— Чего надо? — буркнул он вместо "здрасьте", когда, привлечённый нашими криками и размахиванием руками, причалил к берегу. Из лодки он даже и не подумал выходить. Пришлось мне лезть в воду.
— Ну? Мамкино кольцо, — констатировал он, оглядев перстень, и начал озабоченно осматривать себя, явно прикидывая, куда его пристроить. А карманов-то — опаньки! — и нету. Только у меня.
— Давай сюда, — сказал я, протягивая руку.
— Чего это? — тут же насупился он, пряча перстень за спину. — Не твоё. Нечего руки тянуть.
— Да тебе его девать просто некуда, — пояснил я. — Я спрячу, а когда придём обратно, отдам. Тебе или тётке твоей.
— Куда придём? Куда — обратно? И наступил самый сложный момент. Надо было объяснить для него необъяснимое: почему "обратно" — это туда, где он никогда не был; и почему, чтобы туда попасть, нужно сначала в другую сторону; а ещё — почему "как можно скорее", но надо подождать до вечера. А самое главное: почему надо живьём похитить какую-то незнакомую старушку. Для чего — он не понимал, а рассказывать ему о её дальнейшей судьбе я не рискнул. Ну, хоть сомнений в том, что на вилле будут ждать тётка и сёстры у него не возникло.
Незнакомым туристам в монастырь на пару часов зайти было нельзя. Своим, таким, как Вито, можно хоть на пять минут добро пожаловать, а посторонним проходимцам вход воспрещён. Ну, или просись на постоянное место жительства, чего мы не предполагали. Так что пришлось перекантоваться на берегу. Я воспользовался случаем и прикорнул возле воды, убаюканный мерным плеском речных волн. У меня было только одно место, кроме дворца Фаринаты, куда я мог пойти — дом Пеппины. Но если я бы с удовольствием проведал Бьянку, то с Пеппиной встречаться совсем не хотелось. И не потому, что мы характерами не сошлись, а из-за подозрительности её работы на мессера Уберти, когда она явная гвельфка. Как итог, город большой, а пойти пожрать некуда. Дневной сон помог с усталостью, накопившейся от хронического недосыпа и перманентного стресса последних дней, но, интересный момент, шкалы усталости у меня никакой не было. Выносливость была, определяющая предел энергии в калориях, а усталости — нет. И энергию эту сон не восстанавливал. Усталость субъективно, без всякой визуализации, уменьшилась, самочувствие улучшилось, а калории, несмотря на отдых, продолжали утекать в небытие. Теоретически, исходя из этого, отдых мне вообще не нужен. Ну, пока есть калории, конечно. Но практически это почему-то не работает. Я и устаю, и спать хочу. И где логика? С едой помог Вито. Опять. Хороший он человек, всё-таки. Не знаю, как он к Гвидо относится, а ко мне у него особой любви нету. И всё равно заботится. Кусок хлеба нам приволок, добрая душа. Не так шикарно, как прошлый раз, ну так прошлый раз тут его сёстры были да тётка, понимать надо. Хлеб имел следы макания в оливковое масло с чесноком и базиликом, и был немножко подсолен. Семьсот шестьдесят четыре килокалории славно утешили мой организм. До капа энергию не добил, но настроение улучшилось. Кроме хлеба Вито вынес из монастыря замотанный в мешковину меч, отобранный им в честной битве у реки. Нас там было всего четверо против одного, но мы победили. Меч, я так понимаю, кроме одежды был единственным личным имуществом парня и то, что он захватил его с собой могло означать, что в монастырь Вито возвращаться не планировал. Ну, что ж. И это хорошо. На вилле он всяко пригодится. Хотя, в таком случае, мог бы и окорок какой-нибудь спереть у монахов для лучших друзей... Да-да, я помню — я ему не особенно-то и друг.
Тяжело планировать спецоперацию, если у тебя ни копейки денег. Ещё труднее — без денег её осуществлять. Совсем плохо — когда надо провернуть такое в недружелюбном, да ещё и закрытом городе. Найти старуху была не проблема. Прибить её там же — и вовсе пара пустяков. Чисто технически — пнул хлипкую дверь этой халупы, зашёл, зарезал, ушёл. Комната одна, прятаться ей негде. Соседи такие, что даже если будет орать, никто на помощь не прибежит. Скорее, потом придут проверить, не осталось ли им чего в нежданное наследство. Но нам её надо из города живой вытащить.
