— А разве...? — оглянулась я неуверенно на Егора. Кто-то говорил, что поездка на побережье отменяется на неопределенное время.
Муж пожал плечами, мол, нечему удивляться. Ситуация меняется каждую минуту как стрелка компаса.
Получение аттестата совпало с бюрократической беготней. Я увольнялась, Егор сдавал квартирку в общежитии. Хлопотное это оказалось дело. Птичка-невеличка он же комендант придирался по пустякам, блюдя порядок. Блюдя, чтоб его. Парочку раз об батарею, блюдя. И разочек защемить голову дверью. Принципиальность коменданта довела Егора до белого каления.
При увольнении я рассталась с удостоверением, выданным Министерством образования. Как мне объяснили, не имеет смысла снимать clipo intacti*, обновленный два месяца назад. Через месяц волны распрямятся, и щит исчезнет.
С освобождением жилплощади вышла морока. Легко сказать: "освободи квартиру", а сделать значительно труднее. За год жизни на четвертом этаже мы накопили не только хлам, но и дорогие сердцу безделушки и прочую мелочевку. К примеру, куда девать ту же посуду, не говоря о шторах?
И хотя мне помог опыт прошлых переездов, когда всё лишнее беспощадно выбрасывалось на помойку, на этот раз я попросила Егора отвезти ненужности в комиссионную лавку в районе по соседству. И договорилась с продавцом, что сданные нами вещи будут отдаваться бесплатно, в нагрузку к приобретаемым товарам. Когда "Турба" отъехала от комиссионной лавки, на витрине красовалось объявление: "Грандиозная акция!"
И все же кое с чем я так и не смогла расстаться. Например, с плафончиком. За время своего существования он порядком запылился и замаслился, но у меня не поднялась рука, чтобы смять и выбросить бумажный шедевр. Когда-нибудь, но не сейчас. И карандашный набросок, и серебристый блинчик, и мятая фотография Егора из журнала, и снимки из Моццо, и сувенирчики, и вырезки из газет с нашими лицами... Это кусочки моей памяти, моего прошлого, и они дороги мне.
— Эвка, ты плачешь? — удивился муж, вычищавший свою тумбочку. — О, знакомая штучка, — схватил слипшийся блинчик.
— Отдай. Верни сейчас же!
— Эвочка, ну ты что? Я же пошутил. Не плачь. Хочешь, расскажу секрет? — Он усадил к себе на колени.
— Какой? — хлюпнула я носом.
— Такой. Когда я увидел тебя на лекции у Лютика... зимой... полтора года назад.... То сразу решил: эта девчонка станет моей. По-любому. И вот он, результат, — поцеловал Егор мокрую ладошку.
— Зубы заговариваешь?
— Нет. Предупреждаю. Если я что-то задумал, так оно и будет. А знаешь, что я сейчас задумал?
— Что? — шмыгнула я.
— Вот что, — ухмыльнулся Егор и начал нашептывать на ухо, отчего мои щеки разгорались ярче и ярче. А потом я и вовсе забыла о причине слез.
Наконец, дождливым июльским днем муж вручил коменданту ключи от пустой квартирки. В последний раз я обошла комнаты, ставшие мне родными. Сколько их было в моей жизни, и сколько еще будет... Но эта квартирка — особенная. Здесь мы жили с Мэлом. С Егором, моим мужем. Жили по-разному: хорошо и не очень, в согласии и с недопониманием. Но самое главное — с любовью.
Ностальгия захватила и Егора. Он обнял меня, и мы вместе закрыли окно, повернув задвижку.
— Ну что, поехали?
— Поехали, — взяла я его за руку, и мы вышли, закрыв за собой дверь с табличкой "аз есмь". Кот, дожидавшийся у выхода, потрусил рядом. Эта эпоха закончилась, началось другое время.
Мероприятие с вручением аттестатов прошло мимо нас. Мы укладывали пожитки в коробки, освобождая квартирку, в то время как остальные выпускники обмывали долгожданные корочки на торжественном вечере.
