Никаких православных христиан в рабстве не будет. Более того, любой христианин, который ступит на землю Крыма, будет выкуплен русским государем и немедля освобожден, вне зависимости от желаний его владельца.
Султан этим был весьма и весьма недоволен. К христианам относилась весьма значительная часть мусульманских рабов — так что ж теперь? Всех освобождать? Пусть даже за деньги, кому ж охота будет лишиться любимого раба или рабыни только потому, что этих тварей не научили покорности?
Иван тоже уперся.
Сошлись на том, что раб может быть выкуплен при условии, что его хозяин не против. А дальше уж... при определенной сумме любой будет не против.
И еще султан потребовал, чтобы русских военных кораблей в заливе не появлялось.
Иван тут же согласился.
Не появятся! Без вопросов!
Казачьи чайки?
Да помилуйте, разве ж это корабль? Фелюга — и та больше! А еще... торговые-то корабли появляться могут. Это первое. А уж сделать из торгового корабля военный... тут надо с адмиралом Мельиным поговорить. Умный человек, хоть и француз... ох, умный. Кстати — сейчас он отправлялся к себе домой, во Францию, здраво рассудив, что зимой ни корабли никто строить не будет, ни верфи, а он как раз успеет до дома добраться да и с семьей вернуться. Посуху, оно конечно, дольше, но ведь не холоп едет! Адмирал Павел Мельин, самим царевичем титулом и поместьями жалованный, деньгами не обиженный.
Так что договорились до весьма хороших результатов.
Граница Руси теперь пролегала по морю. Часть ее.
Она шла вдоль Кавказских гор по Тереку и Кубани, через Тамань по берегу Азова до Перекопа. К большому удовольствию горских племен, кстати. И Софья уже предвидела, что надобно будет там держать казачьи отряды. Потому как новых соседей обязательно на зуб попробуют.
К тому же совместными усилиями — чуток войска размахнулись, были заняты земли за Перекопом вплоть до устья Днепра. И уходить оттуда никому не хотелось, ни русским, ни полякам. С чего бы?
Очень уж удобная граница.
Что-то подсказывало царевне, что в ближайшие годы они будут сидеть тихо, но лет через двадцать... там ведь не одна река, там еще и Южный Бут течет,
А если уж по-доброму, у них бы и все до Днестра оттяпать, да не дадут. Пока что и Османы слабоваты, да и русичи с поляками не то, чтобы уж очень сильны. Если их сейчас оттяпать, то не для себя, для поляков, но Михайло сам не хочет. Не потянет он сейчас войну, ему бы сейм к общему знаменателю привести.
Ничего. Они чуток подождут.
И помолятся, чтобы у турок сильный правитель не объявился.
А Иван вернулся домой. В сопровождении, кстати, части польского войска. Небольшой части, во главе с Яном Собесским. И тот весьма тоскует по жене.
Софья сделала невинное лицо.
— Что?! Надеюсь, ты ее не отравила?!
— Ваня! Ты какого обо мне мнения?! — Софья возмущалась вполне искренне.
— Тогда — что?!
— Эммм.... Скорее — кто.
— И кто?!
— Василий Голицын.
— Но — КАК!?
Царевна потупилась.
— Так получилось... я не виновата.
Парни не поверили. И справедливо. Софья отчетливо понимала, что такая жена, как пани Собесская любого мужа свернет с пути истинного. Убить? Можно, но сложно. А вот помочь пани пойти налево? А почему нет?
Она одинока, ей тут плохо, тошно, больно и страшно. А тут Василий Голицын, весь такой, что растакой, в европейском платье, туалетными водами благоухает, по-франзузски разговаривает, обаятельный, гад! Как тут устоять?
И вот не надо сверкать глазами, не надо. Любая сволочь на своем месте полезна. Василий, вот, оказался превосходным осеменителем, Мария уж, поди, на третьем месяце.
— Как!?
— Соня, ну ты...
Чего было больше в голосах парней — потрясения или восхищения, Бог весть. Софья пожала плечами.
