— Возможно, нам следует дождаться рассвета, сэр — так будет легче выкорчевать их, — сказал другой мужчина.
Спата вытащил свое собственное оружие, то самое, которым он угрожал Кильону, и нырнул в темноту. — Кто-нибудь, найдите факел с горючим, — крикнул он. — Быстро!
— Все в порядке, сэр, — взволнованно крикнул первый из мужчин. — Мы нашли его — и не очень далеко! — Последовала пауза, пока летчик забирался дальше в служебное помещение, а затем его голос стал мягче. — Все еще дышит, сэр — должно быть, они решили, что нести его слишком тяжело.
Спата, который все еще стоял на пороге, сказал: — Выведите его, а затем остальные продолжат погоню за воргом. Страх и паника, где мой проклятый факел с горючим?
Возня и кряхтение от напряжения свидетельствовали о том, что потерявшего сознание летчика вытаскивали из шахты. Наконец кто-то принес Спате факел с горючим — это был съемный настенный фонарь, но он служил для того же эффекта, — и он направил колеблющийся свет в углубление за панелью. Теперь Кильон понял, почему было бы неразумно использовать автоматический огонь. В служебном помещении находилось множество красных топливопроводов, а также коммуникационные трубки и тяги аэродинамического управления. В любой ситуации, кроме рукопашного боя, было бы безумием использовать пулеметы.
— Дайте мне на него взглянуть, — сказал Кильон, когда летчики ногами вперед вытащили своего находящегося в коме товарища на свет. Все еще задыхаясь, он опустился на колени, чтобы поднять свою сумку. Люди Спаты были настолько нежны, насколько позволяли обстоятельства, то есть совсем не очень нежны. Помимо труб, через каждые несколько спанов были расположены лонжероны, и тело мужчины приходилось перетаскивать по ним, каждый раз его голова с грохотом ударялась о металл.
— У него сильно раздроблена рука, — сказал один из мужчин. — Но ворги не забрали его, сэр. О, подождите. О, нет, сэр...
— Что? — сказал Спата.
— Его голова, сэр. — Верхняя часть туловища и голова мужчины наконец-то оказались на свету, и на мгновение все казалось в порядке, игра света и тени скрывала худшие из его ран. Но когда Спата поднес факел поближе, от правды стало никуда не деться. Череп мужчины был пробит над бровью, отверстие было достаточно широким, чтобы в него можно было просунуть большой палец. Для раны в голову крови было на удивление мало, и, несмотря на жестокую операцию ворга, мужчина все еще был, в техническом смысле, жив.
— Это собранное вещество лобной коры, — сказал Кильон, глядя в туннель из алого, белого и серого. — Судя по всему, довольно много.
— Он все еще жив, — сказал другой мужчина.
— С технической точки зрения. Но не ждите, что он дальше будет служить на борту корабля.
— О чем ты говоришь, доктор? — спросил Спата.
— Я говорю, что очень маловероятно, что этот человек когда-нибудь будет вести что-то похожее на нормальную жизнь. — Кильон заколебался. Ставить такой небрежный диагноз противоречило его инстинктам, но он не видел причин для сомнений. — За ним нужно будет ухаживать, обращаться как с ребенком.
В голосе Спаты внезапно зазвучал интерес. — Ты хочешь сказать, что он превратился в овощ?
— Я бы не стал формулировать это совсем так, но...
Спата прицелился из пистолета и выстрелил мужчине в лоб. — У нас и так достаточно балласта. Просто оказал ему услугу. — Он раздраженно огляделся по сторонам. — А теперь что с ней не так?
Кэйлис снова заключила Нимчу в объятия. Нимча билась в конвульсиях, ее позвоночник выгнулся дугой, шея запрокинулась назад, глаза закатились в глазницы. Ее конечности все это время двигались, не столько брыкаясь и нанося удары кулаками, сколько хватаясь за воздух и пробегая по нему, но лицо было совершенно неподвижным, рот полуоткрыт, с губ стекала струйка серебристой слюны.
