Царь не мог забыть взгляд жреца Аристандра, когда тот указал ему на небольшое раздвоение выпуклости на краю правой доли бычьей печени. Александр знал, что такое знамение предвещало переворот, изменение во всём строе жизни. Сей признак толковали по-разному, как хороший и как плохой, смотря по обстоятельствам. В нынешних он был скорее плохим.
Переворот. Предательство?
Царь не мог отогнать эту мысль. Клит пытался выставить виновницей Анхнофрет, Пердикка ему вторил, Леоннат едва не отправил убийцу в Аид.
Неужели, кто-то из них?
Кто?
Царь мрачно переводил взгляд с одного на другого. На скулах его играли желваки.
Кто?
Анхнофрет и Филипп чем-то промыли рану Эвмена, дали ему питье. Акарнанец уверил Эвмена, что яд сей знаком ему и противоядие подействует. Тот заметно приободрился.
Анхнофрет подошла к Александру.
— Ты подозреваешь меня, царь?
Александр долго, очень долго смотрел ей прямо в глаза. Она взгляда не отводила.
"Рассчитывает на то, что я не подниму руку на посла? Интересно, на чём сей расчёт основан? Вавилоняне, бывало, убивали их послов. Может, и иные варвары поступали столь же вероломно. Другие варвары... Мы ведь для них тоже варвары".
Наконец, он ответил:
— Нет, я тебя ни в чём не обвиняю. И я, и Эвмен, обязаны тебе жизнью.
— Я могу быть свободна?
— Да.
Он повернулся к Птолемею и сказал:
— Лагид, проследи за тем, чтобы нашу гостью никто не потревожил. Она неподсудна, никто не смеет её обидеть подозрениями.
Птолемей кивнул.
— Мои люди защитят меня, — сказала Анхнофрет.
— Ещё не хватало, чтобы твои люди, защищая тебя, убили какого-нибудь дурня, которому взбредёт в голову "защитить меня", — ответил Александр.
Анхнофрет кивнула и удалилась под испепеляющим взглядом Клита.
Вскоре стрелок пришёл в себя. Александр пожелал допросить его лично, в присутствии Эвмена и заплечных дел мастера. Остальным повелел удалиться.
Из темницы, куда уволокли стрелка, царь вышел часа через два. Эвмен остался внутри.
— Ну что? — спросил Пердикка.
Царь помотал головой. Его взгляд не стал мягче, наоборот, жёг белым пламенем. Весь остаток дня Александр ходил сам не свой. Отказался от трапезы, кусок в горло не лез.
"Кто?"
Он перебирал в памяти обиды "друзей". Он знал, что многие, не только Клит, недовольны интересом, который он проявлял к вере и обычаям египтян. Как удобно объявить виновными ненавистных "раскрашенных баб", от которых уже получили болезненных тумаков...
Убийца оказался критянином. Из местных. Он не знал ни эллинского, ни египетского, ни даже хурритского языков. Кое-как Эвмен смог с ним объясниться на финикийском, но продолжать допрос было невозможно. Пришлось послать за ахейцем Этеоклом. Царь не стал дожидаться.
На вопрос — "кто тебя нанял", стрелок твердил одно и то же: "я не знаю". Скверно. Если он не лжёт, то сразу же возникает подозрение, что знал другой. Которого так "удачно" убила Анхнофрет. Если она всё же стоит за всем этим...
Александр отогнал эту мысль. Нет, невозможно. Он смотрел ей в глаза. Видел её испуганное лицо в тот момент, когда за его спиной вскрикнул Эвмен, поражённый стрелой. И этот крик — "Умоляю, Александр!" Не "царь". Она в первый раз назвала его просто по имени.
Он видел, как она была бледна во время лечения Эвмена, как дрожали её пальцы. Нет, это не она. Её соотечественники — возможно. Но не она.
Александр сидел в своих покоях и пил по-скифски. Хотелось забыться, но хмель все не брал его, сказывалось напряжение минувших дней.
Анхнофрет спасла его. Возможно, тем самым разрушила планы Ранефера. А если бы знала о них?
