— Не. То есть, под замком тоже. Только там давным-давно не хоронят. Под Новой церковью теперь крипта.
— А могила королевы где?
— Королевы Каланды? Да там же, в крипте. Ты что, опять в город намылилась?
— Да, придется. Мне необходимо посетить могилу. Вместе с Мораг.
Кукушонок подозрительно меня оглядел.
— За каким таким... Ты курочить ее вздумала? Могилу то есть? Там, думаешь, ответы на загадки найдутся? Не божеское это дело, Леста.
— Курочить, надеюсь, не придется.
— Зачем тогда?
— Вопрос задать. Вернее, два вопроса.
— Кому?
— Каланде.
Пауза. Кукушонок сощурился. Непроизвольно мазнул ладонью по груди, нащупывая под рубахой оберег.
— Мертвую призвать собралась... Леста, не дело это. Не дело. Единый милостив, пока зла не вершишь, а мертвых из могилы подымать — истинное зло!
— А я-то кто, по-твоему? Не результат богопротивных действий? Что же ты дружить со мной не брезгуешь?
— О том колдуну твоему ответ держать. Пока ты зла не чинишь, я от дружбы не отказываюсь.
Он выдернул из-за ворота монетку-солю и зажал в кулаке. Глаза его в узком злом прищуре потемнели и как-то остыли. Не янтарь и не мед — холодная торфяная вода.
Я прямо-таки взвилась:
— Ах, вот как! На весах, значит, взвешиваем. Пойдет направо — руку протянем, пойдет налево — руки умоем. С нас взятки гладки. Чистенькие мы со всех сторон. Разбираемся — здесь у нас зло, здесь у нас добро. Здесь у нас черное, здесь у нас белое. За белое мы ухватимся, а черное отпихнем подальше. Ногой отпихнем, чтоб рук не марать.
— Вот я и не хочу, чтобы ты маралась!
— А почем ты знаешь, насколько я измарана? Может, у меня руки по локоть в крови? Может я детишек малых на дно утаскиваю, чтоб сожрать? Может, меня сам дьявол послал, чтоб тебя, такого чистенького, совратить и душу твою бессмертную навсегда погубить?
Кукушонок оскалился:
— Валяй, совращай. Прямо здесь. При бате.
— Уже! — я торжествующе наставила на него указательный палец. — Уже, а ты и не заметил, глупец. Я купила тебя за пятьдесят пять золотых монет из колдовского клада! С потрохами купила!
Он отшатнулся и побелел, словно ему молоком в лицо плеснули. Даже веснушки выцвели в один момент. Глаза распахнулись до невозможности, как тогда, ночью, на островке, когда мне удалось ненадолго напугать его.
Враз помертвевшие губы беззвучно задвигались. Молитву, что ли, читает?
— Вот так и ловят таких как ты, Кукушонок, чистюль, — меня охватил горький восторг разрушения. — Доверяющих своему сердцу, потому что оно не знало грязи. Так и ловят — на доверии. Чтобы тебя обмануть, не надо лгать. Тебе надо говорить правду — ты сам себя обманешь.
— Убирайся, — прошептал он. — Убирайся сейчас же.
Вот такая беда.
Нас связывала общая тайна, общая опасность, все то же сакраментальное доверие... А что вышло? Пара слов, самое забавное, правдивых слов...
Вдребезги.
Я поднялась, глядя на него сверху вниз.
— Поверил?
Он смотрел исподлобья, зло и обиженно. Тискал в кулаке медную сольку. Молчал.
— Опять поверил. Плохо твое дело, Ратер. Никуда не годится...
Я оглянулась на паромщика, который ерзал задом по разбросанному тростнику, недоуменно поглядывал на нас, но в разговор не встревал. Да вряд ли он что-то слышал. Только видел — поссорились, голубки.
Да, Хелд. Поссорились.
Пусть твое чадушко остынет и подумает.
А у меня дело есть. И я не собираюсь его отменять ради чьих-то капризов. Или принципов. Или другой какой ерунды...
Во рту было кисло. Хотела сплюнуть, но только поморщилась.
— Куда это она? — озадачился паромщик у меня за спиной.
Ратер не ответил.