— Вообще-то я ее не заставляла, в койку насильно не укладывала. Это был ее выбор — и что, она не знала, что от таких вещей дети родятся? Зато Василию теперь предложения делают! Он полезный товарищ, шпион в тылу меня.
— Соня?
— Ну да. Ему платят, чтобы он шпионил за мной и все сообщал. А то и соблазнил.
— КАК!?
— Так вот. А вы думали, что всех иезуитов выловили? И всех шпионов?
— а почему мы их до сих пор не выловили?
— Потому как новых напустят. Их еще надо будет выявить и кто знает, что они вынюхают. А этих мы уже знаем и им можно вешать лапшу через Голицына, — обстоятельно разъяснила Софья.
Парни переглянулись с уважением к уму девушки.
— Сонь, а как ты умудрилась Голицына свести с Марией?
— Ну, вот так. Василий Голицын получил свободный доступ в царевичеву школу, да не просто так. И не просто так они столкнулись с Марией Собесской во время прогулки. Ох, не просто.
А там...
Слово за слово, вот и дело сделалось. А через пару месяцев у гордой пани и живот расти начал, девушки следили.
Вот тут-то Мария и поняла, что ее загнали, как волчицу, за красные флажки. А куда деваться-то? Раньше такие проблемы решались просто — травками или как-то еще... ан нет. Сейчас возможности не было. За Марией строго следили, не давая причинить себе вред. Но и ребенку — тоже!
А Василий Голицын куда-то исчез.
Конечно, женщина поняла, как ее подставили. И потребовала встречи с царевной Софьей — она уже поняла, кто и что решает в Дьяково. Софья до сих пор вспоминала тот разговор с удовольствием.
Мария сверкала глазами не хуже пантеры. И разговор начала именно она.
— Ваше высочество, это невыносимо! Я тут, словно в темнице...
— Вы тут вместо темницы, — поправила Софья. — потому что пытались отравить мою сестру.
— Но неужели мне даже нельзя верхом проехаться? И почему мне запретили баню?!
— Потому что мы должны сдать вас на руки мужу целой и невредимой. А подобные упражнения могут быть вредны... в вашем состоянии.
Софья тоже предпочла не церемониться. К чему?
И времени нет, и... с кем миндальничать-то?! Да эту стерву надо бы с хлоркой выстирать и с ней же высушить! Мария так засверкала глазами, что Софья помечтала об ее использовании вместо гелиографа.
— Так ты знаешь!!! Ты все знаешь!!!
— Я не знаю, где найти аммиачную селитру, — поправила Софья. — К сожалению. А про беременность мне отлично известно.
— Это ты! Ты все подстроила!!!
— Лично уложила тебя в постель к Голицыну? — перестала церемониться Софья. — Стянула с него штаны и тебя за ноги держала?! Нет?! Так на что ж ты жалуешься? Вроде как никто на Ваську не плакался, все покамест довольны?
Мария побледнела, отчетливо понимая, что мужа ей придется встречать... м-да. Мужчины, конечно, бывают доверчивыми, но пока еще ни одного не удалось убедить в пятимесячной беременности.
— Гадина!!!
Софья коснулась колокольчика. Внимательно посмотрела на влетевших слуг.
— Беречь и стеречь. Чтобы ни волос с головы не упал, ни ребенок не выпал. Ясно?
Ясно было всем. А Мария Собесская относилась к тем женщинам, у которых беременность была заметна уже на раннем сроке. Так что...
— Басю она пыталась подговорить, — вспомнила Софья. — Та, конечно, не согласилась.
— А твои девушки?
— А что она может им предложить? Побрякушки?
— И то верно, — Иван смотрел с уважением.
Ну да. Что значат пусть драгоценные, но камушки, рядом с будущим?! При царевне, при власти, при семье и детях, а она ведь не обманывает, те, кто старше, уже это получили. Они дурочками будут, ежели разменивать такие перспективы станут.
Они и не стали. Обо всем было доложено Софье. После чего драгоценности у Марии Луизы изъяли — под замок. Приедет муж — отдадим, нам чужого не надобно. Все ж таки золото, мало ли кто поведется?
