— Знаешь, мой отец говорит, что Овиртин заключает более жесткие сделки с такими людьми, как ты, — сказал Ардмор, и Арин хмыкнул.
Он сам слышал то же самое и видел достаточно доказательств, чтобы знать это. И, вероятно, не было слишком удивительно, что кто-то, потерявший столько двоюродных братьев, сколько было у Тейджиса Овиртина, испытывал особое удовлетворение, выбивая выгодные цены из "приверженцев Храма". К сожалению, у Арина было мало других возможностей. Ферма Томиса была слишком большой покупкой для кого-либо, кроме кошелька Халиса и Овиртина. Если, по крайней мере, он не хотел разбить его на более мелкие участки. И если бы он это сделал, то не нашел бы покупателя на все из них — по крайней мере, при нынешних обстоятельствах.
— Уверен, что он знает, — прорычал он через мгновение. — Знаю, что лучшая цена, которую он предложил мне до сих пор, составляет, возможно, четверть от того, что на самом деле стоит это место.
— Только четверть? — Ардмор выглядел расстроенным. Он знал, почему Арин продавал. Более того, он знал, сколько на самом деле стоит ферма.
— Это то, что он говорит, — ответил Арин. Он хотел добавить что-то еще, но остановился и вместо этого отхлебнул вишневого чая.
Ардмор с любопытством посмотрел на него, но решил не настаивать. Вместо этого он откинулся на спинку стула и начал описывать привлекательную — и доступную — молодую леди, с которой намеревался провести вечер. Арин слушал, одобрительно посмеиваясь во всех нужных местах, но на самом деле его мысли были заняты не любовными приключениями его друга.
Он вспоминал тот последний разговор с Овиртином. Тот, в котором Овиртин снизил свою цену предложения. Арин не был до конца честен с Ардмором, потому что текущее предложение Овиртина "бери или оставайся" на самом деле составляло всего около двадцати процентов от оценочной налоговой стоимости фермы, а оценочная налоговая стоимость почти всегда была ниже фактической. Он указал на это Овиртину, и покупатель земли пожал плечами.
— Лучшее, что я могу сделать, — сказал он. — На самом деле, тебе, наверное, лучше решаться сейчас, это правда. Ситуация только ухудшается.
— Почему? — натянуто спросил Арин.
— Потому что у нас заканчиваются деньги, — откровенно сказал Овиртин и поморщился. — Я не говорю, что предложил бы тебе больше, чем, по моему мнению, должен был. Ни одному из нас нет смысла притворяться, что я бы это сделал. Но при том, как обстоят дела сейчас, когда проклятый Шан-вей "центральный банк" Мейдина валяет дурака, никто не знает, каким будет кредитный рынок в следующем месяце. Черт возьми, никто не знает, на что это будет похоже в следующую пятидневку! Все, что мы знаем, это то, что ситуация будет становиться все более напряженной, и, по правде говоря, мы с Григори и так слишком подвержены воздействию. В конце концов, вся эта земля вернется к своей стоимости, существовавшей до джихада, но сейчас мы богаты землей и бедны деньгами, и так оно и есть.
Арин посмотрел на него, стиснув зубы, и Овиртин пожал плечами.
— Послушай, — сказал он, — я слышал, что случилось с твоим братом. Я не собираюсь притворяться, что у меня нет... собственных проблем с людьми, которые бежали в горы вместо того, чтобы стоять и сражаться, но вы с ним были всего лишь детьми. Это была не твоя идея, и это неправильно. Избивать до полусмерти ребенка его возраста — это неправильно.
К его чести, он говорил так, как будто действительно имел это в виду, и мышцы челюсти Арина немного расслабились.
