Они выстоят. И не таких врагов видала Раннэиль. Она дожила до сего дня. А враги — как правило, нет.
— Командуй, Васильич. Считай, что я — твой солдат.
Ещё ближе. Ещё...
— Пали!
Всем известно, какой у альвов тонкий слух. Они в бою даже затыкали уши плотными комочками толстой шерстяной ткани, чтобы не оглохнуть от пальбы и криков. Но зато тонкостью их слуха отлично пользовался прагматичный Пётр Алексеевич. На марше это выражалось в том, что в каждой колонне обязательно было сколько-то альвов. А сами колонны шли на таком расстоянии друг от друга, чтобы остроухие могли услышать, если там случится стрельба.
Поручик Геллан, вытребовав коня у кого-то из рязанских драгун, нагнал государя, когда, судя по ландкартам, вскоре уже должна была показаться на горизонте крепостица Кызыкермен. Разведка сообщила, что там не с кем драться: не крепость, а одно название, и гарнизона никакого. Местные татары и ногаи, едва прослышав о приближении русской армии, поспешили убраться поближе к Перекопу. Предупредят турок в Ор-Капу? Ну и бог с ними. И без того уже весь Крым знает, что русские сильно обиделись за набег полуторалетней давности. Потому Пётр Алексеевич не торопился. Если они явятся под Кызыкермен не сегодня, а завтра, мир не рухнет... Оттого и нагнал его гвардейский поручик-альв довольно быстро.
— Позади стреляют, государь, — встревожено доложил он. — Там, где обоз. Поглядите, уже и дым пороховой виден.
Почти полное безветрие позволяло белому с сероватыми переливами облачку медленно подниматься над местом сражения. Это не пыль. Пороховой дым ни с чем не спутать.
Геллан всего лишь на миг встретился взглядом с императором ...и отвёл глаза. Он, опытнейший воин, лучший разведчик русской армии, без страха ходивший на самые сложные задания — испугался. Ибо император сейчас был во власти непредставимой для альва ярости.
— Пехоте — строиться в каре! — Пётр Алексеевич, как обычно в таких случаях, долго не раздумывал. — Оставаться на месте. Командует Миних. Драгуны — за мной!
Геллан только и успел подумать, что куда разумнее было бы отправить во главе кавалерии кого-то другого. Но император меньше всего нуждался в его советах. Он сейчас вообще не был способен прислушиваться к чьим-либо советам.
"Если за свою жизнь и свободу он когда-то отдал Азов, то что отдаст за жизни жены и детей? — подумал альв, присоединившийся к конному строю. — Не исключено, что кто-то сдал татарам местонахождение императрицы и наследников... Узнаю, кто — клинок марать не стану, утоплю в нужнике".
Драгун повернуло к атакуемому обозу десять полков полного состава. Нужно ли говорить, что ногаи, едва завидев такое грозное воинство, развили совершенно неприличную скорость в противоположном направлении? Своих мёртвых они, как обычно, бросили там, где тех застигла смерть. Разве что попытались поймать белого кабардинского жеребца, тащившего по земле запутавшийся ногой в стремени труп в богатом халате. Но кабардинец был ранен и напуган, и поймать его довелось уже кому-то из пермских драгун. А найденное за пазухой халата письмо, писаное по-турецки узорчатой арабской вязью, было адресовано нуреддину Фетиху Гирею, и начиналось со слов "О мой драгоценный племянник, восходящее солнце нашего рода..."
— Это мы вот сейчас татарского царевича, что ли, угробили? — хмыкнул в усы полковник Чебышёв, ознакомившись с переводом письма.
— Там этих Гиреев, что мышей в амбаре, — мрачно ответил Пётр Алексеевич, не сводя глаз с жены, стоявшей в шеренге ингерманландцев. — Этого лишились — другого вмиг на его место найдут... Почему не велел ей убираться к бабам с детишками? — тихо, но страшно спросил он, внезапно сменив тему.
— Я государыне не указ, Пётр Алексеевич. Ты ей обоз беречь доверил, не мне.