У апостолов отбор и того строже был, но поди ж ты!
— Собесский-то с вами?
— Я с ним, — усмехнулся Иван. — Сонь, если б ты его видела!
— Чего его видеть, и так ясно, что любит, — Софья вздохнула. — Злое это дело, любовь. То переживаешь за человека, то из-за человека. У меня вот вас двое, так и то душа изболелась...
— Я же говорил, что тебя она тоже любит, — подмигнул другу Алексей.
— А что — были сомнения?
Софья переводила взгляд с одной загадочно ухмыляющейся морды на другую.
— Мужские секреты?
— Именно, сестренка.
Софья пожала плечами. Пусть хоть усекретятся, лишь бы были живы и здоровы. Вот.
* * *
Если бы Софья видела Яна Собесского, она б ему искренне посочувствовала.
Горящие глаза, светящееся лицо, улыбка... Он летел к Марии, словно на крыльях. Держал в кармане драгоценный жемчуг, белый, черный, розовый, Марыся его очень любила и светился он на ее нежной коже... Обнять, поцеловать, сказать, что все у них будет хорошо, что Крым от татарвы почистили, так что приказ короля выполнен, а там уж...
Пусть им нельзя будет появляться какое-то время в свете, пусть! Дома посидят! А потом король и окончательно их простит, Михайла отходчив...
Вот и Дьяково, стены школы...
Только почему так странно смотрят казаки? Почему шепчутся девушки?
Что с Марысенькой?!
То самое...
Ян все понял сразу. Дураком он никогда не был — и отчетливо увидел и маленький животик, и налившуюся грудь, и чуть отекшее уже лицо... все было видно. Даже и то, что на столе стояло блюдо с кислой капустой, кою Марысенька потребляла много и часто.
А учитывая, что у них более полугода ничего не было...
Упало из руки, раскатилось по полу драгоценное жемчужное ожерелье. Глухо простучало жемчужным дождем, хрустнуло под сапогами несбывшимися надеждами...
— Ян!!!
Но этого крика он уже и не услышал. Только дверь захлопнулась. И никто кроме девушек не видел, как воет от боли и горечи женщина, потерявшая в жизни самое ценное для нее — власть.
Ян шел, не видя ничего перед собой. Отлетел кто-то с дороги... коня у крыльца не оказалось — и он пошел напрямик через сад, сбивая цветы, топча траву... куда?
Самому бы знать!
Утопиться?
И того не хотелось...
Ничего не хотелось. Вот так вот, любимая женщина. Отравительница. Предательница. Изменщица. Ты ради нее в огонь и в воду, на турецкие пушки и сабли, а она...?!
В себя Ян пришел, сидя у речушки, в которой даже топиться было жалко — такой она была неглубокой. Разве что на дно лечь и зубами за песочек держаться — а не то комедия будет. В горле что-то сухо клокотало.
Тошно было так, что словами не передать. Тошно, больно, горько...
Чья-то тонкая рука появилась из-за спины, поставила перед Яном на траву корзинку, мужчина обернулся.
— Ты кто?
— Елена.
Девушка принялась выставлять на траву кувшинчик с чем-то спиртным, кубок, выложила порезанные мясо, сыр, хлеб, зелень.
— Испей, боярин.
— Уйди...
Видеть никого не хотелось.
Девушка кивнула.
— Выпьешь — в тот же миг уйду.
— Тебе-то какое до меня дело!?
Ян вскочил на ноги. Стоя он был чуть ли не на голову выше девушки. Совсем юная, невысокая, с темно-каштановыми волосами, заплетенными в косу, и ярко-голубыми, славянскими глазами, она была очень красива. И смотрела прямо на него. Не кокетничая, не флиртуя, не играя.
— Прошу тебя.
— Яд там, что ли?
— Никак нет, боярин. Просто тебе больно сейчас, а это поможет в самый острый миг. Потом, конечно, не надобно уже, но сейчас стоило бы.
