но она боялась. Боялась, что тогда я озверею еще больше, боялась моей силы, боялась меня. Потому она и молчала... знала, что елси я сорвусь еще раз, остановить это не сможет уже никто. Ты погибнешь. И я тоже.
— Ну и зачем ты мне это теперь говоришь?
— Мои грехи некому забрать, — задумчиво произнес Йен. — Но ведь можно раскаяться и попытаться начать жить по-другому. Правильно. Не ломая жизни другим. Я сказал тебе правду. Что с ней делать — решай сам.
Волоран молча поднялся и пошел прочь. Свистнул, призывая своего фадира. Скакун повиновался неохотно, его связь с человеком терялась, он уже мог бы и вовсе не подчиняться, но... он привык к этому двуногому, привязался...
