В общем, пока провошкался — обед уже, а там и Ольга звякнула, кассирши-то с перерывчиками работают, по паре-тройке часов в середине дня, когда народу поменьше, вот она и собралась в пустой квартире цветочки полить, и несчастным голоском таким спросила — не поможешь? Как-же как-же. Грех не помочь.
Потом ещё одну тачку сделал, по Степанычевой предсмертной — если по голосу судить — наводке, четыре сотни обломились с неё, и всё на сегодня.
А дальше, со среды, крутился, аки наскипидаренный, поскольку Степаныч вышел наконец из запоя, в который у него гармонично переросло празднование начала нашей совместной деятельности, и пошла пахота с утра до вечера, с перерывом на обед, в моём случае — на Олечку, так что к субботе, такое чувство, аж с лица спал, какие там личные дела — пожрать, и то толком некогда было. Каких только тачек у нас не поперебывало... Наколотил тыщ двадцать, наверное, за те три безумно пахотных дня — и считать их сил не было, просто сбрасывал в ящик комода, что в прихожей примостился... Даже Анатолий Борисыч, позабыв обычный свой высокомерный пофигизм, выразил крайнее неудовольствие посредством вероломной атаки из-за угла моей ноги, её царапания и лёгкого покусывания даже. В самом деле — что ночью ему гулять положено — с этим он согласен. Что поутру надлежит хвостатого впустить и накормить — категорически тоже. Но вот сидеть дома с семи утра до без малого одиннадцати вечера — это уж увольте-с.
Домашние дела, однако, за всею этой суетой-маетой подзапустил, да и продукты подъелись без малого все почти. Прибраться, опять же. В общем, с вечера пятницы у Степаныча как бы отпросился, в смысле, предупредил, чтоб на завтра не договариваться ни с кем, а субботним днём, после обычных утренних экзерцизов — собственно, не совсем обычных, по выходным стал на участок наш... свой, в смысле, бегать — и кофейка с молочком под булочки с творогом и изюмом — бренные останки хлебозавода местного чудо какие вкусные пекут — двинул в Петровский и булочную — далеко не топать чтоб. Выбор поменьше, но лишь чуток, а цены те же самые примерно. На обратном пути, дав крюка, заглянул в рыбный — за корюшкой Толянычу. Мороженная, мелкая — но ему в самый раз, и недорого к тому же. Относительно. А судачьи головы более не желает лопать. Всем видом своим презирает аж до самого кончика нервно подрагивающего хвоста. Видимо, в тот раз ещё наелся... Кстати, хвост этот почему-то с витьковых ещё времён будто репеем липучим цеплял внимание моё, и долго понять не мог, чем... Впрочем, не стану забегать поперёд локомотива большей частью суровой действительности нашей.
Дома загрузил холодильник и короб для овощей, хлебнул Калинова Родника — самая приличная, кстати, водичка, на мой вкус, хотя и из дешёвых — потом прибрался малёха, и только за комп сел — как чу! Звонок зачирикал мерзостно прихрюкивающим бульканьем, долженствующим, видимо, означать — по мнению искреатививших эдакую гадость ублюдков — счастливое пение неведомой птички. Рух, не иначе. Споткнулся, матюкнулся, прочапал к двери, открываю, а там — Катрин! Мнда... Всё непременно сбудется, стоит только расхотеть. Я так и застыл на пороге, с открытым ртом.
— Форточку-то захлопни. Сквозит.
Точно, она. Буквально смела меня из дверного проёма, и аж до самой кровати мы уже и не останавливались. Дальше же — пока отдышались среди будто объёмным взрывом причудливо размётанных по квартире, до люстры включительно, предметов одежды...
А потом я любовался ею, лежащей рядом. Умиротворённой и расслабленной. Недолго. Потом вся напряглась, прям как шланг ТНВД при пуске, кулачки крепко сжались, ямочки на щёчках обозначились столь резко, что едва ли у кого язык повернулся бы обозвать их милыми, а широко распахнутые глазищи... В них отражался потолок. Побелить, что ли, — подумалось мне вдруг. Нашарив у стенки сумочку, выщелкнула из пачки затейливую какую-то не то сигаретку, не то не поймёшь что.
— Просто я решила, что у нашего ребёнка должен быть отец. И предпочтительно чтоб биологический, — задумчиво произнесла она, пуская дым по вертикали.