Аттестаты нам выдали на другой день, скомканно, в кабинете Стопятнадцатого. Декан обнял меня и пожал руку по-мужски, как и Егору. Судя по озабоченности, Генрих Генрихович догадывался о переменах, затеваемых в столице. Или ему рассказал Альрик, что вероятнее.
— Ну-с, друзья, в добрый путь, в свободное плаванье. Я мог бы произнести напутственную речь, но вы уснете, не дождавшись её завершения. Знайте, Эва Карловна, я необычайно рад знакомству с вами. Если надумаете пойти по линии науки, в любое время ждем в нашем институте. Будет трудно, не сдавайся, человеком оставайся! — продекламировал декан на прощание. — И не забудьте погасить аттестаты.
Мы не забыли. Всунули бумажки в приемную щель автомата, заменившего Монтеморта. Тот погудел, помигал лампочкам и, подумав, выплюнул листочки обратно. Ровные дырочки сообщили: "Обучение завершено". Обычная мера предосторожности во избежание подделок. С этого момента мы не студенты, а гости столичного института.
— Ну, вот и все, — сказал Егор, выйдя на крыльцо и расправив плечи аки богатырь. — Что чувствуешь?
— Не знаю. Наверное, с моих плеч должен свалиться груз.
— И как? Свалился?
Не пойму. Получение аттестата о специальном висорическом являлось моей наипервейшей целью. Ориентиром. Маяком. Я грезила о нем ночами и плакала от безысходности или колотила подушку в ярости. Тогда, четыре года назад, путь казался крутым и непреодолимым. Отвесной скалой без средств страховки. Но я смогла. Добралась. Доползла до вершины и воткнула свой флаг.
Константин Дмитриевич отнесся спокойно к коробкам, составленным высоким штабелем в холле. Но когда он сообщил, что для нас, как для семейной пары, подготовлены просторные апартаменты, Егор встал в позу, мол, рановато нам отхватывать половину этажа. И мы заселились в его комнату.
И вовсе тут не тесно. Танцы, что ли, устраивать? Вид из окна выходит на лужайку перед домом. Правда, кровать широка, и я с сожалением вспомнила о панцирной полуторке, оставшейся в общежитии. Успев привыкнуть к тесноте, я жалась ночами к Егору, и он не отодвигался, а наоборот, обнимал и притягивал к себе.
Из моей бывшей комнаты перетащили трельяж — необходимый элемент мебели для любой дамы, которая следит за внешностью. На следующее утро Егор сказал, выйдя из ванной и крутя на пальце трусики, снятые с сушилки:
— Ну вот, теперь заметно, что в холостяцкой берлоге поселилась женщина. Мои вещи, жалобно пискнув, утонули под горой флакончиков, тюбиков, расчесок и... всяких кружавчиков.
— А ну отдай!
— А ты отбери, — предложил он и увернулся, запрыгнув на кровать.
Пришлось пойти с войной на захватчика, экспроприировавшего мое белье. Битва закончилась ничьей, но противники запыхались и выдохлись.
Кот поселился вместе с нами, облюбовав кресло у окна. Он с деловитым видом рыскал по поместью, а в свободное время забирался на перила балкона и созерцал окрестности, выглядывая мимо проходящих кошек.
Теперь Егор трудился полный рабочий день. Уезжал рано утром и возвращался вечером, принося безрадостные новости. Беспорядки на севере опускаются южнее. Врачей по-прежнему держат арестованными и перевели из временного изолятора в центральную тюрьму. Первый правительственный банк заблокировал движение средств на суммы свыше одной тысячи висоров. Этой мерой Рубля рассчитывает обрезать финансовые потоки, подпитывающие оппозицию. Сегодня арестовали несколько военных чинов из Министерства обороны. Им предъявлено политическое обвинение в измене родине.
Гайки закручивались. Кто следующий?