— Хороший бизнесмен не позволяет сочувствию мешать бизнесу, — продолжал Овиртин, — и я не собираюсь говорить тебе, что заплатил бы вам столько, сколько будет стоить дом вашей семьи через несколько лет, несмотря ни на что. Это не моя работа, и я бы солгал, если бы предположил, что сделаю что-нибудь в этом роде. Но не я старший партнер, а Григори, и именно он определяет политику. При других обстоятельствах я, возможно, смог бы купить по моему предыдущему предложению, если бы ты принял его тогда. Теперь у меня нет выбора. Твоя семья уже уехала, и я знаю, что ты хочешь получить для них деньги с фермы. Я это понимаю. Но ты молодой человек, у тебя нет собственной семьи, которую нужно содержать, и я буду честен. На твоем месте, думаю, я бы нашел себе работу здесь, в городе, чтобы свести концы с концами и немного подождать. Если ты считаешь, что в состоянии продержаться на ферме еще — я не знаю, три или четыре года? — цены на землю, вероятно, восстановятся до уровня, который позволит тебе заключить более выгодную сделку с продавцом. Сейчас ты не можешь. И если этот "центральный банк" сделает то, чего боятся многие люди, пройдет чертовски много времени, прежде чем цены на землю снова начнут расти. Если ты все-таки решишь продать сейчас, я могу заплатить тебе наличными, деньги за бочку. Дело не в том, сколько стоит твоя собственность, сынок, это просто все, что ты можешь получить за нее прямо сейчас.
Арин просидел так в тихом тепле его кабинета несколько минут. Затем он встал и протянул руку через стол.
— Дай мне подумать об этом, — сказал он. — Понимаю, о чем ты говоришь. И думаю, ты это серьезно. — Он был немного удивлен, услышав это от себя, и еще больше, осознав, что это правда. — Но я просто не могу отдать ферму за такую цену. Не без того, чтобы сначала долго и упорно не думать об этом.
— Понятно. — Овиртин сцепил с ним предплечья. — И мое нынешнее предложение действительно до конца следующей пятидневки. После этого, я боюсь, оно может снова упасть. Я говорю это не для того, чтобы выкрутить тебе руки, хотя в любом случае мог бы, а потому, что это так.
— Понимаю, — повторил Арин и ушел.
Теперь, слушая восторженное описание Ардмором атлетизма своей подруги, он вспомнил тот разговор и почувствовал, как в глубине его живота медленно, неуклонно разгорается гнев, подпитываемый отчаянием.
— Я думаю, что мы действительно можем добиться некоторого реального прогресса, — сказал Хенрей Мейдин, когда они с Артином Зэйджирском снова покатили к церкви Сент-Григ.
Сегодня дождя не было, и они вдвоем были плотно укутаны от холодного ветра, дующего с озера. Внутри церкви должно было быть еще холоднее, чем на их предыдущих собраниях, но Мейдина это устраивало. Ему и раньше бывало холодно, и ощущение того, что обе стороны комиссии, которую возглавил архиепископ, искренне хотели найти способы снизить напряженность, было гораздо важнее, чем когда-либо могло быть простое физическое тепло.
— Полагаю, что вы, возможно, правы, милорд, — признал Зэйджирск. — И я, конечно, воодушевлен тем, что почти все, кого мы попросили участвовать, согласились занять место в комиссии. Однако ничто из того, что мы придумали до сих пор, просто не сразу разрушит всю эту враждебность. И как только комиссия открыто начнет бизнес, люди с обеих сторон начнут пытаться разорвать его на части. — Он грустно улыбнулся. — Вся эта история с человеческой природой, о которой мы с вами говорили перед первой встречей.
— Но это было более пятидневки назад, — ответил Мейдин с затаенным огоньком. — Несомненно, за это время человеческая природа эволюционировала до новой вершины величия!
— Вижу, что вы человек необычайно глубокой веры, сын мой, — сказал Зэйджирск.
— Либо это, либо необычайно глубокое отчаяние, — сейчас тон Мейдина был более трезвым. — С другой стороны, думаю, что они действительно хотят что-то сделать с этой проблемой.
— Уверен, что вы правы по крайней мере в этом, — сказал Зэйджирск с такой же серьезностью. — Меня беспокоит то, что слишком много людей кровно заинтересованы в том, чтобы ничего с этим не делать.
— Ты имеешь в виду таких людей, как Орейли и Трумин.
— Конечно, но, честно говоря, я больше беспокоюсь о людях, которые ближе к дому. Как Григори Халис. Последнее, чего он хочет, — это чтобы ситуация стабилизировалась и цены на землю сделали то же самое! Если бы я мог, я бы подражал сейджину Брантли и выгнал спекулянтов из Лейк-Сити кнутом.