* * *
На краю тропинки, вьющейся среди могил, в двух шагах за красивой, недавно отстроенной церковью, стоял черный обливной горшок, полный поблескивающих монет. Хитро так стоял, вроде бы в тени и с краю, но в то же время на виду, мимо не пройдешь. Я и не прошла. Схватила его за круглые бока.
— Ага. Ты-то мне и нужен.
Горшок в моих руках мгновенно отяжелел и взорвался гигантской черной вспышкой. Мощные лапы с размаху опустились на плечи, нос мазнуло жарким и мокрым, ладони раздвинули лохматые собачьи ребра.
— Ой-ей! С ног собьешь!
— Рррр-гав!
Пес танцевал на задних лапах, лупил меня в грудь передними и норовил вывозить лицо широченным слюнявым языком.
— Гав! Гав! ГАВ!!!
Кислое настроение неожиданно улетучилось. Вот кто не будет с постной физиономией указывать мне, что хорошо, а что плохо! Вот кому все равно — что живой, что мертвый, лишь бы человек хороший был! Я вцепилась в густющую шерсть и, радостно рыча, принялась тузить приятеля. Мы грохнулись на тропинку, покатились от камня к камню, прямо по клумбам, сминая роскошные поздние георгины и простенькие золотые шары, брыкаясь, извиваясь, визжа, хохоча и гавкая во все горло.
— А вот я вас сейчас, хулиганы! Нашли, где кувыркаться!
Поперек хребта слабенько хлестнуло. Однако клубок наш тотчас развалился, мы отскочили в разные стороны.
— Вот сейчас стражу позову! — старик-сторож воинственно размахивал клюкой и топал на нас ногами, — Вот вы у меня попрыгаете! А ну, прочь пошли! Пошли, пошли прочь! Цветы поломали, негодяи... Вот я вас!
Не сговариваясь, мы порскнули к воротам. У ворот я оглянулась — сторож ковылял за нами, через шаг останавливаясь, хватаясь за грудь и потрясая палкой. Мне стало стыдно. Цветы-то мы и вправду поломали...
— Простите нас! Больше не будем!
— Вот я вас... — донеслось в ответ.
— Он глухой, — сказал Эльго. — И впрямь, нехорошо получилось. Он тут совсем один сидит, только и радости, что гонять всякую бестолочь вроде нас. Пойдем куда-нибудь в кабак, купим ему жестянку табаку.
— У меня денег нет.
Эльго осклабился:
— Да уж оторву я от себя кусок ради такого дела. Пойдем, сожрем чего-нибудь. Только не рыбы! Рыба — она для рыбоедов. Сосисок с горохом, а? Колбасы жареной! Под пивко, грррр...
— Пирожков с повидлом... И рулет с орехами, на меду.
— Это под пиво-то?
— А что? Нормально.
— Ну у тебя и вкусы.
— Э, ты еще не знаешь, какие вкусы у принцессы Мораг. Она такую гадость пьет!
— Да знаю я. Гулял с ней по кабакам не раз. Уж она гулять горазда! Свита вся давно под столом, а она — ни в одном глазу. Колобродит, конечно, но не спьяну. Мы с ней как-то тягались, кто кого перепьет.
— Вот как? И кто кого?
Черный пес, похоже, смутился.
— Да понимаешь... не помню. Помню только, пожар потом был. Только ты не спрашивай, кто поджег. Я, во всяком случае, не поджигал. Кажется. Зачем мне это?
Я только хмыкнула. Вот это, понимаю, принцесса! Грима лохматого споить...
Мы уже вышли на портовую площадь. Небо затянуло тучами, и город и порт как-то очень быстро накрыло сумерками.
— Слушай, — я остановилась, — Хочу тебя сразу предупредить. Я тут... наследила в городе, и меня ищут.
— Золото?
— Ну да...
— Слыхал. Теперь понятно, чего ты так обрядилась.
— Это Пепел меня обрядил. Похожа на мальчика?
— Эт ты не меня спрашивай. Я суть вижу, а что там на тебе поверх нацеплено — мне без разницы.
— Собственно, я к чему веду. Во-первых, у меня к тебе большая просьба. Во-вторых, мне все равно придется войти в город.
— Как же без просьбы, — проворчал грим. — Нет бы просто так прийти, по-соседски... Ну что там, давай, излагай свою просьбу.