— Оно снова схватило ее, — сказал Кильон, и Кэйлис едва заметно, беспомощно кивнула в ответ.
— Что с ней? — спросил Спата.
— Око Божье. Трясина, — сказала Кэйлис.
Трясина могла бы схватить ее, подумал Кильон, но именно отчаяние от того, что только что произошло, открыло дверь, чтобы впустить это.
— Она может это контролировать? — спросил он.
— Я так не думаю, — сказала Кэйлис.
Из соседней комнаты донесся негромкий стук. Он значил не больше, чем звук, с которым партия грязного постельного белья опускается на дно желоба для стирки белья. Несколько секунд никто даже не реагировал, настолько они были поглощены мертвецом и усиливающимися конвульсиями Нимчи. Но потом один из летчиков заглянул в дверь и увидел, что произошло. Он издал тихий, по-детски испуганный возглас удивления и ужаса. На полу лежало тело. Это был еще один из Роя, на этот раз женщина, но одетая в нерабочую одежду. Она лежала на спине, повернув лицо в их сторону, из-под нее растекалась кровь. Кильон не узнал ее. Ее протолкнули через дыру в потолке, темный квадрат там, где была сдвинута панель. Как раз хватило времени, чтобы узнать ворга — одного из воргов, поправил он себя, поскольку не был уверен, что это тот самый ворг, — сворачивающегося кольцами обратно в темноту, бледный кончик его сегментированного хвоста был последней исчезнувшей частью.
Спата подбежал к тому месту, где упала женщина, и прицелился из пистолета в потолок, отслеживая звук скользящих, шаркающих движений ворга по панелям. Он выстрелил, просверлив ряд пулевых отверстий, не останавливаясь, пока не разрядил магазин.
Кильон опустился на колени и осмотрел женщину. Ему не нужен был стол патологоанатома, чтобы понять, что она мертва. На ее лице не было ничего, кроме застывшего непонимания. Ворг схватил ее быстро, и что бы он с ней ни сделал, это было столь же быстро.
Он перевернул женщину на живот. Там, где должен был находиться ее позвоночник, от копчика до основания шеи, была кровавая впадина. Ворг вырезал это из нее, через ткань, кожу и подкожный жир, вырвал эту сочлененную структуру из костей и нервов прямо из нее, а затем выбросил то, что ему было не нужно. Тогда он понял, что это был не хвост ворга, исчезающий в потолке.
Он отвернулся, не желая, чтобы Нимча видела что-либо из этого.
— Не подпускай ее... — начал он говорить.
Это произошло именно тогда, когда он наполовину ожидал. Давление в черепе, пульсация, которая нарастала и нарастала, пока не возникло ощущение, будто что-то пытается отложить яйцо в его мозгу, обжигающе белое яйцо, которое было слишком большим, чтобы поместиться, и которое могло расколоть кости по швам. Его зрение сузилось. Тошнота сдавила ему горло. Он едва мог удержаться, чтобы не потерять сознание, не говоря уже о том, чтобы привести в порядок свои мысли.
— Что происходит? — спросил Спата, усилие, с которым он говорил, было написано на его лице.
— Зональный тремор, — сказал Кильон.
— Мы в сотнях лиг от нынешней границы — тремор не может коснуться нас на таком расстоянии, — сказал Спата, его тон был пренебрежительным, но выдавал испуганное осознание того, чему он был свидетелем.
— Тогда это больше, чем просто смена. То, что вы почувствовали на земле, было всего лишь намеком на ее способности. Она может изменить целые области тектоморфной географии, просто подумав об этом.
— Тогда ей следует остановиться. — Он попытался нацелить пистолет на Нимчу — возможно, забыв, что он был разряжен, или надеясь, что никто другой этого не заметил бы, — и Кэйлис обернулась, чтобы прикрыть свою дочь.
— Возможно, она — единственное, что может нас спасти! — взревел Рикассо. — Ворги только-только ожили! Раздвиньте зону слишком далеко, и они вообще не смогут выжить.
