Между островерхими хижинами Кагаа и приплюснутыми тхеремами Пыин-ли, сплошь и рядом стояли вешала, прогнувшиеся под тяжестью мяса и рыбы; на жердях было растянуто множество шкур куланов и сайгаков: враги вовсю запасались к зиме. И еще раз сердце больно кольнуло: враги ведут себя на земле, принадлежащей Сау-кья, как ее полноправные хозяева; слишком сильные, чтобы бояться кого-либо, они ходили по холмам и долинам, убивая зверей и выуживая рыбу в озерах, им не принадлежавших. Неужели незнаком им обычай не брать ничего чужого, а если взял, то отдать свое, равноценное. Похоже, чужаки привыкли только брать, не просить, а именно брать.
"Сколько же здесь народу?" — удивлялись разведчики, оглядывая стойбище. Не сосчитать. Один Ге-тхе знает. А может и он не ведает: люди ли они — эти Кагаа; они дети своих богов и Ге-тхе не властен над ними. Ничего, скоро всем станет ясно, чьи боги сильнее...
Время шло. Ге-пья отослал одного из воинов к Савай Вей"нья, чтобы узнать, пришел ли гонец от второго отряда. Пора было начинать. Солнце уже коснулось края далеких гор, вот-вот скроется. А осенний вечер короток: не успеешь заметить, как совсем стемнеет и придет черная ночь. "Что же медлят Су-тхе? — Мен"ыр поцарапал ногтем древко копья. И Савай Вей"нья пора было бы уже подвести охотников поближе и снять вражеские заставы в лесу. — Не случилось ли чего?"
Со стороны Сау-со в долину вошло несколько Кагаа, несших на шестах неразделанную еще тушу какого-то копытного — не то лошади, не то кулана. До слуха Тхе-Вей донеслось веселое пение удачливых охотников. На встречу добытчикам от стойбища вышла группа женщин и детей: они обступили мужчин со всех сторон, громкими криками выражая свое уважение и радость. Женщины приняли тяжелую ношу на свои плечи и торопливо пошли назад к хижинам. Охотники в окружении оравы лопочущих на все голоса детей, пошли следом. Громко лаяли собаки, кричали люди: в лагере началась суматоха. Из тхеремов выходили мужчины и степенно приветствовали проходящих мимо охотников. Вся процессия двигалась к центру стойбища.
"Сейчас начнется дележ добычи", — едва успел подумать Мен"ыр, как с противоположной стороны долины вдруг донеся пронзительный боевой клич Тхе-Вей. Стоящий рядом Ге-пья даже подпрыгнул от неожиданности. Остальные трое — Пыин-ва — выглядывавшие из-за густого куста смородины, завертели головами, как глупые воронята, сидящие в гнезде. Мен"ыр оперся ногой о изгибающийся корень и, прижавшись к стволу кедра, вытянулся на носочках, чтобы лучше видеть. Из-за деревьев, подступивших к прогалине, выскочило десятка полтора Су-тхе, размахивающих палицами и копьями и набегу вскидывавших изогнутые луки. Впереди бежал Тхе-то: Мен"ыр узнал его по шапке, на которой развивался беличий хвост. Несколько женщин, расположившихся на земле у растянутой кверх мездрой шкуры, подняли головы и, завидев стремительно приближающихся Су-тхе, подняли крик, сорвались с места, побросав инструменты, и кинулись под защиту тхеремов. Большая толпа, сопровождавшая вернувшихся охотников к центру стойбища, заволновалась: мужчины подались вперед на вой бегущих женщин, заплакали маленькие дети, заголосили их матери; началась сумятица. Повинуясь единому порыву, пробужденному внезапным испугом, толпа вдруг сдвинулась, рассыпавшись на отдельные рукава, и лавиной покатила прочь от яростных воплей Су-тхе. Кагаа и Пыин-ли не видели врага, так как тесно стоявшие тхеремы закрывали обзор, и от того опасность показалась им куда большей, чем была на самом деле. Кое кто, посмелее, пытался успокоить остальных, заставить мужчин вернуться и взять оружие, но ужас уже лишил людей разума и они пробегали мимо, шарахались в сторону, если им заступали дорогу. Вожди тщетно колотили их дубинками, умоляли — никто не остановился. Передние Су-тхе, не добежав шагов двадцать до крайних тхеремов, приостановились и выстрелили в высунувшихся из хижин людей. Раздались крики, кто-то ничком упал прямо в проходе своего жилища. Двое Кагаа выскочили с луками наизготовку и пустили стрелы в Су-тхе, перебежали в сторону и опять выстрелили. Один из бегущих рядом с Тхе-то воинов вскинул руки и повалился на спину. Су-тхе ворвались в лагерь, под их ударами пали двое смелых Кагаа. Кто-то ударил палицей бегущего мимо ребенка и тот, перевернувшись в воздухе, зарылся в ворох домашней утвари у стены хижины. Двое охотников Су-тхе выволокли откуда-то женщину и стали её убивать. Остальные стати подрубать опорные шесты тхеремов и заваливать их набок. Из под рушившихся палаток стали выбираться затаившееся было внутри люди. Не давая им опомниться, Су-тхе стали наносить им жестокие удары копьями и палицами, не разбирая ни мужчин, ни женщин, ни детей.