— Ребёнок? Кккак...
— Блондинку-то выключи, а! Будто не знаешь, откуда дети бывают. Наслышана уже о здешних твоих подвигах. А ты, однако, шалопут, оказывается, не успела, можно сказать, отлучиться ненадолго, как на тебе вот...
— Нет, ну как же не знаю... Но как-то не представлял себе, что и у нас с тобой... Вот так... Раз — и вот. Ты ведь — такая! А я — такой...
— А вот так. Доигрался член на скрипке. А я, если честно, уже и не надеялась. После того... случая. Давнего. Но не о том речь. Видно, у тебя какие-то особые. Бронебойно термоядерные. Или — особо живучие. Ну, эти, спермики которые...
— А по телику показывали, ты вроде как замуж выходишь...
— Между "сделал предложение" и "замуж выходишь" две большие разницы, не находишь?
— Так ты, вроде как, и приняла его... Предложение это, то есть. Судя по и-нету.
— Вот именно что вроде как... Михуил был ну очень настойчив.
— А как тогда сюда-то... В город, то есть?
— Как-как... На лимузине. С двумя джипами эскорта. Типа охрана. Маму навестить отпросилась. Жёстко у них всё, если по-честному, аж жуть пробирает.
— Кстати, а как получилось, что вы с ним... это, ну... познакомились?
— А вот так... Совершенно случайно. Умотал Михуй от охраны и прочих на какой-то совсем левой Тойоте... Так, покататься. На воле. А там у перекрёстка я — вся из себя сине-бело-голубая от "Бурды". Вот скажи честно — ты б проехал? В смысле, мимо?
— Нет.
— Вот и он — нет. Судьба...
— Водички принесть?
— Лучше б водочки. Впрочем, тащи.
— На...
— Спасибо... Эти, ну, телохраны бдить меня у входа расположились, в джипарях, то есть, маме сказала, устала, мол, в дороге-то, посплю чуток — а сама через окошко светёлки своей, как малолеткой от мамы лазила, ну, на посиделки, погляделки, обжиманцы и так далее. Там от дерева близко к окну подходит. Этот... Сук. Словно специально для маленьких сучек, желающих слинять по-тихому, вырос.
— А как оно... Там?
— Там... Я одно поняла — чтоб было много денег, их надо любить. Искренне, самозабвенно и, главное, бескорыстно. А они ревнивые... страшно! Ни соперников не терпят, ни соперниц, ни иных страстишек. Так что... Как на высоте... говорят — сама не бывала. Пока. В Куршавеле. То есть, вообще в горах, в смысле. Будто кислороду не хватает. Вроде как полной грудью, а всё одышливо. Ладно... Побежала я. Обратно. До сука. В ДК встретимся... мммм... через час, так?
Разумеется, через час — эт тока я пришёл. Катрин, как и положено даме — через два. С половиной. Вся из себя... Впрочем, на мой вкус, ей нарядами и боевой раскраской всякой ничего не убавить и не прибавить — сама по себе хороша просто бесподобно. Как теперь лишь увидел и понял — слишком. Для этого зала... Города... Для меня. Про приезд её, разумеется, все знали уже — не Москва, чай, где визит звёзд даже первой величины и яркости незаметным почти проходит.
Ребята, на радостях, тут же забацали "Собачий блюз", после томительно вихлястого проигрыша Катрин выскочила на сцену — каблучищи, мимо-юбка, топик, какой-то булдыган весь из себя нехилый в главной ложбинке посверкивает, наподобие дискошара, с ушей тоже сияние неземное повисло, микрофон хапнула, ну, и выдала сходу — как она умеет. Со всеми джазовыми выпендронами, как положенно в лучших домах ЛондОна энд ФиладельфИи.
Потом, в шхере когда, хлопнула со всеми собственноручно принесённой дорогущей водярочки, веселилась, смеялась — но глаза скользкие, взглядом не встретиться никак... Однако ж после, как ребята пошли аппаратурку проверять-настраивать, остались-таки вдвоём да наедине... На минутку буквально.
— В общем...
— Лихом поминать не стану. Спасибо тебе.