Царь смотрел в чашу, катал вино по стенкам, вспоминая рассказы Анхнофрет о "видящих". Каково это, жить, зная, как и когда умрёшь? Легче ли, чем вот так терзаться неизвестностью, подозревая всех?
Александру захотелось её увидеть. Извиниться за свои подозрения. Он усмехнулся. Не получилось бы, как в прошлый визит. Да и повод тот же. Что-то часто начали в последнее время убивать царей.
Он должен её увидеть. Должен. Александр не отдавал себе отчёт, зачем он так хочет оказаться рядом с посланницей, что он собирается ей сказать. В прошлом, когда он пребывал в подобном смятении, то искал общества Гефестиона. Тот всегда находил нужные слова, и царю удавалось взять себя в руки. Так было в день убийства отца. Так было при разоблачении заговора сына Аэропа[130].
Сейчас всё изменилось. Он не нуждался в успокаивающих словах друга, единственного друга среди многочисленных "друзей". Он жаждал иного. Его неудержимо тянуло к ней.
Анхнофрет всю трясло, и она пыталась успокоиться, применяя то же средство, что и Александр.
"Дура, возьми себя в руки! Как ты могла так расклеиться?"
Она злилась на своё состояние, но ничего не могла с собой поделать. Так уже было в её жизни, когда Ядовитый Цветок не смогла совладать со своими чувствами. Спустя много лет, хладнокровно отправив в Дуат кучу народу, она и представить не могла, что снова будет вот так метаться с растрёпанными мыслями, не находя себе места. И почему?
Просто она на мгновение представила Александра, лежащего на земле со стрелой в груди. Мёртвого. И в это мгновение она едва не закричала от отчаяния. Вовсе не из-за того, что весь многомесячный труд в одночасье пошёл бы прахом. Нет.
Она только сейчас поняла, что больше не представляет своего мира без Александра. И это потрясло её до глубины души.
Когда много лет назад Тутимосе, тогда ещё наследник Двойной Короны, одарил запутавшуюся в своих желаниях дочь Меринасира своим вниманием, и она оказалась на его ложе, против воли Самозванки исполнив предначертанное, чем стала его любовь для неё? Великой честью, разумеется. Были ли ответные чувства? Без сомнения. Ей было хорошо с ним. Зная, что никогда не станет законной женой, она не задумывалась о своей судьбе. Разве плохая судьба? Одна из первых лиц Дома Маат, владетельница шепа Пер-Басти. Если бы родились дети от Величайшего, они заняли бы высокое положение в обществе. Впрочем, она не позволяла себе забеременеть, ведь пришлось бы надолго отказаться от той жизни, которою она вела, а этого ей не хотелось.
Любила ли она Величайшего? Привязана была точно. Да и не задумывалась она над этим. А если бы все же задумалась — пример Ранефера и его женщин был красноречивее любых возвышенных речей, прославляющих любовь. Такой любви она и врагу бы не пожелала.
И вот судьба свела Анхнофрет с человеком, который оказался для неё загадкой. Воин и полководец, как и Тутимосе. Чужеземец, варвар, нечестивец, поклоняющийся ложным богам, он, однако, не имел ничего общего с царями хатти, митанни, фенех и прочими.
Александр был подвержен тёмным страстям, вспыльчив, нередко жесток. В минуты слепого гнева он терял контроль над собой, превращаясь в деспота, подобного тем, что Анхнофрет немало повидала на востоке. Но, успокоившись, он становился другим человеком.
Нечестивцы-хазетиу всегда оставались варварами. Александр же, умный, прекрасно образованный, чрезвычайно любознательный, стал в её глазах ровней ремту. Сказать, что ей было интересно с ним — всё одно, что не сказать ничего. Она разгадывала его, как некую тайну. Тутимосе был прост и понятен. Она всегда легко угадывала его настроение, чуть ли не мысли читала. Ещё в те времена, когда злые языки называли её сведущей в колдовстве, она слушала эти сплетни со снисходительной усмешкой. Ей нравилось сознавать своё могущество. От которого в обществе Александра не осталось и следа.
Отворилась дверь. Анхнофрет повернула голову. На пороге стоял царь.