Женщины и дети все еще метались по стойбищу, но мужчины Кагаа и Пыин-ли стали приходить в себя: они останавливались, брали оружие, образуя разрозненные мелкие группы, и боязливо продвигались в сторону, откуда неслись крики и стоны их соплеменников и громогласный боевой клич Су-тхе. Одна из групп врагов, наиболее многочисленная и сплоченная, в которой, судя по развивавшимся конским хвостам на головных уборах, было немало вождей и старейшин, быстро приближались к беснующимся воинам Тхе-то. Тхе-Вей, наблюдавшие за происходящим с вершины холма, поняли, что Су-тхе, увлеченные избиением перепуганных до полусмерти чужаков, и не подозревают о приближении неприятеля. Вот сам Тхе-то и два воина подскочили к очередному тхерему и, выдернув из земли вкопанные концы жердей, опрокинули его на землю. Повалил дым, показалось пламя: иссохшие шкуры покрышки тхерема угодили прямо в пылающий очаг. Заголосила женщина. Мен"ыр видел, как она пыталась выбраться из-под груды жердей и тяжелых шкур, по которым быстро распространялся огонь. Кто-то из Су-тхе пнул женщину и она упала, другой ударил дубиной. Женщина, запутавшаяся в горящем полотнище покрова хижины, из— под которого валил черный удушливый дым, затихла. Су-тхе, потыкав её копьем, бросились к следующему тхерему.
В это время крупный отряд Кагаа наконец достиг оконечности стойбища, где хозяйничали Су-тхе. Рослые воины, вооруженные огромными луками выскочили на оголенную прогалину, заваленную останками жилищ и усеянную телами их убиенных соплеменников и нос к носу столкнулись с Су-тхе.
Вдруг за спиной у разведчиков раздался крик, эхом раскатившийся над долиной. Мен"ыр вздрогнул и обернулся. В нескольких шагах от себя он увидел молодого Кагаа. Ге-пья уже целился чужаку в грудь из своего лука. Слева показался еще один враг. Он также натянул тетиву и был готов спустить ее. Разведчики Тхе-Вей, сопровождавшие Ге-пья и Мен ыра, пригнув головы, боялись пошевелиться, а Кагаа, заметив их нерешительность, стал отступать, бочком подвигаясь к своему старшему товарищу. Ге-пья повернулся к последнему, которого справедливо посчитал более опасным. Они стояли и не мигая смотрели друг на друга и луки, стиснутые побелевшими пальцами, мелко подрагивали. Молодой Кагаа подошел вплотную к своему собрату и замер, сжимая тяжелое копье. Несколько долгих мгновений никто не двигался. Потом Кагаа начали отходить, все еще держа перепуганных Ге-ч"о на кончике стрелы.
Ге-пья выстрелил. Стрела поразила лучника Кагаа прямо в сердце, но и он успел выстрелить. Один из Ге-ч"о вскрикнул и схватился за плечо, по которому чиркнул острый наконечник стрелы. Молодой Кагаа завизжал, как женщина и бросился бежать, наскочил на корягу и повалился на каменистую землю. Мен"ыр кинулся к нему. К луку уже была приставлена разящая стрела. Кагаа перевернулся на спину и уставился на него взглядом затравленного олененка. Мен"ыр медленно, не торопясь, наступал на него. Чувствуя близкую смерть, Кагаа надсадно задышал. Копье его отлетело далеко в сторону и руки, как у слепого, беспомощно шарили по земле, пытаясь его отыскать. Мен"ыр подошел и остановился в нескольких шагах от него. Тетива лука была оттянута назад и беззвучно подрагивала. Его глаза смотрели на перекошенное страхом лицо Кагаа.