— Или мы, — сказал Спата. Он нажал на спусковой крючок, пистолет замер в его руке. — Кто-нибудь, дайте мне револьвер! Если она подтолкнет события в неправильном направлении...
— Она этого не сделает, — сказала Кэйлис.
Последствия зонального перехода продолжали усиливаться. Пол гондолы, казалось, накренился, а затем вернулся в горизонтальное положение, сигнализируя о том, что "Пурпурный император" потерял двигательную силу.
— Нимча, — сказал Кильон со всей силой, на которую был способен, даже когда почувствовал, что его разум сжимают в тисках. — Ты не должна вносить слишком резкие изменения, иначе это навсегда выведет из строя двигатели. И нам нужны эти двигатели!
Спата ухитрился выхватить табельный револьвер у одного из своих людей и теперь держал его дрожащим стволом в направлении Нимчи. Но он не пытался стрелять. Либо самообладание покинуло его, либо он осознал, что зональный шторм может быть единственным, что помешает воргам, при условии, что сдвиг будет в правильном направлении.
— Опусти пистолет, — сказал Рикассо с удивительной нежностью. — Все кончено, Спата. В этот раз тебе не победить. Ты думаешь, что сможешь справиться с Роем в разгар смены зоны?
— Это больше не твой корабль, — сказал Спата.
Кто-то согнулся пополам, и его вырвало. Заставив свой мозг работать, Кильон открыл свою сумку. Зная, что у него нет времени ни на что, кроме самых грубых расчетов дозировки, он высыпал дюжину или около того таблеток в собственную дрожащую руку. — Возьми это, — сказал он, передавая их Мироке. — По одной на каждого из присутствующих здесь. Половинка таблетки для Нимчи. Я серьезно, Кэйлис. Возможно, она способна вызвать изменения зоны, у нее даже может быть некоторая устойчивость к их воздействию, но эта устойчивость не идеальна.
Спата опустил револьвер. — Ты все равно ответишь за это, Рикассо. Ты навлек это на нас.
Рикассо принял таблетку от Мироки. — Ах, теперь это моя вина, не так ли? Я думал, ты винишь во всем Кильона.
— Ты дал ему возможность совершить диверсию, которую он всегда намеревался совершить, — ответил Спата.
— Если бы Кильон намеревался совершить диверсию против нас, он мог бы сделать это тысячью других способов. — Рикассо закрыл глаза, когда антизональное действие вступило в силу. — Отличная работа, доктор. Я чувствую, что худшее уже проходит. Удержит ли она зону там, где она есть, или позволит всему вернуться на круги своя?
— Не знаю, — сказал Кильон.
Спата махнул револьвером в сторону оставшихся летчиков. — Пройдите в служебные помещения. Найдите воргов, пока зона не восстановилась.
Кильон посмотрел на Нимчу. Тяжесть ее судорог ослабевала, Кэйлис крепко обнимала ее, утешая дочь, когда та переживала худший из своих кошмаров — одержимость.
— Мне жаль, — сказала Кэйлис. — Она ничего не могла с собой поделать.
— Не извиняйся, — ответил Кильон. — Вполне возможно, что она спасла Рой.
По направлению к ним раздавались шаги — тяжелые, множественные. Кильон и остальные посмотрели мимо мертвой женщины, через все помещение на широкий коридор с балконами за ним. Несмотря на потерю тяги, фонари с горючим все еще горели. По меньшей мере дюжина мужчин и женщин в форме маршировали к Спате и его собранию. У них было обнаженное оружие, поблескивающее оранжевым и медным в свете костра, и никто из отряда, казалось, не пострадал от зонального шторма. Впереди, маршируя с выражением железной решимости на лице, шел рыжебородый Эграфф.
— Ты говорил с Куртэйной? — спросил Рикассо, когда Эграфф приблизился.
— Так и сделал. Флот по-прежнему наш, Спата. Остальные ваши сторонники были слишком бесхребетны, чтобы показать свои лица.