— Я прошу тебя поговорить с мертвым человеком. С королевой Каландой.
— Уау... Это еще зачем?
— Ее дочь в опасности. Мать должна ей помочь.
— Ничего она ей уже не должна, — покачал головой Эльго. — Но мертвые всегда говорят правду. Если вообще говорят.
— Надо попытаться! Очень, очень надо.
— Очень — очень?
— Очень — очень.
Грим помолчал, опустив к земле черную волчью морду.
— Леста. Подружка. Соседушка. Ты понимаешь, о чем просишь?
— Ты не можешь этого сделать?
— Сделал бы... за твои красивые глаза. — Он тряхнул головой, уши звонко щелкнули, — Но я тут могу быть только посредником. Это сделка с Полночью, понимаешь?
— Ну... да.
Теперь был мой черед уставиться в землю. Я мало знала про Полночь. Вран и Гаэт ее проклинали. С Ирисом у нас были другие темы для бесед. Амаргин Полночи не гнушался, но требовал осторожности. Еще была Перла, Прекрасная Плакальщица, совместившая в себе Сумерки и Полночь, но с ней я так и не удосужилась серьезно побеседовать.
— Не то, чтобы я тебя пугал или сильно отговаривал, подружка. Просто хочу знать, соображаешь ли ты, что делаешь. Серьезное решение. Сделка. Так ли тебе эта беседа нужна?
— Я ломала голову целый день. Мне надо во что бы то ни стало обойти противника. Что от меня потребует Полночь?
Эльго задумался.
Надолго задумался.
Странно мы, наверное, смотрелись, на краю площади, в стороне от неумолкающей портовой суеты, недалеко от городских ворот: босой подросток в дурацкой войлочной шляпе — и сидящий перед ним здоровенный черный пес с острыми ушами. Хотя — почему странно? Мальчишка разговаривает с собакой. Самая естественная из существующих картин.
— Ну что, — грим выпал из задумчивости, — Значит, сделка. Предлагаю равный обмен — услуга на услугу.
— Какая услуга?
— Когда мне придет нужда, — пес прищурил алые глаза, — я обращусь к тебе, Леста Омела. И ты выполнишь мою просьбу. Ага?
— Эльго, я надеюсь, ты не попросишь меня... о чем-нибудь невозможном? Убить того, кто мне дорог... вообще кого-то убить...
Грим выразительно пожал плечами:
— Вряд ли мне понадобиться чья-то смерть.
— Ну и всякое такое... Давай определенно договоримся. Конкретно.
— Э-э, нет. Так не годится, соседка, — песья саблезубая улыбка. — Поверь моему опыту, определенность в такой сделке еще хуже. Договор с Полночью — это сделка с судьбой. Чем больше ты будешь подозревать подвох и пытаться от него защититься, тем вероятнее попадешься. По дружбе тебе говорю. Вообще-то я не обязан о таких вещах предупреждать.
Я покусала губу. Эльго прав. Сделка есть сделка. Конечно, хочется заплатить поменьше, а получить побольше. А еще лучше — задаром. Но в итоге все равно получится, что провел сам себя.
— Судьбу можно обманывать, — кивнул грим, будто услышал мои мысли, — но нельзя обмануть. Так один умный человек сказал. Очень точно сказал. Правда, он говорил о времени, но и судьба, и время — суть отражения единого закона бытия.
— Полночь подчиняется законам бытия?
— А куда мы денемся? Полночь существует — значит, бытие.
— Но мертвые — это ведь ваша епархия?
— Помнишь, что наш с тобой общий приятель говорил? Что, де, нет никаких мертвецов? Ну вот, он, в общем-то, прав.
— Погоди, погоди, погоди... А кого же мы спрашивать собираемся? Ты же сам только что заявил, мертвые говорят исключительно правду!
— А! Мертвые. Мы с тобой разные вещи называем одинаковым словом. То, к чему мы можем обратиться — всего лишь слепок памяти. Сброшенная шкурка, лишенная души. Одежка прошлой жизни, помнящая тепло живого тела. Ну, если, хочешь, свиток, где записан каждый шаг, каждый вздох некогда почившего. Все то, что душа, освобождаясь, оставляет в Полночи. Только это, ничего другого, — Эльго неожиданно фыркнул. — Так что у нас там хламовник порядочный.