Государь, на миг представив, что стало бы с дураком, вздумавшим приказать Лесной Принцессе прятаться вместе с бабьём, даже гневаться перестал. Такое она могла бы стерпеть только от него, и то с оговорками. Глядел на неё, чумазую от пороховой копоти, недвижно стоявшую в ряду солдат по стойке "смирно", и одолевали его противоречивые чувства. Ну, что поделать, если не бывает баб без изъяна? Лично убедился. Евдокия — дура первостатейная. Екатерина на передок была слабовата. А у этой кулаки чешутся. Хорошо, когда жена радеет о делах мужа, но не до такой же степени!
Всё это настолько явно отразилось на лице Петра Алексеевича, что полковник тихо посочувствовал императрице. И совершенно напрасно. Плохо он знал эту парочку.
— ...О детях-то хоть подумала?
— Только о них и думала, Петруша.
— Я ведь сказал — в драку не лезть.
— Ты сказал — беречь обоз. По-иному не умею, извини.
— Письмо ханское читала?
— Да, любимый.
— Надеюсь, и выводы сделала. Они хотят повторить для меня Прутскую неудачу, а чтоб наверняка было, вас прихватить. Посему отныне быть и тебе, и соплякам нашим при ставке. Чтоб ни на шаг в сторону! Ясно?
Он ещё бодрился, но было видно: годы и нездоровье берут своё. Что с ним станется, если принесут весть о пленении её и детей? Хорошо, если умрёт сразу, убитый этой вестью. Гораздо хуже, если выдержит удар, и будет вынужден вновь принимать позорные условия. Куда более позорные, чем в первый раз.
Раннэиль давно знала: он болен тем же страхом, что и она сама. Страхом потерять тех, кого угораздило полюбить на склоне лет. Политика и престолонаследие тут второстепенны.
— Ясно, Петруша, — альвийка с тонкой печальной улыбкой ласково коснулась его щеки. — Будет ли у меня голос при ставке, или ты намерен держать меня там в качестве мебели?
— Ах, ты ж... — от такой наглости Пётр Алексеевич едва не лишился дара речи. — Опять за своё, Анна?
— Не хочу быть обузой. Я могу быть полезной в военном деле, сам знаешь.
— Поглядим...
Она слишком хорошо знала эту его показную суровость, когда вроде бы аргументы противной стороны в споре убедительны, и от своего отступиться нельзя. Но если он хочет, чтобы военачальники прислушивались к её мнению... после, когда его не станет, то должен продемонстрировать генералитету способности императрицы уже сейчас.
...и сквозь горячечный бред до неё донёсся вой раненого волка.
Неужели это плод плавящегося от жара воображения? Откуда во дворце волки?
Нет. Уже по выздоровлении, когда она, исхудавшая, с запавшими щеками и тёмными кругами у глаз, тихо молилась в красном углу за умершую дочь, память прояснилась. Словно завесу отдёрнули.
Ей тогда не почудилось...
"Их-то за что, господи?!! Коли я перед тобой провинился — меня и казни. Пощади их, не терзай!.."
Истовая, раскалённая, на грани помешательства, молитва странно звучала из уст того, кто во времена былые устраивал всешутейшие и всепьянейшие соборы. Но, судя по всему, молитву эту в Небесной канцелярии услышали: к утру его императорскому величеству, так и не сомкнувшему глаз, доложили, что кризис миновал, и семейство пошло на поправку.
"Я вас вымолил не для того, чтобы потерять", — вырвалось у него однажды. И это, вполне возможно, было правдой. Бог людей непредсказуем.
Кызыкермен и вправду заняли без единого выстрела. Укрепления там доброго слова не стоили, а татары и "неверные" запорожцы-низовики, обосновавшиеся здесь после бегства Мазепы, просто ушли, не ввязываясь в бой с заведомо более сильным противником. Здесь Пётр Алексеевич заранее наметил сбор всех колонн, а чтобы солдатикам не было скучно, приказал строить укрепления взамен никуда не годных татарских. Нападения самих татар он не ждал: хан Каплан-Гирей с войском находился в Персии, где его вкупе с султаном турецким знатно трепал Надир. Зато снова могли пожаловать в гости ногаи, с которых тот же хан вполне может строго спросить за гибель племянника. Бережёного бог бережёт.