— Вот даже как... А я-то, дура... Не. Правда дура. Пока ехала, совсем уже было решилась. Ребёночка хочется. Не будет же больше... Скорее всего. Но... Если по-честному — как увидела снова как всё оно тут... Вроде будто подзабылось... там. Туманом будто подёрнулось, а тут, смотрю, городишко опять всё тот же занюханный, ДК этот убогий, алкаши с наркоманами, асфальт взъерошенный, пыль... А там мне... В мюзикле, "Иисус Христос — Суперзвезда", у нас не ставился ещё, роль — любая, представляешь? Или даже хоть обе-две! В оперетту — тоже! С детства мечтала, она вроде и не популярна нонче уже, а, бывало, как представлю себя Карамболиной... Как Шмыга! Потом специально для меня мюзикл.. Собственно, уже пишут — "Семнадцать мгновений весны", только за главного там не Штирлиц... кстати, Басков уже согласие дал... а радистка Кэт — представляешь!?! Эх! Ребёнок... По срокам нормально, но этот же генетической экспертизы потребует... У них так. Всё по уму. Без чуй-вств. Заплатил — играйся. Надоела — выбросил. Но уж я-то точно не надоем! Я блин ещё на могиле его отоссусь-отосрусь!
— Понимаю. Всё равно. Спасибо тебе.
— Спасибо... И всё? Знаешь... Дело, вообще-то, ешё и в том, что за всё это время я ни разу не почувствовала в тебе особой радости, в голосе, во взгляде — во всём. Будто... Будто подменили тебя — ещё раз. А... Впрочем... Ахулинам, красивым бабам? Эх, ёж твою мышь, помидоры-овоши! Давай, вымётывайся, переодеваться буду.
— А ребёнок — как? Или — ?
— Я! Никогда! Не вру! — вспыхнула Кэт, — Западло, понимаешь?
— Понимаю. И всё же? Не о том я...
— Там посмотрим. Проблемы следует решать по мере их актуализации — так, кажется, ты говорил?
Надо же, запомнила... А как выходил, мобилу достала. Звонить. Охране, как понял... Вслед же донеслось —
Здесь вам тута не Европа,
А Россия, господа.
Составляла планы жопа —
Отработает звизда.
Да... Женщину в любви не обманешь. Разве что если сама обмануться захочет. Они же этим живут — чувствами.
Через пару минут вышла эдакой донной Розой не то ещё какой Кармен, в комплекте пышных юбок до пола, блузке в стразах сверху всей обалденностью нараспах с приподнимающей поддержкой и при накидке, мантилья, кажется, назвается. Даже типа причёску умудрилась соорудить — в том же примерно стиле — высокую, с парой локонов, ниспадающих на плечи и грудь. Чуток пошептавшись с парнями, павой выплыла на авансцену и в тоскливо трагической манере затянула наиглубочайшим контральто — без микрофона и сопровождения, однако слышно было отлично, акустика дрянь, но голосок-то — огого!
Я гимназистка восьмого класса
Но пью я водку заместо кваса!
Тут же слегонца вступили ребята, и припев пошёл совершенно в другом, разухабисто-разгуляистом тоне:
Эх шарабан мой — американка
А я девчонка, да хулиганка
Эх шарабан мой — американка
А я девчонка, я шарлатанка!
И снова без сопровождения, очень печально и грустно:
Порвались струны моей гитары,
Когда мне препод поставил пару.
Эх шарабан мой....
Такого раньше не пела. Во всяком случае я не слышал. Но не похоже чтоб экспромт — без репетиций такого даже Кэт ну никак не смогла бы такое сбацать, а сопровождение — тем более. Видимо, до меня ещё пробовали — шалили, что ли. Баловались. Бывало у них и такое.
Продам я книги, сожгу тетрадки,
От вас уеду — на хутор к бабке!
Народ потихоньку начал заводиться, пытаясь подстроиться под резкие смены ритма, однако плясок со скачками ну никак не получалось. Кэт же, по мере того, как аккомпанемент начал приобретать некое подобие общей ритмичности, принялась пританцовывать, изображая из себя невесть что, но получалось здорово — сначала как бы медленно, одними плечами и руками, а потом со всё более и более забубённой лихостью...
А после в Питер — всему на свете
Меня обучат в Ленкультпросвете
Лебяжьим взмахом руки незаметно вытащила заколку — волосы разметались каскадом бурливых водопадов, шаль эта наицветастейшая прирученным боа-констриктором вьётся вокруг — хороша!