— Ну, давай я дам ей по башке, да и всё, — первым делом предложил Вито.
— Ага, убьёшь ещё, — Гвидо с сомнением покосился на нашего мощного даже для взрослого мужика компаньона, и продолжил прохаживаться взад-вперёд.
— Да не, — Вито вытащил веточку из зубов и сплюнул в уличную пыль зеленоватой слюной. — Я тихонько стукну. Вот так! — и он резко ударил по дну бочки, на которой сидел. Звук вышел гулкий. Я задумчиво покачал головой. Чёрт его знает, как там старухин череп гудеть будет. А ну, там внутри мозг есть? Может не выдержать. Мне не жалко, но Кьяра обидится. А кто беременную обидит — тому удачи. Она понадобится. Да и вообще не дело это, беременным перечить. Захотела сама бабку придушить — надо этот маленький каприз удовлетворить.
— А если она тогда не отключится? — справедливо уточнил Гвидо.
— А тогда я её ещё раз стукну! — и Вито для убедительности вновь ударил по дну бочки. На этот раз явно сильнее, так, что отчётливо хрустнуло дерево. Гвидо тоже услышал и заметил:
— Ага. И убьёшь.
— Да не, я тихонько, — разговор вернулся к началу. Я перевернулся набок и приподнял голову, глянув на старухину лачугу. Ничего там не изменилось и измениться не могло. Это я так, типа, а вдруг осенит. Не осенило. Мы пристроились в куче растрескавшихся или полусгнивших бочек, корзин, и прочего хлама, дожидавшегося дальнейшей сортировки местным нищим отребьем, и первым делом решили понаблюдать за округой. Место было сочтено удовлетворяющим нашим хулиганским намерениям на все сто, но вот как именно осуществить задуманное, пока было неясно. Я устроился на сухих и почти уже не воняющих останках сетей, полагая, что лучше плохо лежать, чем хорошо сидеть, Вито как раз сидел на бочке, грызя веточки и болтая ногами, а Гвидо лезть в свалку брезговал, а потому вышагивал по её периметру. Скрываться и играть в шпионов мы и не думали, открыто бездельничая прямо напротив домика объекта нашего нездорового интереса. Быть обнаруженными мы не опасались, потому как три подростка никому совершенно не были подозрительны.
— И что потом? — спросил я.
— Чё? — уточнил Вито. — А чё?
— Ну, оглушишь ты её, а потом что, я спрашиваю.
— Так это, всё. Понятно. Наши программы не совпадают. Что для нас программа минимум, для него уже максимум.
— Куда тело девать будем? Вито огляделся и ожидаемо наткнулся взглядом на бочки.
— Ну, засунешь ты её в бочку, — не стал дожидаться я от него гениального озарения. — Дальше что? Вместе со старухой ещё и бочку нести?
— Телегу нужно нанять, — пришёл к выводу Гвидо.
— Прекрасно, — согласился я. — Только у нас денег нет.
— А, — опечалился юный Медичи. — Ну да.
— Тогда украсть! — в Вито вдруг проснулся решительный экспроприатор.
— Деньги? — уточнил я. — Или телегу?
— А... мммм... Ясно. И то и другое. И можно без хлеба. Вот ведь скользкая какая дорожка, а? Сначала человек всего лишь бабку похитить соглашается, а потом пошло-поехало! И деньги украсть, и телегу угнать, а если хозяин повозки рядом случится и возражать примется? Хозяина замочить, разумеется. Тут ведь другого ничего не остаётся. А менты набегут? Так, наверное, революции и начинаются. За всем проклятые бабки стоят. Хотя у нас всего одна.
— Бабку в бочку, бочку на телегу, — задумчиво резюмировал я. — А телегу?
— А чё телегу-то? — не понял Вито. И заключил:
— Всё!
— Из города вывозить никаких продуктов нельзя.
— Так мы ж не продукты?
— А они знают? Стражники-то? Бочку наверняка открыть заставят. А там бабка, пусть и несъедобная.
