— Кажется, — все, — подвел итог давешний пугливый гитарист, обводя собравшихся цепким взором, — и кто же начнет первым?
— А вот хотя бы вы, — пожав плечами, проговорил высоченный молодой мужчина южного типа, с округлым крутым подбородком, — как хозяин...
По-английски он говорил с каким-то странным акцентом.
— Пожалуйста, — легко согласился бородач, — только я, если можно, сидя, а? И, восприняв молчание за знак согласия, он с медвежьей мягкостью уселся по-турецки.
— Итак, леди и товарищи, граждане и мистеры, положение у нас создалось несколько парадоксальное: мы отлично знаем, зачем собрались здесь, мы очертили и охарактеризовали друг друга до подробностей, но — за глаза, и теперь, зная о человеке все мыслимое и немыслимое, зачастую не можем сказать, — о каком именно человеке. Назрела ситуация, замечательно подходящая для веселых розыгрышей, когда о возможном соратнике известно все, кроме его внешнего вида... Поэтому предлагаю каждому выступающему сообщать по крайней мере, кем он слывет. Хотя, конечно, кое-кто кое-кого здесь знает... Воспользовавшись правом Зачинщика, я, как говорится, повторю общеизвестное, подведя черту минувшему. А резюме это состоит в том, что все собравшиеся здесь, за редким исключением, совершенно независимо друг от друга, не сговариваясь, на основе совершенно разных наборов сведений равно пришли к выводу о сомнительных, мягко говоря, перспективах земной цивилизации. Пусть даже речь идет не о биологической гибели вида Нomo Saрiens, а всего-навсего о безобразных, кровавых, сокрушительных потрясениях, неизбежных, по нашему общему мнению, в самые ближайшие десятилетия. Другое, что объединило по крайней мере, большинство собравшихся, это активное нежелание пропадать вместе с остальным человечеством, не подчиниться тому грядущему ататую, многообразные механизмы которого сами же и открыли. Реалисты, мы понимаем совершеннейшую невозможность не только переломить к лучшему, но даже и в малейшей степени облегчить судьбу человечества, поскольку на современном этапе любая новация технологического или социального плана парадоксальным образом приведет только к нарастанию дисбаланса между различными социальными и национальными группами и может просто-напросто ускорить катастрофу, заменив один ее механизм на другой. Никто из нас до сих пор ни разу не произносил вслух идеи о создании дочерней цивилизации, но, если не ошибаюсь, идея эта просто носится в воздухе. И не только идея. Это еще и эмоция, субъективное, очень личное нежелание многих подчиниться нежелательной тенденции, отвечая за чужие глупости, чужую неспособность провести оптимальные решения, за былые ошибки и неподъемное бремя грехов... "Лично мне это не подходит..." — это серьезно, господа и товарищи. В отличие от всяческих рациональных обоснований произвол — это божественно, это вообще, на мой взгляд, самое важное в жизни и к такому проявлению согласных воль необходимо отнестись со всей серьезностью. Я, например, не желаю подыхать в атомной войне, которую без моего согласия затеяли какие-то идиоты. Я не согласен довольствоваться тем количеством всякого рода благ, которое положат мне непонятным образом сцепленные чиновники. Я не желаю дышать отходами промышленности, выпускающей совершенно ненужные мне вещи и бездарно спроектированной не мной. И случилось так, что мы имеем по крайней мере теоретическую возможность без всякой помощи государственных институтов уйти из этого мира, с этой планеты и из этого времени... Потому как что есть время, как не какие-то его характерные признаки? А еще меня лично раздражает то обстоятельство, что в последнее время все на свете обосновывают потребностями прогресса: если вот это, значит, прогресс, так оно уже поэтому хорошо... Кому — хорошо? А вот ничего подобного, если это не нравится лично мне! Знаменитое высказывание относительно "после", относительно "меня" и еще про потоп, имеет помимо всего-прочего глубокий позитивный