Мой мужчина трудился, я же маялась бездельем. Ездила на курсы по сестринскому делу, выискивала в библиотеке забытые рецепты и изучала литературу по способам выживания в полевых условиях. Мне мог бы помочь Константин Дмитриевич, но он стал чрезвычайно занятым. Разве что сказал:
— Начните с истории как с науки. Без сомнений, на побережье завозят контрабандный товар, но его доля невелика. Основную часть составляют собственные ресурсы. Добыча руды, металлообработка, земледелие, животноводство, перерабатывающие отрасли. Скорняки, ткачи, гончары, кузнецы, бондари... Профессий много, но все они давно забыты, зато на побережье наверняка востребованы. Иногда меня охватывает страх. Что станет с нами, когда исчезнет электричество, и внезапно закончатся запасы нефти и газа? Мы разучились работать руками.
Однажды я задремала с книгой, улегшись на матрасе у окна. Проснулась от толчка, а Егор рядом, облокотился и рассматривает меня.
— Что случилось? — встревожилась я.
— Ничего, — покачал он головой. — Ты беззащитная, когда спишь... И шепчешь что-то.
— Наверное, что люблю тебя. Сильно-сильно, — обняла его. — Как прошел день?
— Не спрашивай. В прессе укрепились подозрения, что в верхах нет согласия. По рукам гуляют диссидентские газеты. В радиоэфире звучат призывы к неповиновению. Со дня на день плотина рухнет, и город захлебнется в панике.
— А что Рубля?
— Быстро оклемался и взялся за косу, чтобы срезать врагов под корень. Ему бы ехать на север и гасить пожар, но он боится оставить столицу. И отца не отпускает. Пойдем ужинать?
Я вскочила с подоконника:
— Пойдем. Альфред сказал, твой дед вернется поздно. А почему Ираида Владимировна не переедет сюда? Баста улетела, твой отец пропадает на работе допоздна. Должно быть, твоей маме скучно в четырех стенах.
— Нельзя показывать свой страх и давать повод для подозрений. Подумаешь, Маська уехала в гости к дальним родственникам. Жизнь-то продолжается, — учил меня Егор по пути в малую столовую.
Наверное, это политика. Отцу Егора важно, чтобы супруга оставалась рядом. Преданная жена и верная соратница, поддерживающая мужа в трудные для страны дни.
В другой раз посреди бела дня в библиотеке появился Константин Дмитриевич. Зашел и уселся в кресло. Я удивилась. В это время дед Егора обычно пропадал в городе.
— Что случилось? — спросила со страхом. Я срослась с беспокойством. Оно стало моей тенью, протянулось незримыми нитями под кожей.
— Ничего. Решил заглянуть. Что читаете?
— О посуде из глины и о кирпичах.
— Неплохо. Может пригодиться.
— Мне?! У меня руки как крюки. Я и шью абы как.
— Потому что у вас не было цели или недостаточно четко сформулирована задача. В каждом из нас заложено умение создавать руками, но мы затолкали его глубоко и успешно забыли.
Самый старший Мелёшин поднялся и ушел. Зачем он приходил?
Я поняла, что дело сдвинулось с мертвой точки, когда самый старший Мелёшин распорядился:
— Начинайте без промедления собирать сумки.
Вещи, необходимые для поездки на побережье, подбирались согласно списку, лежавшему на утверждении у Рубли. В свое время Константин Дмитриевич немало помог дельными советами при составлении перечня.
Как бы Егор ни воротил нос от магазинов, а пришлось ему покупать и еще раз покупать. Но сперва примерять и мучить продавцов расспросами о том, сколько весит та или иная вещь. Потому что по установленным правилам любому человеку, желающему попасть на побережье, разрешалось прихватить с собой не более двадцати кэгэ.
По указанию Константина Дмитриевича в малой гостиной поставили напольные весы, и помещение превратилось в барахолку из одежды и обуви.
— Не гонись за тютелькой в тютельку, — поучал внука самый старший Мелёшин. — Допускается двадцать килограмм, а ты уложись в девятнадцать или в восемнадцать. В комендатуре тебя постараются развести. На чем угодно. Им скучно, развлечений нет. Могут перенастроить весы, и выяснится, что в твоей сумке — три лишних килограмма шмотья.