Ох, город Питер — в ветрах насквозь
Здесь дружба дружбой, а ножки врозь
Жжот!
Прощая бабуся, я уезжаю,
А шарабан мой я оставляю!
Или почудилось? Иль и правда голос чудный дрогнул не вовсе наигранной тоской, а под тяжкими от щедро наложенных теней веками скупой слезой блеснуло? У самого-то будто сдавленное рыдание в гортани стоит, а тут всё же девушка, слабый пол... Местами только, впрочем, слабый.
Эх шарабан мой — американка
А я девчонка, да хулиганка
Эх шарабан мой, обитый кожей
Куда ты прёшься, с дебильной рожей
Вдрызг надоели дешёвки эти
Желаю ездить в кабриолете
Эх шарабан мой — американка
А я девчонка, я шарлатанка!
Прощайте други, я уезжаю
Кому должна я — я всем прощаю...
Под постепенно раздухарившийся до совершенной бесшабашности забористый аккомпанемент Кэт, приплясывая, всё повторяла и повторяла припев с вариациями, лихо зафутболив под конец классический кан-кан, по ходу которого бойко продемонстрировала наличие интимной причёски под полубокс, а также отсутствие как нижнего белья, так и любого рода комплексов. Было ей, такое чувство, как-то по особенному, отчаянно весело, в таком настроении в атаку штыковую бросаются или на абордаж. Однако и дыхалка же у неё!
А после, разбежавшись, прыгнула прямо в зал, где её легко подхватила на руки четвёрка как-то незаметно просочившихся к сцене здоровенных — охрана, наверное — обломов, что пронесли её высоко поднятой на руках среди буйно ликующей публики к выходу и далее — к машине, наверное. Я туда не пошёл — сразу наверх, и искала она меня взглядом в толпе провожающих или нет — так никогда и не узнаю теперь.
Такие, в общем, дела... Она улетела и не обещала вернуться. Эдакий Карлсон, только в юбке и наоборот.
Наверху никого не было, и я принялся обустраивать стол — Катрин много чего понапривезла из столицы, на прощанье и добрую память. Без той натужной и напоказ помпезности, с которой не так давно шиковал Колюсик, но определённо куда как повыше классом. Хорошее от дерьма легко отличить, даже если не особенно разбираешься. Флёр какой-то неуловимый имеет место быть. Потом забежала какая-то из девочек-фанаток, позвала к ребятам, у них интерфейс компа с усилком полетел, что-то по проводной, то есть моей части. Подскочил, поковырялся, подпаял слегка пару контактиков — дело пошло. Для местных это особенно сложно, когда неисправность то проявляется, то нет. Меряешь тестером — всё нормально. Включил — тоже нормально. Отошёл — опять посыпалось. Как я понял, они возможности и варианты будущих неисправностей предвидеть не способны. Во всяком случае те, кого знаю.
Продаётся синяя птица
Мало ест и гигиенична
Покупайте синюю птицу
Очень дёшево и практично,
— заныли ребятишки какую-то из "моих" песен. Выразить благодарность за ремонт чтобы, так понимаю. Этот стон у нас песней зовётся, как сказал не помню какой поэт. Не Пушкин.
Поднялся обратно наверх. Народ, накурено, гам. Семёныч с неприятно понимающим взглядом налил полный "Финляндии". Жжахнул — ни к чему народ разочаровывать. Мне тут жить, долго ли, коротко ли — не знаю, а лучше соответствовать создавшемуся представлению о себе. На самом же деле совсем не больно было. Ну, почти. Так, заноза будто в душе свербит, но проходит уже неприятное это чувство. А ещё облегчение. Не надо мне сейчас таких забот, тем более с детьми. Может быть, потом... Когда-нибудь. Где-нибудь. С кем-нибудь. Кстати, понял, почему так на неё запал. По внешнему облику — абсолютный идеал женщины нашей — двенадцатой — расы. Гномы, то есть. На Эрде её фотки точно повсюду висели бы, а тётки б волосы все поголовно под шатен лахудрили. Впрочем, двойной силы тяжести ей бы не вынести, а если б родилась там, так и выросла бы совсем другой. Помассивнее, покрепче, подобротнее... В общем, не такой — а это уже определённо не то. А так... Сказал бы даже... Ожившее гномье анимэ. Если б такое существовало. Ну да ладно. Хорошее запомнили, плохое забыли.