смысл, ускользающий от тупиц, свихнувшихся на морали: на свете нет ничего вечного, а время моей жизни, если это хорошая жизнь, — тоже время, не хуже и не лучше никакого другого. Поэтому скажу откровенно, что главной и единственной задачей своей считаю прожить свою жизнь так, как мне это нравится. Этот символ веры убежденного, воинствующего индивидуалиста даже нельзя считать аморальным, потому что применение любой веры всецело зависит от апологета, а лично мне не нравится издеваться над людьми, и скучно обжираться, и никак не подходит проводить жизнь в пьянстве и блуде... Хотя я люблю и то, и другое. Так вот, спрашиваю я, чего худого будет в том, что я буду заниматься тем, что я хочу и так, как хочу? Среди почтенной компании, собравшейся здесь, есть люди, мягко говоря, весьма состоятельные из стран, где это не является преступлением, поэтому они могут не вполне понять мои побуждения, а для меня — одна только возможность не иметь над собой идиота-начальника — уже очень дорогого стоит! Этим людям просто приходится меня терпеть, потому что без этого кое-что просто-напросто не получается, но это кое-что — служит их тупоумным, бескрылым, безобразным целям, а это обидно, и если есть хоть малейшая возможность изменить это обстоятельство, — я пойду на все. Даже если придется сдохнуть по ходу дела, — это будет исключительно мой выбор, а помирать все равно когда-нибудь придется... Относительно же моих возможностей собравшимся, по-моему, известно достаточно, и на эту тему распространяться мне не хочется. Добавлю только, что, помимо всего прочего, я занимаю достаточно высокое положение в том своеобразном виде, который характерен для нашей страны, и, если потребуется, могу... Внести свой вклад и в этом плане... Об, призываю вас подхватить эстафету...
Тощий, весь жестко-пружинистый, с коротким ежиком серо-серебристых, стальных волос на голове, Об неторопливо прикурил от веточки, выхваченной из костра и неторопливо разогнулся:
— Мир, полный людей, отвратительно-инертен. Это аксиома, всю нестерпимость которой в полной мере могут оценить только математики, да еще, разве что, писатели. И тем, и другим писан закон, его мы блюдем и развиваем, но и развивая — блюдем. Зато в остальном — наша воля, и строительство наших городов, что крепче камня и прозрачней воздуха — зависит только от нас, от нашего умения, от нашей силы и от нашего вкуса, наконец... И, смертельным контрастом этому, — тупая, инертная, анти-логичная, анти-справедливая, полная анти-смысла жизнь вокруг. Мы постоянно, только за редким исключением проигрываем из-за странной смеси нетерпения с отвращением, и только хуже бывает, когда приспособишься и научишься не проигрывать вполне приспособленным к этой жизни тупицам, потому что это только усиливает внутренний разлад. Масса тупиц и людей, которым и так очень даже хорошо, стоит между мной и делами, которые с обычных позиций пришлось бы считать магией, чудом, — так чего же мне еще желать, если не превращения окружающего бытья в мягкий воск, который можно лепить в соответствии с собственной волей? Пределом моих стремлений по характеру, по профессии и по призванию является такой порядок вещей, когда самим бытием становится моя овеществленная мысль, и мир зависит только от меня... При том, что я реалист и прагматик до мозга костей, я — раб этой холодной и ослепительной в своей неосуществимости мечты. Впрочем, — иначе она не была бы мечтой... Поэтому, если мы не предпочтем безделья, я — с вами, и теперь мне хотелось бы выяснить, кем слывешь ты, любезный корреспондент?
Поименованный таким образом поднялся, оказавшись ростом и фигурой под стать бородатому гитаристу, разве что самую малость пониже и помускулистей. Квадратное лицо удивляло странным выражением, — смесью флегмы с абсолютной самоуверенностью, бледно-серые глаза смотрели сонно и веско, а громадные руки с узловатыми, длинными пальцами висели вдоль туловища, как гири на якорных цепях.