Неожиданно для себя Егор увлекся. Прежде чем потратить денежки, он придирчиво изучал утепляющую прослойку в куртке или гнул кроссовки, сводя носок с пяткой и, тем самым, проверяя на прочность. Столь же тщательно муж подошел и к покупке моих вещей. Продавцы удивлялись, узнав о том, что нас не интересует товар с улучшениями в структуре и в свойствах, но помалкивали, не навязывая свое мнение.
При взгляде на вместительные сумки, заполняемые вещами, мое сердце начинало биться с перебоями. От волнения, от предвкушения и от страха. Мне казалось, уехать будет просто. Подумаешь, скатаемся туда и обратно. Будем считать отбытие на побережье сродни развлекательной поездке в Моццо. К тому же, в любой момент можем вернуться назад. И всё же я боялась. С отъездом порвутся ниточки, связывающие нас с Большой землей. Впереди ждет неизвестность. Если висоратский мир я изучила вдоль и поперек, то возвращение на побережье... пугало.
Мы определились и с судьбой Кота. Константин Дмитриевич согласился принять животинку на постой. Я неоднократно внушала усатому: мы уедем, а ты останешься здесь. Когда-нибудь вернемся, а ты нас дождешься. Не знаю, понял ли Кот что-либо из сказанного, но слушал внимательно. А я брала его на руки и гладила, гладила.
Согласно договоренности я показала аттестат отцу, для чего Егор отвез меня в белую зону.
Дом опустел. Часть прислуги распустили, а некоторые уехали с мачехой. Обед подавали в малой столовой. Родитель, несмотря на вынужденное холостяцкое существование, выглядел идеально в рубашке и при галстуке.
Папенька изучил внимательно аттестат с присвоением мне квалификации технического специалиста в области висорики, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Сбылась его мечта, вернее, его условие. Этого он хотел? Этого добивался? Чтобы я поняла и почувствовала? Чтобы пропиталась духом висоратства и приняла правила этого мира? Чтобы изучила чужие секреты и тайны и могла ими воспользоваться? Шпионка в стане врага.
Имел ли мой аттестат значение сейчас, когда страна стояла на пороге новой гражданской войны, которая начнется из-за предсказания проржавевшего артефакта?
— Когда уезжаете? — спросил отец, отрезая кусочек бифштекса.
— Как только, так сразу. Рубля не подписывает, — ответил Егор.
— Подождем. Он подпишет.
— Мы тоже рассчитываем на это, — согласился муж, и "мы" в его устах означало не меня, а мужчин семьи Мелёшиных.
Получается, родитель посвящен в планы касаемо поездки на побережье. Я думала, придется уговаривать его и убеждать, а вышло иначе. Без сомнений, он знает: я рвусь туда, чтобы встретиться с мамой. И он не удивлен, хотя ни разу не заикнулся о ней. Быть может, отец воспользуется моментом и передаст ей пару слов через меня?
Отец не передал. После обеда мужчины удалились в кабинет, а я, пройдясь по пустому дому, вышла на крыльцо и спустилась в сад. Садовник подстригал лужайку, работали разбрызгиватели. Пахло свежескошенной травой, и мокрые плитки дорожек высыхали мгновенно. Только сейчас я увидела: вокруг меня лето! Зелень, щебет птиц, цветы... Нещадно палило, и глазах вдруг замелькали блики. То ли солнце напекло голову, то ли бифштекс оказался непрожаренным, но зажав рот, я метнулась в дом в поисках ближайшего туалета. Содержимое обеда отправилось в унитаз.
Я долго плескалась у раковины, прежде чем со щек сошла бледность. Определенно, во всем виновато солнце. Запершись в библиотеке, я забыла о том, каким коварным может быть лето. В следующий раз нужно надевать шляпу с полями и гулять под зонтиком, причём утром или вечером, а не на полуденном пекле.
Егор не узнал и не заметил. А вечером мне опять поплохело. Ужин пошел насмарку, и муж обеспокоился:
— Выглядишь нездоровой. Давай вызовем врача.
— Не нужно. Я и сама могу определить симптомы. Это тепловой удар. Перегрев на солнце. Я пью много воды, полежала в прохладной ванне, и мне гораздо лучше.