— Стреляй же! — крикнул Ге-пья. — Чего медлишь?
Мен"ыр до скрипа натянул лук.
И тут увидел, что его враг — всего лишь мальчишка, подросток. Ростом он был с Пет-лу, но ведь все Кагаа много выше Тхе-Вей. Детское лицо врага подтвердило его догадку.
— Стреляй! Ты что!? — вновь крикнул Ге-пья.
Мен"ыр медлил.
Тут за его спиной раздался страшный рев. Это Ге-пья с копьем в руке кинулся на лежащего врага. Мен"ыр опустил лук и закрыл глаза, а когда открыл их, увидел, что место, где только что лежал Кагаа, опустело: только кусты покачивались, как от ветра. Ге-пья точно ураган пронесся мимо него, пытаясь настичь беглеца. Мен"ыр отвернулся. Ге-ч"о тупо и удивленно глазели на него вытаращенными глазами. Мен"ыр, словно не замечая их, прошел мимо и тяжело опустился на выступавший замшелый валун. Вскоре вернулся Ге-пья. Исподлобья угрюмо глянув в сторону Мен"ыра, он подошел к Ге-ч"о.
— Удрал. Даже следа не оставил, — сказал он и вновь зыркнул горящим взглядом на Мен"ыра. Тхе-хте не решился встретиться с ним глазами, сознавая свою вину. Сердце щемило. Он отпустил врага, подвел соплеменников, скорее всего, хотя точно он этого не знал, нарушил заветы предков. Как такое могло случиться, он и сам до конца еще не понял. Наверное, разум помутился. Он вновь увидел молящие глаза юного Кагаа... "У кого рука не дрогнула бы?" А может это духи — Покровители Кагаа — помешали ему лишить жизни врага?
Он вновь взглянул в долину. Там маленькая кучка Су-тхе поспешно отступала к лесу под натиском превосходящего в численности врага. Воины Тхе-то на бегу отстреливались от Кагаа и Пыин-ли, не давая им приблизится. Те, в свою очередь, так же пускали стрелы, но из-за спешки, ни тем, ни другим не удавалось попасть точно в цепь. Из леса, со всех сторон, бежали дозорные Кагаа, привлеченные шумом и переполохом в долине.
— Эй, чего ждете? — услышали они знакомый голос у себя за спинами. — Идемте вниз.
Это был Савай Вей"нья. Десятки воинов вышли из леса и остановились около разведчиков.
— Да у вас тут весело было, — сказал па-тхе Ге-ч"о, заметив труп Кагаа с торчащей меж ребер стрелой. — Как там? — он кивнул на стойбище.
— Су-тхе уже бегут к лесу, — ответил Ге-пья. — пора и нам обагрить свое оружие вражьей кровью.
Савай Вей"нья кивнул.
— Пора. Все уже на местах. Гэнчжа и Ка-вья отправили гонца. Они готовы, — он взмахнул рукой, и нестройные ряды воинов зашагали вниз.
Мен"ыр поднялся с земли и вздохнул. Скрестил пальцы на удачу и поспешил за своими.
* * *
— Мой дед был там, — подтвердил Пья-ши. Они сидели у раскаленного очага в теплом тхереме, попивая из берестяных чаш теплый мягкий бульон. За пологом бушевала метель, то и дело через полуприкрытое отверстие дымохода внутрь залетали колючие снежинки и таяли в воздухе, опадая на волосы мелкими каплями. Пья-ши замолчал и прислушался к вою ледяного ветра на вершинах увалов, поморщился и вновь приложился губами к чаше. Чаа"схе тоже вяло хлебнул: он был сыт и ел только из уважения к хозяину и его жене, которая нянчила младшего ребенка сидя перед ширмой, отгораживающей колыбельку из березовой коры. Женщина слегка раскачивалась и до сидевших у очага Пья-ши и Чаа"схе, долетал её едва слышимый шепот.
— Маленький... — смущенно произнес хозяин, заметив интерес гостя к тому, что происходило у ширмы. — У Ко-оло-кья молока — то совсем нет. Жена старшего сына ходит кормить.