— У меня все просто. Всю жизнь я работал. Взявшись за дело, я никуда не спешил и очень старался. Неудивительно поэтому, что очень скоро это дело оказывалось сделанным, я слегка досадовал и брался за следующее. Пока я работал исключительно на себя, мне казалось, что так у всех, и вообще — все это в порядке вещей, но потом стал браться за проблемы все менее очевидные, за дела все более сложные, со все более сомнительным, — как говорили мне Люди Знающие Жизнь, — исходом. Я по-прежнему никуда не торопился и очень старался, после чего, — увы! — кончались и эти проблемы, и я почувствовал, что мне тесно в прежних рамках, они затрещали под напором изнутри. Тогда оказалось, что дела мои почти никому не нужны. А когда нужны, то пугают. Я доказываю свою правоту, как дважды — два, и с моими доводами соглашаются, но из этого все равно ничего не выходит, потому что для Людей, Знающих Жизнь доводы волшебным образом оказываются отдельно, а их неверие и трусость — отдельно. Плодовые быстрорастущие кактусы — пожалуйста! Многолетний хлопок для засушливых районов? Ради бога! Плодовые дубы с урожаем в пять центнеров с корня? Никаких проблем! Взял заказ на выращивание леса в пустыне Тар, и выростил.
— А, так это, значит, вы?
Тяжелорукий медленно кивнул.
— Да, это я... Но после этого выяснилось, что не позволяют политические соображения, и кому-то я крепко с этой пустыней наступил на ногу... Что прокорм голодающих — суть совершенно пагубная вещь для производства и Высокого Дела торговли п-продовольствием в этом охреневшем и оскотиневшемся мире... Что есть более существенные и насущные дела, вроде как, к примеру, постройки еще двух авианосцев, а поэтому новая страна там, где жить совершенно невозможно, — неактуальна, а осуществление проекта даже и при технической исполнимости — как минимум вредный бред, — или бредовый вред, точно не помню, — с точки зрения идеологии и Блоковой Политики... Ну скажите, — куда мне девать себя после всего этого? Так что, господа мои, другого выхода у меня просто-напросто нет, и если бы не подвернулся вариант с вами, пришлось бы придумывать какой-нибудь другой выход, вроде свержения правительства в Аргентине или скупка какой-нибудь страны в Черной Африке. Мне жизненно необходимо действительно неподъемное дело, которого хватило бы на всю жизнь. Если на этот раз не ошибаюсь, то предстоит именно этот вариант. Я буду полезен, как биолог и парабиолог широкого профиля на стадии подготовки, а после... После предполагаю действовать в пределах собственной специальности...
— Полагаю, господа, что мы имеем дело с опасным фанатиком и еще хлебнем горя с господином... Кем слывешь-то, подвижничек?
Тот поднял ручонки и с некоторой задумчивостью поглядел на них, а потом, наконец, проговорил:
— Фермер. Разве ж это не видно с первого взгляда?
С этими словами он сел, уступив виртуальную трибуну давешнему летуну.
— Да будет известно почтенному собранию, что я слыву Тайпаном, но имя это отражает, скорее, мое происхождение, а не натуру, потому что с самого раннего детства я чувствовал в себе нечто птичье, причем не от тех вполне реальных пташек, для которых полет — только средство, а от Птицы Вообще, смысл которой — лететь, а цель имеет, в общем, второстепенное значение. И если кто-то летает сейчас, то существовало же и стремление к полету, не могло не существовать, было движение в этом направлении, чтобы подняться над двумя измерениями. Вот и меня, военного летчика, прежде всего по-птичьи тянет в то, что находится над полетом точно так же, как полет находится над ходьбой, и уже во вторую очередь этот вопрос интересует меня, как теоретика. Так вот, узнав, как сопрягаются мои воззрения на этот счет с некоторыми новыми для меня работами из числа тех, что почтенное собрание оставило для внутреннего потребления, я не колебался ни секунды: для меня упустить такую возможность значило бы смерть до смерти. А главное, — зачем? Смерть в бою или в деле должна для всякого настоящего мужчины и, тем более, — для офицера и джентльмена считаться естественной и желательной. И уж во всяком случае возможность смерти не должна влиять на решение мужчины в моем возрасте. Вы?