Здесь же, в Кызыкермене, его застал посыльный из Петербурга. Новость от вице-канцлера Остермана — его кандидатура после смерти Головкина стала уступкой австрийской партии, что поделаешь — государя не порадовала. Французы под предлогом отстаивания прав Станислава Лещинского на польскую корону объявили австрийцам войну, и, согласно союзному договору, Россия в течение четырёх месяцев должна вступить в ту же войну на стороне Вены. Второе-то ладно, корпус генерала де Ласси на то и оставлен в Лифляндии, чтобы, в случае чего, подсобить союзничкам. А вот то, что Версаль принялся спешно спасать своих османских и татарских протеже, не позволяя Австрии выставить против турок на Балканах сколько-нибудь серьёзные силы и втягивая Петра в грязную европейскую свару, наводило на крайне неприятные размышления. Видимо, кардинал де Флёри здраво оценивал реальное состояние дел Блистательной Порты. Настолько здраво, что рискнул едва ли не в открытую признать Францию союзником осман. При таком раскладе Версалю, конечно, придётся воевать практически в одиночку, но чем чёрт не шутит? Авантюра вполне могла оказаться удачной, если бы цели хитрого кардинала по отвлечению внимания от Блистательной Порты были достигнуты... Одного только не учёл престарелый владыка внешней политики Франции: невероятной, прямо-таки нечеловеческой энергии Петра, просыпавшейся, когда перед оным возникало препятствие.
— Боженьке шести дней хватило, чтобы мир сотворить, — ехидно заметил он, прочитав послание Остермана. — Нешто нам четырёх месяцев не достанет, чтоб хана крымского усадить в лужу?.. Нынче же идём на Перекоп.
Точнее, на Перекоп пошла не вся армия, а её основная часть. Зачем всем скопом ломиться в запертую дверь, если есть отличная калиточка — Арабат? Всегда открыта и ведёт куда надо. Правда, место там плохое: Гнилое море по одну сторону, море Азовское по другую, и пресной воды — только та, что с собою прихватил. Колонна генерала Леонтьева должна была соединиться у переправы с донцами наказного атамана Ефремова, и далее совершить стремительный марш по песчаной Арабатской стрелке в самое сердце ханства. Но и это ещё не всё. Взятие Азова "распечатало" устье Дона для казацких судёнышек, и теперь сам чёрт не ведал, что вскорости начнётся на побережье татарского Кырыма...
А основные силы десять дней спустя, почти без потерь отбив две серьёзные атаки уже не ногайской, а татарской конницы, встали лагерем в виду укреплений Ор-Капу.
— Ничему не научились, — констатировал Пётр Алексеевич, ознакомившись с результатами рекогносцировки и, для пущей верности, осмотрев укрепления лично. Крепость и длинный, от моря до моря, вал с башнями перекрывали перешеек полностью. — Как с Васькой Голицыным воевали, так и с нами воевать собираются.
— Если раньше получалось, зачем менять стратегию, — не без ехидства заметил плотный, средних лет человек, уже вынужденный носить парик.
— Затем, что противник изменился. Карла у себя приютили, слушать его слушали, а толку с того?
— Толк есть, ваше величество. Это здесь их тысячи четыре сидит, больше укрепления не вмещают. На побережье, в гаванях османских, гарнизоны будут куда как больше. Одна надежда, что укреплены они против казаков, не против настоящей армии.
— Ты, Христофор Антонович, казаками не пренебрегай. На своём месте они хороши... Что скажешь по будущему штурму?