— А если стражу подкупить? — озарило Гвидо. Но он тут же стушевался под моим взглядом:
— А, да... денег нет... А если Вито возьмёт лодку...
— То есть, угонит? — уточнил я.
— Нет, — не согласился будущий рыцарь на сделку со своей совестью. — Возьмёт на время. И мы по реке...
— Плавали, — напомнил я ему. — Знаем.
— Ну... да, — вздохнул он. Опыт и впрямь был не очень. — Слушай, Ружеро, у меня что-то тогда совсем ничего не придумывается.
— Да, — буркнул Вито. — Не нравится, а сам ничего не предлагаешь. Я так тоже могу. О! Её напоить надо!
— Чем?
— Как чем? Вином! До беспамятства — и всё!
— А чего она его вдруг пить станет?
— Так вино же, — мышечная масса удивилась моему непониманию.
— Я не спрашиваю, как ты объяснишь старухе такой подарок со стороны незнакомых проходимцев, я не спрашиваю, как ты заставишь её тут же, не сходя с места, вылакать столько этой бурды, чтобы рухнуть без памяти, я спрашиваю, где ты столько вина возьмёшь?
— А у нас денег нет, — вздохнул Гвидо.
— Ну... это... — Вито многозначительно качнул головой. Ну вот. Я же говорил . Стоит только начать — и одной бабкой дело не ограничится. Теперь у него в голове ограбить тратторию или остерию. Именно ограбить, потому, что украсть в Фиренце бочку вина среди почти бела дня — это, граждане, чистая фантастика.
— А может, её выманить как-то? — выдал Гвидо очередную идею.
— Горожанку, — хмыкнул я. — Из города. На ночь глядя. Как? Уточняю: горожанка — не молоденькая и глупенькая Джульетта, получившая любовное послание от Ромео, и готовая бежать на край света, лишь бы он в ней своей писькой поковырялся, а старая, мезкая, жадная гадина. К тому же нищая почти, которой за городом делать нечего.
— Так, может ей денег дать? А, ну да. Тогда пообещать.
— И она так и поверила и побежала.
— Ну, а что тогда делать?
— Перестать мыслить стандартно.
— Чего?
— Того. Шаблонный подход и тоннельное мышление нам не помогут. Рутинный поведенческий паттерн — это как раз то, к чему наши оппоненты готовы и на что имеют средства и алгоритмы противодействия. Нужно выходить за пределы предсказуемости. Так, — подытожил я, оглядев застывших соратников. — Захлопнули рты. Я вам потом всё это переведу. А пока слушай мою команду.
* * *
— Прости, что не открываем лиц, сестра, — прошептал я. — Сама знаешь, в городе засилье безбожных еретиков, и верным дщерям церкви стало небезопасно.
— Знаю я это, — громко проворчала старуха, не вставая со своей лежанки. — А ты сама-то кто будешь?
— Прошу тебя, говори тише. Не будет добра, если нас услышат, — я этого не опасался, на самом деле. Просто шёпотом легче выдать мой детский ещё голос за женский, и моё ложное беспокойство должно было этот шёпот объяснить. — Моё имя донна Марченца деи Партонетти. Я — дочь Никколо деи Партонетти.
— Не знаю такого. От меня-то тебе что надо? — карга подозрительно покосила злым глазом на стоящих позади меня Гвидо и Вито. Все мы были скрыты под монашескими рясами с глубокими капюшонами. Вито сегодня всё же реализовал свои уголовные наклонности и спёр их из монастыря. Вместе с письменными принадлежностями. Чистой бумаги было мало, но не в этом дело. У Гвидо в руках был свиток с печатью и подписью. Понятия не имею, чьей, так же, как не в курсе о содержании, которое было всё на латыни. Но главное — они были. Нет, так пришлось бы самому что-нибудь начеркать, а так сохранил и бумагу и чернила на будущее.
— Именно мой отец был председателем коллегии суда Фиренцы три года назад, — напомнил я. — Когда благодаря тебе, сестра, был выявлен и впоследствии казнён один из этих негодяев, гибеллинов, именем Винченцо дельи Абати. Разве ты не помнишь этого?
— Ну, помню, — довольства в голосе старухи не было. — Вот только мне так ни денария не заплатили, так что зря я старалась.