— Я боюсь повторить уже сказанное, — проговорил очень высокий и очень красивый молодой мужчина "южного" типа, с тонкими черными усиками, — потому что в первую очередь тоже хочу видимых сдвигов, больших свершений. Практика показывает, что подобные вещи происходили тогда, когда возникали или складывались безупречные, лишенные слабых мест общности людей. И тогда не имело значения сколько и чего им противостоит. Так македонцы били персов в любом количестве, сколько бы их не встретилось, а христиане развалили и опрокинули Рax Romana. Так нить из бездефектного алмаза режет закаленный рельс, как будто бы это воздух. Дело в том, что отсутствие дефектов само по себе совершенно меняет свойства целого, и у меня возникло ощущение, что именно с такой, практически-лишенной слабых мест общностью я имею дело. Одно только это обстоятельство внушает определенный оптимизм. А кроме того — для чего жить, если не для хорошей компании? Обо мне вы слыхали, как о Ресибире, и это прозвище, очевидно, хорошо передает мой характер. Столкнувшись с законом социального противодействия, я сатанею, и тогда, хоть и осмотрительно, но все-таки лезу на рожон, либо же, напротив, подставляю шпажонку под прущий на меня в лобовую атаку танк... Если мы придем к соглашению, обещаю использовать эту свою особенность исключительно во внешней среде.
— А по-моему здесь собралось не Безупречное Общество, — проговорил доселе молчавший Оберон, — а банда самовлюбленных демагогов и надутых павлинов... Господа! Мало того, что вы говорите много и с удовольствием: вас еще и самих много. А вот дама у нас, наоборот, одна... Надеюсь, никому не придет в голову возрожать? Нэн, прошу вас...
Она осталась сидеть, и только подобрала ноги под себя:
— С одной стороны, — приятно, что здесь есть джентльмены, — проговорила она с обычной своей холодноватой и бледной улыбкой, — и относятся к тебе вроде бы как к леди, но я так рассчитывала, что обо мне в ходе этого мероприятия забудут. Разумеется, я понимаю, что вы всего-навсего хотели быть любезным и внимательным, но мне-то вовсе не хотелось говорить на эту тему... Ладно, если уж это строго необходимый ритуал, я отмечусь, поскольку не в моих привычках увиливать от каких бы то ни было обязанностей. Так вот, у меня причина проста: в последние несколько лет мне стало холодно и скучно жить. Настолько, что становится попросту нечем жить. В той или иной мере это было всегда, и вся жизнь моя — стремление уйти от этого холода. Тридцать три года, — а я помню себя с очень раннего возраста, — я живу, как бесчувственная машина, однажды запущенная с целями, которые не известны никому. В том числе и мне самой. И всю свою жизнь я ищу пути, чтобы уйти от этого странного положения, хотя не могу сказать, чтобы и оно сильно меня волновало, и успела испытать для этой цели много всякого, хотя кое-что совершенно неожиданно оказалось для меня полностью неприемлемым. За мной неоднократно пытались ухаживать мужчины, и я честно пыталась принимать эти ухаживания, а потом наступал определенный момент, тогда я как будто бы стеклянела, и на этом обычно все и кончалось. Пару раз за мной пробовали ухаживать лесбиянки, которые принимали меня за подобную себе, но уж это было мне и вовсе ни к чему, я чувствовала это. Встреча с вами — еще один, до сих пор неиспытанный путь. Его необходимо пройти, как все прежние, потому хотя бы, что он по крайней мере ничем не хуже всех других возможностей. Поэтому я с вами, а специальность и квалификация у меня, кажется, подходящие... И скажите, кто именно из здесь присутствующих слывет Тартессом?