— Что бы ты понимала!? Что ты вообще можешь понимать в моей жизни!?
Девушка не отступала и не боялась. Просто смотрела прямо в глаза. Марыся так никогда не делала. Играла, кокетничала, прикрывала глаза густыми ресницами... Марысенька...
По сердцу опять резануло болью.
За что!? Господи, да за что ж так!?
* * *
— Мне и не надобно в твоей жизни разбираться, боярин. То не моего ума дело. А вот что плохо тебе — сразу видно.
И вид у нее был такой решительный, что Ян отчетливо понял, что девушка не уйдет и не отступит. Можно кричать на нее, угрожать, даже ударить, а вот прогнать не получится.
Так почему бы и нет?
Он не глядя выплеснул себе в рот рюмку чего-то крепкого, резкой болью обжегшего пищевод, прожевал торопливо подсунутый кусок мяса — и притянул к себе девушку. Раз уж сама пришла.
Она не сопротивлялась.
Собственно, на то и была ставка. Потом уже будут и слезинки, и кровь на обрывках платья — кстати, без обмана, потом будут разговоры, а сейчас...
Это называется замещение.
Ян сейчас с кровью отрывает от себя кусок души — и если что-то дать ему взамен... думаете, не прирастет?
Еще как!
Если в такой момент подвернется женщина, да умно себя поведет — легко станет заменой той, которая обманула и предала. Насколько уж этих чувств хватит — неизвестно. Но возможность — есть.
* * *
— Сонюшка, ты уверена?
— Алешенька, а как еще? Сейчас мы с распаханной земли налог берем, а это неправильно. Нам надобно, чтобы крестьяне больше землицы распахивали, чтобы прирастала страна, чтобы ширилась, а они ж не будут! Больше земли поднимут — больше возьмут с них.
— Думаешь, ежели брать тягло с человека...
— А что бы не попробовать? Мужчина, старше шестнадцати лет. Вот сколько таких в семье — за столько и налог брать. А баб не трогать, они землю не пашут.
— Так врать же будут.
— А на то перепись населения произвести.
— И кто этим будет заниматься?
— Попы в приходах. На кой они еще нужны, такие умные?
— Попы?
— Пусть перепишут все семьи, где сколько душ, да те сведения патриарху и отправят. А мы уж людей посадим, сведем все воедино и подсчитаем, сколько денег надобно, с какого селения, сколько боярину, сколько государю...
— Бояре недовольны будут...
— А у нас еще Хованский не добит.
Софья смотрела с нехорошим прищуром.
— Страхом править будем.
— Нет, бунты давить постоянно будем, — Софья встретила взгляд брата, не поморщившись, — на то у отца постоянно время было, не у нас. Нам же страну обустраивать надо, а не разбираться с чужим ущемленным самомнением.
— Умеешь же ты... припечатать.
— Умею. Так что? Пугать — или давить?
— Ну, если вопрос именно так ставится?
Софья вздохнула. Грустно и тяжко.
— К сожалению, братик, в нашем отечестве он иначе и не ставится. Никогда.
* * *
— Я так понимаю, ты домой не собираешься?
Ян Собесский смотрел на пана Володыевского. Ежи пожал плечами.
— А зачем? Мне и тут неплохо, а уж Басеньке и вовсе радость.
— Рожать-то скоро будете?
— Так уже... Мальчик у меня, Михайло Иероним.
И столько отцовской гордости, столько нежного и трепетного счастья было в этих словах маленького рыцаря, который наконец обрел тихое семейное счастье...
— Повезло тебе...
Мужчины помолчали. Потом Ежи-таки уточнил.
— А ты это точно? Со своей?
-Куда уж точнее. Видеть ее больше не могу... гадина!
— Но все ж католичка, не православная. А ты ее тут оставляешь...
— Ваш царевич мне обещал, что она будет после родов пострижена. Вот и пусть... не жалко.
— У вас ведь ребенок...
Ян вздохнул.
— Знаешь, Якубу лучше будет без такой матери. Да и мал он еще, для него няньки сейчас куда как важнее...