— В этот раз всё будет по-другому, — искренне пообещал я и, не оборачиваясь, протянул руку назад. — Давай, брат Альфонсо. Старуха тут же резко перешла в сидячее положение. Подозрительная какая.
— Держи, сестра. Это булла его святейшества папы Урбана четвёртого о защите веры и справедливости. Читай.
— Неграмотная я, — старуха уставилась на свиток, словно на диво дивное. — Чего там? Именно на это я и рассчитывал. Хотя риск был: несмотря на повальную безграмотность неблагородного населения, призрачные шансы на то, что именно эта нищая карга умеет читать имелись. Но нет. Сработала статистика. И я, развернув неизвестный мне документ и, словно читая с листа, монотонно поведал хозяйке лачуги, что затевается грандиозный судебный процесс над гибеллинами, коих ждёт вселенская анафема, и со всей Италии собирают важных свидетелей по этому делу. Сам понтифик лично призывает Паресту Савинари в Рим, что и требуется исполнить не медля. Проживание в столице, равно как и достойное содержание, глава церкви берёт на себя. А по окончании процесса ждёт её тысяча дукатов награды, право на личную аудиенцию у папы раз в год, и, по желанию, небольшой домик в предместье Вечного Города.
— В Рим? — не поверила старая. — Слыхала я, папа не в Риме сидит.
— Всё верно, — согласился я. — Резиденция понтифика в Равенне. Но суд состоится в Риме, ибо именно Рим является столицей и символом католического мира и святой церкви.
— А чего это его святейшество девку послал? — не унималась старухина паранойя.
— Я не была в Риме, — признался я. — Всё это время я находилась здесь, в одном из монастырей, куда мой отец, неотлучно пребывающий подле папы, и направил гонцов с поручением, как только узнал от его святейшества о его нуждах. Именно он вспомнил твоё имя, и то, что ты как никто другой можешь быть полезна святому престолу. И я взяла грех на душу, облачилась в мужское платье, сбежала из монастыря, и в сопровождении братьев Альфонсо и Бартоломео поспешила к тебе. Нам надо покинуть Фиренцу сегодня. Боюсь, шпионы гибеллинов уже прознали про всё, и скоро бросятся за нами и придут за тобой. С дополнительными подробностями застарелую подозрительность будущей жертвы удалось успокоить. Она даже сама предложила план по выходу за ворота города, когда я доверительно сообщил, что не знаю, как это устроить. Видимо, это незнание и было последней соломинкой, убедившей её в моей искренности. И она сама, своими ногами, без всякого упаковывания в бочку и похищения телег, в полном сознании, повела нас к воротам из города. Солнце уже почти село и суета стихла. Местные совместители пограничной службы и таможни готовились закрывать вход в город. И выход, кстати, тоже. Тут мы разделились и мы с пацанами пошли вперёд, а бабка позади. За то, что она в последний момент сбежит, я уже не переживал. Если досюда дошла, никуда уже не денется. Нас выпустили без вопросов — время такое: монахи идут, куда хотят. Бабку тормознули, но она легко отмазалась, что не фирентийка, а из контадо, и возвращается домой, до ночи ещё успеет. Когда мы свернули с большака на Трамонтану, её беспокойство вернулось:
— Куда идём-то? — заозиралась она.
— Не пешком же до Рима будем идти, — успокоил её я. — Дойдём до одной виллы, там нас ждут сопровождающие и повозки. И уже послезавтра ты предстанешь перед его святейшеством. Всю дорогу до виллы бабка доставала меня своими вопросами о том, как ей себя вести, как предстать перед понтификом, и прочие "как" и "а что..."; мечтала, как будет сиять на суде, поражая своим ораторским искусством, а потом эх, заживёт на всю катушку и они ещё все посмотрят. Пыталась пристать и к "Альфонсо" с "Бартоломео", но Гвидо с Вито предусмотрительно засунули в рот по камешку. Я же уже даже не шептал, но старуха, увлечённая грёзами о будущей великолепной жизни, перемены в моём голосе не замечала. Шли ходко, размашистым шагом. Старуха не жаловалась и не отставала, видать, с суставами у неё всё было в порядке. Тем не менее, к воротам Трамонтаны мы подошли уже в полной темноте.