— Уязвим левый фланг укреплений, ваше величество, — последовал ответ. — Именно туда я хотел бы нанести главный удар. Однако для отвлечения противника следует также наносить удары и по сивашскому флангу, и по воротам, и по самой крепости. Вот, кстати, случай казакам проявить себя. Начинать штурм следует ночью, чтобы преодолеть ров и взобраться на вал перед рассветом. Также считаю целесообразным поднять на вал несколько орудий и начать обстрел перекопских укреплений ради поддержки пехоты. После этого я отвожу не более двух часов на то, чтобы выбить осман из крепости.
— Час.
— Это приказ, ваше величество?
— Нет. Такой срок на захват крепости отводила императрица. При том она дословно описала тот же план штурма, что ты сейчас изволил мне изложить.
— Занятно, — усмехнулся собеседник императора. — Я наслышан о том, какую память о себе оставила ея величество в Саксонии, но не думал, что она способна мыслить стратегически. Дамы, как правило, сим даром обделены.
— Нет правил без исключений, Христофор Антонович. Поехали-ка отсюда.
Желтовато-серые стены турецких укреплений отбрасывали резкую тень на поросшую травой землю Перекопа. Хорошо, до каменной твёрдости, наезженная дорога втекала в ворота и обрывалась там, отсечённая массивными створками. Но ни император, ни его военачальник не думали сейчас о том, сколько миллионов человек угнали туда, на юг, за четыре столетия. Оба думали о предстоящем штурме, а сантименты — это не для них, и не сейчас.
Сперва дело, слова будут после.
...Турки повели себя вполне предсказуемо: едва Миних передал через парламентёра требование либо признать власть императора всероссийского, либо покинуть укрепления, стали взывать к мирному договору четырнадцатилетней давности. Мол, это не подданные султана его нарушали, а грязные ногаи. С ними, мол, и разбирайтесь за набеги, а мы не при чём. Петра Алексеевича подобные отповеди всегда приводили в бешенство. Ответил он, как обычно в таких случаях, через слово поминая чью-то мать, но парламентёру, во избежание недоразумений, ничего из его пламенной речи не передали. Так и ушёл янычарский ага без ответа и новых требований. Поскольку конкретных сроков, вроде "даём три дня на раздумья", никто не озвучивал, обе стороны готовились к сражению спешно. Хотя гарнизон Ор-Капу был давно извещён о приближении русской армии, но всерьёз это до сих пор не воспринимали. Два неудачных похода Василия Голицына и Прутский конфуз Петра Алексеевича приучили турок к тому, что возглавляемого высокими персонами войска можно не опасаться. А зря. Бомбардир Михайлов был из тех, кто извлекает уроки и из побед, и из поражений.
Начало штурма турки банально прозевали: никто из них не мог представить, что можно тёмной ночью спуститься в ров и взобраться на двадцатисаженный вал, используя в качестве инструмента рогаточные копья, штыки и всё ту же чью-то мать. Когда османы спохватились и пошли сбрасывать неприятеля обратно в ров, этого самого неприятеля на валу оказалось слишком много. Закипел рукопашный бой. Атакующие ухитрились даже пяток пушек на вал втащить и начать обстрел неприятеля. Из крепости и одной из башен открыли ответный огонь, быстро утихший, когда до турецких топчи добрались альвы Геллана. Пётр Алексеевич по здравому размышлению отказался повторить азовскую операцию, справедливо считая, что здесь турки будут настороже, и есть риск лишиться отменных диверсантов. Куда больше шансов на успех у подразделений Геллана было в горячке боя... Словом, Ор-Капу сдалась не более, чем через полчаса после начала боевой фазы штурма. Янычар, открывших огонь, вырезали подчистую. Пощаду дали тем, кто сдавался без боя.
Дорога в степной Крым была свободна.
...На какой-то неуловимый миг она даже обрадовалась, что не растеряла умений лесного воина.
Всего одно неосторожное движение, выдавшее намерения — и вколоченный до уровня инстинкта выживания навык швырнул её ничком на траву. Инстинкт матери сработал одновременно: Раннэиль, уже в падении, сбила с ног мальчишек и с силой прижала к себе. Петруша, было, дёрнулся, и только затем притих, зато меньшенький застыл неподвижно, как настоящий маленький альв.