Судя по его тону, он даже наполовину не шутил, — размышлял Мейдин.
— Ну, поскольку ни один из нас не сейджин, ваше преосвященство, боюсь, нам просто придется сделать все, что в наших силах. И, по крайней мере, я могу быть немного менее непопулярен на Западе, когда вернусь домой. — Он причудливо улыбнулся, глядя в окно со своей стороны кареты. — Я бы этого хотел, — сказал он. — Я бы очень этого хотел.
Арин Томис стоял на холодном ветру, закутавшись поглубже в теплое толстое пальто, и смотрел на улицу пустыми глазами.
Холодный день был намного, намного теплее, чем его сердце, и рука в левом кармане пальто сжала скомканное письмо. Письмо от Уиллима Стирджеса, в котором говорилось то, что его мать еще не нашла в себе сил написать сама.
Рассказав ему, что решил его брат Ричирд.
Они отняли у тебя все это, Ричи, — мрачно подумал он. — Всё. И я на самом деле не удивлен. Но, о, как ты мог так поступить с мамой? Как?
Но он, конечно, знал ответ. Был предел боли, которую кто-то мог вынести, и Арина не было рядом, чтобы помочь ему вынести это. Если бы его не было рядом, чтобы заставить Ричирда поговорить с ним о вещах, на которые их мать не стала бы его подталкивать, потому что это причинило бы ему сильную боль. Не было там, чтобы увидеть предупреждающие знаки, чтобы следить за ним, чтобы он не поковылял в тот сарай с такой длинной веревкой.
А теперь его не стало, и Арина там не было, потому что он был здесь, слишком сосредоточенный на продаже семейной фермы, чтобы сохранить жизнь своему младшему брату.
Боль снова пронзила его, более холодная и острая, чем любой ветер, который когда-либо дул, и он почувствовал слезы на своих полузамерзших щеках.
Он должен был принять предложение Овиртина до того, как покупателю земли пришлось снова урезать его. Он не должен был медлить после того, как Овиртин прямо предупредил его, что он может идти только вниз, а не вверх. Он должен был взять деньги и отправить семафором письмо своим родителям, сказать им — и Ричирду — что он присоединится к ним, что он будет там в течение пятидневки. Может быть, этого было бы достаточно, чтобы удержать его брата, пока он не добрался туда. Но он продолжал надеяться, обманывая себя, оттягивая принятие неизбежного, когда он должен был знать, что это неизбежно перед лицом такой неопределенности в отношении кредитных и банковских законов. Арин сам не понимал этих эзотерических подробностей, но он понял достаточно. Он понял, кто дестабилизировал их всех. Кто создал условия, которые удерживали его здесь, а не в Чарлзе, где он был нужен своему брату.
Часть его знала, что он фокусирует свой гнев на других. Что ему было так больно, боль была такой глубокой, что ему пришлось найти кого-то другого, кто выдержал бы тяжесть его ярости. Но это была крошечная часть его, и он не слушал ее. Ему было все равно. Его семья достаточно страдала, была слишком сильно сломлена, чтобы он мог чувствовать что-то, кроме ярости, вулканической лавы, бурлящей прямо под поверхностью.
Мир раздавил его брата, его родителей своей безжалостной пятой, и Арин Томис найдет способ наказать мир за это.
Он услышал приближающийся стук копыт и скрежет колес и поднял голову.
Карета остановилась перед церковью святого мученика Сент-Григори, и один из кавалеристов эскорта спешился, чтобы открыть дверь.
Хенрей Мейдин кивнул в знак благодарности и начал спускаться по ступенькам кареты на тротуар. Затем он услышал крик. Его голова повернулась в ту сторону.
Последнее, что он когда-либо видел, была вспышка дула револьвера в правой руке убитого горем старшего брата.
.II.
Дворец протектора, город Сиддар, Старая провинция, республика Сиддармарк
— Господин посол.
Канцлер казначейства Климинт Миллир встал, протягивая руку в знак приветствия, когда его секретарь проводил Малкима Прескита в его кабинет.