Чаа"схе понимающе кивнул. Кивнул именно понимающе, а не просто так. За годы, проведенные в хижине жреца, он успел узнать многое о женских заботах и печалях, равно, как и о их тихих радостях. Нет у Ко-оло-кья молока: ничего поделать нельзя, ведь она совсем немолодая женщина, иначе и не бывает... Что ж тут поделаешь? Тут никакой жрец или ведун не помогут, даже Мана-кья. Чего об этом печалиться? Главное — в такие свои годы ребенка родили. Подобное редко случается.
Они некоторое время молчали. Пья-ши сосредоточенно жевал какую-то жесткую пленку, выловленную в отваре и, казалось, позабыл о юноше. Чаа"схе ждал. Ждал, потому что знал наверняка, что рассказ будет: Пья-ши ни за что на свете не отпустит его до тех пор, пока не придет время, когда сказать будет уже действительно нечего. Сейчас он собирается с мыслями: вспоминает, подбирает (хотя, тот кто не знает Пья-ши, может подумать, что он способен говорить лишь то, что само слетает с языка) нужные слова; лишь челюсти торопливо пережевывают неподатливый кусок.
Ко-оло-кья кашлянула и отодвинулась от младенца, мерно посапывающего в люльке. Она провела ладонью по лицу и встряхнула всклокоченными лохмами, затем достала костяной гребень и начала расчесываться. Чаа"схе искоса наблюдал за ней. Как хорошо иметь свой собственный тхерем, в котором всегда тепло и уютно, где заботливая женщина всегда встретит тебя нежной лаской и горячим ужином. Счастливец Пья-ши! Женщина между тем привела жесткие волосы в подобие порядка и перехватила их на затылке кожаным шнурком. Повернулась к Пья-ши. Тот, не замечая её, хлебал густой бульон, шлепая пухлыми губами.
Запахло паленым. Ко-оло-кья вскрикнула и, подскочив к мужу, стряхнула шипящую на его штанах искру. Пья-ши заворочался, как сонный медведь, пролил на себя горячий бульон, заухал как филин, поспешно отставил чашу и, торопливо поднявшись на ноги, замахал руками. Ко-оло-кья прыснула тоненьким смехом и стала стягивать с него промокшую рубаху. Пья-ши громко сопел и отдувался, широко разевая рот. Сденул рубаху и откинул её прочь. Его жена прикрыла улыбку рукой и отошла в сторонку. Чаа"схе наклонил голову: он чувствовал, что Пья-ши неловко и не хотел смущать его еще больше. Заворочался ребенок. Ко-оло-кья метнулась к нему, стрельнув в мужа колким взглядом. Пья-ши снова сел на застланный шкурами пол, подогнул ноги и потянулся к берестяной чашке, где еще оставалось немного бульона.
Младенец захлюпал носом, заголосил. Чаа"схе втянул голову в плечи: может лучше уйти? Может в другой раз поговорить?
— Покормить надо, — буркнул Пья-ши.
Ко-оло-кья, качая на груди ребенка, ходила вокруг очага и что-то негромко бормотала, пытаясь утихомирить зашедшееся в плаче чадо. Малыш бил ножками и хватался крохотными пальчиками за замшевую безрукавку матери. Женщина прижималась к нему щекой и гладила по спине, утешала и баюкала.
— Есть хочет, — вновь проворчал Пья-ши.
— Ел он, ел, — ответила Ко-оло-кья, продолжая ходить по кругу. — Может, болит что? У тебя что-нибудь болит? — спросила она, обращаясь к сынишке, который щурил залитые слезами глазенки. — Что болит у маленького?
Она вновь уложила ребенка в колыбельку и потрогала его живот.
— Вроде ничего, — сказала она. — Тахэ, может быть, ты посмотришь?
Последние слова её предназначались Чаа"схе, так как другого взрослого мужчины, к кому можно было бы так обратиться, в тхереме не было. Юноша был немного удивлен, потому что таким образом женщины называли обычно друзей своего тхе-хте, взрослых охотников. А он, Чаа"схе, был еще слишком молод; его впервые называли "тахе". Он покраснел, встал и подошел к Ко-оло-кья, весь трепеща от возбуждения и затаенной гордости. Потрогал живот малыша, потрогал головку.