Анхнофрет поднялась из-за стола. Александр приблизился и остановился чуть дальше вытянутой руки. Некоторое время оба молчали.
— Я так боялась, что не успею... — прошептала Анхнофрет.
— Успела, — почти так же негромко ответил Александр.
Он смотрел на неё, чуть склонив голову набок. А она сама не заметила, как подхватила эту его привычку. Уже давно.
"Я испугалась, что больше тебя не увижу".
Он мягко улыбнулся, словно услышал невысказанные слова. Она тоже улыбнулась.
— Ты не обидишься, если я не буду сегодня предлагать тебе вина? — спросила Анхнофрет.
Она позабыла добавить обращение "царь".
— Потерять голову можно не только от вина, — сказал Александр.
— Есть разные способы... — согласилась Анхнофрет, — хочешь проверить, не прячу ли я меч?
Александр не ответил.
— Не прячу... — прошептала Анхнофрет.
Она медленно подняла руки к плечам. Щёлкнули бронзовые застёжки, и тонкая ткань хитона скользнула вниз.
Всёсжигающее пламя, до сих пор скованное незримыми путами, загнанное в клетку условностей, вырвалось на волю.
Мужчина шагнул вперёд и легко, словно пёрышко, подхватил женщину на руки.
Спустившись по сходням на причал, Нимаатра приветствовал встречающих его Меджеди, Неарха и Итту-Бела. Нимаатра ожидал увидеть почётную стражу эллинов, но перед ним выстроились лишь с десяток Хранителей. Неарх пожелал Знаменосцу радости довольно сдержано, но тот не придал большого значения холодности критянина. После Камира он сам для выражения хотя бы показной приязни к эллинам делал над собой усилие.
— Ты, верно, хотел бы видеть царя, достойнейший наварх? — не стал кружить вокруг да около Неарх.
— Да, я ожидаю видеть, — ответил Нимаатра медленно, с расстановкой, вспоминая эллинские слова, — но прежде говорить с Анхнофрет.
Меджеди спросил на родном языке:
— Может быть, тебе отдохнуть с дороги, достойнейший?
Неарх еле заметно поморщился, скосил глаза на Итту-Бела. Тот, приблизив своё лицо к уху критянина, перевёл слова Знаменосца.
Неарх пожал плечами, дескать, препятствовать гостю не намерен. Он обратился к Меджеди, что тот волен сопроводить гостя в покои посланницы.
Меджеди предложил Знаменосцу колесницу, сам занял место возницы. Он вёл лошадей неспешно и далеко не кратчайшим путём, пытался отвлечь гостя разговором. Нимаатра заметил это и раздражённо заявил, что у него нет времени для обозревания местных достопримечательностей и нельзя ли поторопиться. Меджеди поджал губы, но повиновался.
Они подъехали к царскому дворцу, в котором располагались покои посланницы и помещения, выделенные для её свиты. Вот и дверь спальни Анхнофрет. Возле неё стояли двое. Ремту и македонянин. Последний показался Нимаатра знакомым, вроде бы видел его мельком на Алаши.
Македонянин преградил Знаменосцу путь. Хранитель взирал исподлобья, но не сдвинулся с места.
— Я хочу видеть Анхнофрет, — сказал Нимаатра.
— Сейчас ты не можешь её видеть, почтенный, — ответил македонянин, — тебе придётся прийти позже.
— Достойнейший сын Нибамена, — быстро подал голос из-за спины Знаменосца Меджеди, — позволь, я...
Он не договорил.
— Почему я не могу входить? — повысил голос Нимаатра, — это жилище посол Та-Кем! Что означает это запрещение?
За дверью раздался смех и женский голос, который Нимаатра сразу узнал, проговорил по-эллински:
— Там кто-то пришёл. Дай, я оденусь.
Нимаатра посмотрел на Меджеди. Лицо того окаменело. Из-за двери раздался властный мужской окрик:
— Кто там? Леоннат, пусть все катятся к воронам! Не сметь беспокоить меня!
— Ты не можешь войти сейчас, почтенный наварх, — невозмутимо заявил Леоннат, скрестив руки на груди.