Прескит отметил, что это был рабочий кабинет канцлера, а не тот, который он зарезервировал для более официальных мероприятий. С другой стороны, он и Прескит были старыми друзьями.
День был холодный и ветреный, но Прескит не возражал против этого так сильно, как могли бы некоторые из его коллег по дипломатической службе Чариса, потому что он вырос, сталкиваясь с гораздо худшими ситуациями. Уроженец Чисхолма, родившийся и выросший в предгорьях гор Сноу-Крест, он был почти шести футов ростом, со светлыми волосами и голубыми глазами. Действительно, он гораздо больше походил на стереотипное представление о сиддармаркце, чем его хозяин. Миллир был на два дюйма ниже его ростом, с темными волосами, темными глазами и сильно изуродованной левой щекой, лишь частично скрытой густой бородой.
— Спасибо, что согласились принять меня, милорд, — официально сказал Прескит, помня о своей официальной должности, когда он пожал канцлеру руку.
— В любой день я предпочел бы поговорить с тобой, чем корпеть над очередной колонкой цифр! — с чувством сказал Миллир, отпуская предплечье посла и жестом приглашая его в удобное кресло по другую сторону своего стола. Он подождал, пока его гость сядет, затем снова сел и сложил руки на своем блокноте.
— Но тот факт, что я предпочел бы поговорить с тобой, чем иметь дело с большим количеством цифр, не означает, что у меня нет довольно проницательной — и несчастной — идеи о том, почему ты хотел меня видеть, Малким, — продолжил он, и Прескит кивнул. Может, Миллир и не был в лиге Хенрея Мейдина, когда дело касалось тонкостей экономики республики, но он не был дураком.
— Боюсь, что вы, вероятно, знаете, милорд, — признал он. — Во-первых, однако, их величества специально поручили мне заверить вас в их неизменной вере в лорда-протектора Хенрея и конечный результат его реформ.
— Но вы здесь, потому что мы не смогли выполнить наши обязательства по договору, — сказал Миллир, ухватившись за рога дилеммы со всей тонкостью человека, который был полковником, а не дипломатом.
Кое-что можно сказать о полковниках, — сухо подумал Прескит.
— Боюсь, что-то в этом роде, — признал он вслух. — Их величества полностью осознают связанные с этим трудности, и они заверили великого герцога в своем абсолютном доверии республике.
— Но он становится нетерпеливым, — сказал Миллир и фыркнул. — Не вините его — ни капельки! У его людей все их свиньи и виверны на месте, а у нас нет. Честно говоря, я удивлен — благодарен, но удивлен — что он терпел так долго. — Канцлер пристально посмотрел на чарисийца. — Не случилось бы это потому, что император и императрица немного посидели на нем, не так ли?
Определенно есть что сказать о полковниках!
— Я бы не стал выражать это именно в таких терминах, — допустил Прескит с легкой улыбкой. — Полагаю, однако, что вы, возможно, уловили суть ситуации.
— Не удивлен. — Миллир откинулся на спинку стула, выражение его лица стало гораздо серьезнее. — Кэйлеб и Шарлиэн всегда были хорошими друзьями республики, — сказал он. — И я хочу, чтобы вы знали, как сильно и лорд-протектор, и я ценим то, что вы уже передали ему о распространении их "плана Армака" на республику. Думаю, что в конечном счете это окажет благотворное влияние, хотя передача его в руки наших местных банкиров до того, как они привыкнут к новой реальности, может только ухудшить ситуацию. Бог свидетель, половина из них дралась бы, как кракены, в безумии кормления, чтобы получить хоть какие-то кредиты, направленные в их собственные жадные руки! И это создало бы всевозможные проблемы, если бы казначейство начало выдавать кредиты в качестве агента Кэйлеба и Шарлиэн. Измените это с чего-то, исходящего из их личного кошелька, на официальное "вмешательство Чариса" в нашу экономику в мгновение ока. Или в "заговор чарисийцев", чтобы купить контроль над каналом! Помоги нам Бог, если кто-нибудь из наших настоящих идиотов ухватится за эту идею! Шан-вей заплатит, и не надо париться!