— Этот человек находится под административным арестом, — сказал Спата. — Капитан Эграфф, я требую, чтобы ты подчинился чрезвычайному положению под моим руководством.
— Требуй все, что тебе заблагорассудится. Я все еще отвечаю перед Рикассо.
Спата продолжал говорить так, словно Эграфф вообще ему не ответил. — Ты подчинишься моему правлению. Ты проинструктируешь своих людей... кто бы ни был с тобой... координировать действия с сотрудниками службы безопасности в выслеживании оставшихся воргов. Возможно, у нас не так много времени.
— Один из нас определенно этого не делает. — Эграфф направил свой собственный служебный револьвер на Спату. — Сдай свое оружие. Ты арестован за попытку мятежа.
Спата глухо рассмеялся. — Это экстраординарное заявление. Надеюсь, у тебя есть что-нибудь достаточно экстраординарное, чтобы подкрепить это.
— Ты говорил с Куртэйной? — снова спросил Рикассо.
— Я так и сделал, и вернул то, о чем она меня просила. Теперь оно в надежных руках. — Эграфф кивнул Кильону. — Мне также было велено сопроводить доктора Кильона и остальную часть его компании к "Раскрашенной леди". Они могут быть в пути в течение часа. — Эграфф взглянул на Нимчу с беспокойством в глазах. — С ней все будет в порядке?
— На борту "Раскрашенной леди" хуже ей не будет, — сказал Кильон. — И теперь, когда ее истинная природа стала более широко известна, это, возможно, самое безопасное место для нее. Но сначала я хотел бы посмотреть, что мы сможем спасти из лаборатории.
— Не обольщайся, — сказал Эграфф.
Нимча издала мяукающий, невербальный стон. Ее веки начали подрагивать. Тогда Кильон почувствовал это: зона отступает, возвращаясь к чему-то похожему на свое прежнее положение, если не принимая точно такую же форму. Сознательно или нет, но Нимча сделала то, что должно было быть сделано.
Где-то снаружи кашлянул и забулькал двигатель, а затем с ревом вернулся к жизни. Затем еще один.
— Она хорошо рассчитала время, — сказал Рикассо, не в силах скрыть своего восторга от феномена, который он только что пережил. — Продержала это ровно столько, чтобы посеять некоторую путаницу, но недостаточно долго, чтобы вызвать постоянные ошибки в транскрипции. Нам остается только надеяться, что этого было достаточно, чтобы убить воргов навсегда.
— Они просто цеплялись за жизнь, — сказала Мирока. — Что, в первую очередь, и сделало их такими подлыми сукиными детьми. Я предполагаю, что они гниют, пока мы разговариваем. Однако лучше всего найти их, если не хочешь, чтобы к рассвету здесь воняло, как в борделе Конетауна.
— Будет надлежащий процесс, — сказал Спата, сдавая свое оружие. — Преступное пренебрежение здесь все еще имело место. Присоединяясь к Рикассо, вы только оттягиваете неизбежное.
Рикассо коротко улыбнулся. — Посмотрим.
Некоторое время спустя они уже направлялись на "Раскрашенную леди" в одном из личных паромов Рикассо. Было все еще темно, и свет от гондол был единственным источником освещения во всех направлениях. Рой снова был в движении, все двигатели, за исключением нескольких, были успешно перезапущены, и почти не было признаков того, что зональный шторм — шквал, дрожь, как бы это ни называлось, — причинил какой-либо серьезный вред. Что же касается Кильона и его попутчиков, то все могло быть гораздо хуже. Физиологические последствия зонального перехода теперь почти полностью миновали, за исключением сохраняющегося влияния антизонального лекарства. Кильон сделал все, что мог, но ни один врач в мире не смог бы точно рассчитать, что зона так быстро восстановится. Теперь его голова гудела, как только что ударивший колокол, но это было не просто из-за последствий приема таблетки. Он также обдумывал последствия того, что только что произошло, его мысли были звенящим, пульсирующим диссонансом политических причин и следствий, похожим на шумный спор, происходящий между двумя полушариями его мозга.