Нимаатра помрачнел, несколько секунд сверлил македонянина взглядом, а потом резко повернулся и пошёл прочь.
Багровый диск Атума исчез в волнах, спустившись в Дуат, но закатные небеса ещё хранили частичку его света, медленно сдаваясь наступающей тьме.
Ночь накрыла землю плотным покрывалом, но города и селения людей не собирались отдаваться в её безграничную власть. По всему престолу Геба зажглись мириады огней, пламя которых продолжало сражаться с тьмой в ожидании нового рождения Хепри.
По всему восточному побережью Зелёных Вод в те дни многие не смыкали глаз, с тревогой следя за движением воинств и ладей ремту. И сам лагерь Менхеперра не спал. Конечно, многие воины безмятежно храпели в своих палатках и на палубах ладей, частью вытащенных на берег. Знали, что товарищи стерегут их покой.
Сам Тутимосе тоже ещё не ложился, до ночи он занимался делами, но и по завершении оных отдыха не получилось. Старший придворных писцов, сопровождавших воинство в походе, прибыл в шатёр Величайшего с сообщением о том, что к берегу пристала ладья с Алаши, на которой доставили некое письмо.
На футляре Величайший увидел печать Нимаатра. Он зажёг ещё пару светильников с топлёным жиром, добавив света, развернул папирус и начал читать.
"Живи вечно, Величайший, во здравии и силе!"
Тутимосе опустил перечисление своих титулов и имён, заключённых в знаках Сен. Знаки были выведены небрежно. Очевидно, Нимаатра спешил (а он и так-то не отличался способностями к тому, что эллины называли каллиграфией), потому, не забыв о титулах, все же не уделил им подобающего внимания. Тутимосе это совершенно не заботило.
"Брат мой, прости меня, ибо недоброе я должен тебе сообщить. Долго я терзался, будет ли праведным донести до тебя это горькое знание. Не сомневаюсь, Ипи бы умолчал. Он посчитал бы, что для блага Священной Земли так будет лучше. Но я не Ипи. Я не могу скрыть от тебя то, что сделало моё Ка совсем чёрным от возмущения. Брат мой, в доме твоём поселилась тень подлого предательства..."
Тутимосе дочитал письмо до конца. Случись кто сейчас в шатре, он не смог бы увидеть те чувства, что отразились на лице Величайшего, скрытом в полумраке. Тьму рвало на части пляшущее пламя светильников, создавая причудливую игру света и тени.
Тутимосе долго сидел неподвижно, немигающим взором глядя в пустоту. Потом пальцы его сжались, сминая папирус. Еле слышно хрустнули тонкие волокна, уничтожая начертанные слова, обращая их в прах, но, не вычёркивая из памяти...
Конец второй книги
[1] Самоназвание хеттов — "канесили". Термин "хатти" использовался для обозначения жителей всего царства, а так же предыдущих обитателей этой земли. Отличаются они так же, как "русский" и "россиянин".
[2] Древнее царство, расположенное на юго-востоке Малой Азии. В античности и средневековье эта земля называлась Киликией.
[3] Иллуянка — хтоническое драконоподобное чудовище в культуре хеттов, с которым боролись боги и их избранники.
[4] Тархунтасса — хеттская крепость. Позже, ассирийский царь Сарданапал основал на её месте город Тарс.
[5] Иштан (Эстан) — бог солнца у хеттов. Учитывая схожесть имени с Итан (Атон), возможно это единый средиземноморский эпитет солнца в хеттском произношении.
[6] Муваталли — глава Госбезопасности при Циданте II и его сыне, Хуцции II. На данный момент — очень молод. В нашей Истории, после ликвидации египтянами Циданты (приблизительно через пятнадцать лет) стал названным братом Хуцции, возвёл его на престол. Позже, будучи родственником Хуцции по женской линии (при формальном матриархате), ликвидировал царя и его брата, занял трон. Проявил себя, как талантливый полководец, реформатор армии. С его именем ассоциируется новый расцвет царства хеттов, хотя правил он недолго, в свою очередь был убит заговорщиками.