— Значит, я должна заплатить Бог знает чем только за то, что попросила прочесть пару абзацев из книги? Несправедливо, не находишь?
— Не нахожу, — отрезал грим. — Тебе не положено читать эти книги.
Опять прав.
— Ладно. Сделка, так сделка. Что там от меня требуется?
— Леста Омела, ты скажешь правду, когда я этого потребую. Как тебе такая формула? Никаких передергиваний. Никаких убийств. Никакой лжи.
Но даже правда — палка о двух концах. Торговаться не имело смысла. Да и что такого я захочу скрыть от грима? Эх, была — не была!
— Хорошо. Я согласна. Когда ты потребуешь, я скажу правду.
— По рукам!
Пес протянул мне косматую жилистую лапу, и я ее потрясла.
— Значит, попытаемся докричаться, — он поднялся. — Я, конечно, не могу сейчас обещать, что твоя королева ответит. Память потихоньку истаивает, теряет ясность. А потом смешивается с другими в такой общий кисель. С киселем только наэмарэ может разобраться, да и то не всякий. На месте скажу точно. Но если не получится, сделка будет считаться несостоявшейся.
— А ты знаешь, где лежит королева?
— Под Новой церковью, ее ведь недавно похоронили.
— Э... восемнадцать лет назад.
— Я и говорю — недавно. Но сперва надо найти Эльви. Нехорошо вламываться в чужой дом без спросу.
— Кого надо найти?
— Эльви. Эдельвейс. Увидишь, — он вдруг засмеялся. — Вот такие дела, мне приходится спрашивать позволения у сумеречной твари. Но я думаю, она не откажет. Ее разлюбезных Лавенгов никто тревожить не собирается.
Мы потихоньку двинулись к воротам.
— И вы не ссоритесь?
— Не-е. Последняя глупость — с соседями цапаться. Когда в крипте похоронили Лавенгов, Эльви ко мне с поклоном пришла. Попросила, чтоб разрешил за своими присматривать. Ну я разрешил, чего там, я ж не зверь какой. Понимаю все. Так что Эльви в крипте за хозяйку, я уж туда и не суюсь. Мирно соседствуем.
Мы не спеша поднимались по улице Олений Гон, ведущей прямиком к Новой церкви. Именно на этой улице несколько дней назад я потеряла золотую свирель.
— Здесь кабачок есть, — сказал Эльго, — Как раз в виду церкви. "У лиса" называется. Портер там отличный подают, а за светленьким лучше идти в "Колесо". Подождем, пока вечерняя служба закончится. И Эльви туда частенько заглядывает, может, в кабаке и встретимся. Друзья у нее там и подопечные. Ну, чего я тебе рассказываю, сама увидишь.
В кабачок "У лиса" я вошла, прижимая к животу кожаную торбочку, доверху набитую серебром. В зале было уже довольно людно, но пьяных рож пока не наблюдалось Вечер только начинался. Я углядела свободный стол в темном углу, наискосок от большого открытого очага и деловито туда направилась. Однако на полпути была перехвачена пышной девицей в крахмальном, без единого пятнышка, переднике. Девица загородила мне дорогу, уперев руки в бока и растопырив круглые, с ямочками, локотки в высоко подвернутых рукавах.
— Поворачивай оглобли, пацан, — неожиданно грубо рявкнула крахмальная девица, — Хозяину не резон, чтобы всякая шушера портовая голым пузом тут светила. Сваливай, сваливай. Иди вон на Козырею.
— Где ты голое пузо углядела, тетенька? — обиделась я. — Глаза протри, а? Приличная одежа, новая почти, галабрского почти сукна, а что в дырьях — так моль зверь разборчивая, абы что хавать не станет. Я вот тоже не абы что хаваю, на селедку, например, и не посмотрю даже...
— Ты мне зубы не заговаривай, моль залетная. Щасс Касю-Вышибалу кликну, пойдешь селедкам на корм, они тебя за милую душу схавают. Чего, чего ты мне в нос тычешь? Ааа... вот с этого и начинать следовает, а то ишь, взялся языком загогулины писать, видали таких писателей... Что заказывать будем?
— Пожалуйста, что у вас есть не рыбное?
