Мужчина явно все еще собирался с мыслями о том, что сказать, но Юма решила насесть на него. Она была не в лучшем настроении и чувствовала своего рода внезапную… силу? Ярость?
Ни то, ни другое не подходило — скорее как если бы ей не хотелось беспокоиться о тонкостях.
— Слушай, я рада, что ты благодарен за то, что не умер, — сказала она, — и я рада, что ты пытаешься что-то сделать. Это больше, чем я бы ожидала от большинства людей. Но это совсем не оправдывает все то, что ты, вероятно, сделал, и это не показывает мне никакой причины любить тебя или простить тебя, если ты хочешь этого. Я бы сказала, возьми свою прикрученную обратно на место голову и сделай из этого лучшее, только оставь меня в покое.
Плечи мужчины, медленно опускавшиеся под весом ее критики, на последней фразе дернулись.
— Так это и правда произошло? — сказал он, внимательно глядя в дальний угол. — Я имею в виду, не стану говорить, что не думал, что сошел с ума…
— Да, это и правда произошло. И что? Многое на свете, друг Горацио.
Мужчина смутился из-за ее высказывания, но покачал головой, отвернувшись, чтобы не смотреть на нее. Она заметила, что он, похоже, боялся ее больше всего остального.
— Я не знаю, что ты, — вздохнул он. — Теперь, когда я об этом думаю, я не знаю, что я хотел тебе сказать. Поблагодарить? Не похоже, чтобы тебе нужна была моя благодарность. Полагаю… я не знаю. У меня было некоторое смутное представление о том, чтобы рассказать тебе о своей жизни, дать тебе понять. Хотя ты права. Я просто придумываю оправдания.
Меж ними надолго повисло напряженное молчание, Юма некоторое время наслаждалась обратной динамикой силы. Она полностью управляла этим разговором, и они оба это знали. У Юмы не часто бывало это чувство — ни разу не было, поняла она.
— Ну, тогда выкладывай, — сказала она. — Ты хотел рассказать мне о своей жизни, так давай. Мне, в общем-то, нечего больше делать.
Она не лукавила. О чем бы ни хотел рассказать ей этот Куросава, это было куда предпочтительнее того, чтобы остаться наедине со своими мыслями. Она пока что не желала сталкиваться с правдой о своей жизни.
Мужчина осторожно взглянул на нее, двинувшись левее, чтобы сесть на расположенный в углу комнаты старый диванчик. Он тяжело скрипнул под его весом, как будто на грани краха.
Юма не двинулась сесть. Продолжая стоять, она получала психологическое преимущество, и одно из небольших неозвучиваемых преимуществ волшебницы было в сверхъестественной устойчивости к сложностям пребывания в вертикальном положении. Согласно Орико, по мере взросления волшебниц, и по мере все лучшего осознавания расширенных ограничений их новых тел, они часто становились все заметнее посреди толпы — опытные волшебницы будут недвижимой скалой среди вздымающихся волн, невосприимчивой к жаре, холоду и усталости в гораздо большей степени, чем с растерянным видом отскакивающие от нее люди, как будто бы только что врезавшиеся в кирпичную стену. Зачастую их можно было так обнаружить даже когда они пытались скрыться, насколько возможно подавляя выбросы самоцвета души. Выйди в жаркий день, говорила Орико, и опытная волшебница будет не вспотевшей.
Ее разум снова отвлекся, поняла она. Возможно, еще один симптом истощения ее самоцвета души. Ей интересно было, почему это заставляло ее отвлекаться, вместо того чтобы зацикливаться на своих проблемах. Первое было типичнее для волшебниц, у которых заканчивались силы из-за магического истощения, а не по психологическим причинам — и она была вполне уверена, что ее причины были психологическими.
— … Хочу, чтобы ты знала, я никогда не планировал закончить там, где оказался. Я не знаю… у меня нет никаких особых оправданий, но я не хотел вслед за родителями заниматься семейным бизнесом, быть мясником и иметь дело со всем тем дерьмом, через которое им приходилось проходить. Ты можешь быть слишком молода, чтобы это знать, но в этом районе города единственный выбор, если хочешь другой жизни, это присоединиться к Якам, и так я и поступил. У меня особо не было выбора в том, что мне поручали.
Юма ничего не сказала, предпочтя вместо этого безучастно разглядывать вилку в своей руке. Для нее слова мужчины звучали уж очень похоже на оправдания — вот только если она отринет его оправдания, ей будет непросто поддерживать собственные. Если смотреть через призму обстоятельств, у Юмы не было особого выбора, когда дошло до присоединения к Южной группе, и пусть она никогда напрямую не участвовала в совершаемых ее группой преступлениях, она всегда на каком-то уровне знала о том, что происходит на самом деле.
И ничего не делала.
Так что она была лучше этого типа, но не настолько, как ей хотелось бы.
— Поверь мне, когда я узнал, чем я в итоге стал заниматься, я подумывал уйти, — сказал он, не встречаясь с ней взглядом. — Они проводят инициацию, чтобы ты доказал им свою верность. Это… нет, мне не стоит об этом говорить.
По его лицу пробежала тень страха, прежде чем он осекся, своего рода крошечный признак, которые Юма все лучше умела замечать. Хотя она не надавила на него — она не желала знать, что он скажет.
— Так что? — спросила она, удивившись слабой насмешке в своем голосе. — Так ты пожалел о том, что делал, и решил исправиться? Освободить несколько девушек и сбежать оттуда? Ты же знаешь, что это ничего не исправит, так ведь?
Излишне говорить, корковые самомодификации Юмы дали ей… лучшее понимание того, что до вмешательства Орико намеревались сделать с ней якудза. Это была своего рода невинность, которая, как она знала, никогда не вернется.
К ее удивлению, бывший приспешник якудза, казалось, слегка напряг спину, реагируя на ее слова больше с силой, чем с угодливостью.
— Нет, конечно нет, — сказал он. — Поверь мне; я об этом думал. Даже поговорил об этом со здешним священником. Это только начало. Изначально я полагал, что меня сразу после этого убьют, но вместо этого я сбежал. Я был слишком напуган, чтобы умереть, и в защите от якудза нельзя доверять копам. Это смешно.
Он на мгновение приостановился, собираясь с мыслями.
— Это прозвучит надуманной причиной моей трусости, и может быть так и есть, но я сумел понять, что смерть не искупление. Это только выход. Если я пережил это, я найду способ сделать в своей жизни что-то еще, хотя и не знаю, как.
Юма увидела, как он приостановился, после чего взглянул на нее, в его взгляде засверкала новая идея.
— Знаешь, — сказал он. — Если ты и в самом деле не ангел, если ты просто девочка, тогда, может быть — может быть встреча с тобой это своего рода судьба, понимаешь? Я должен все как-то искупить, и…
Юма решительно покачала головой, прервав то, что он собирался сказать.
— Мне не нужно ничего, что ты можешь дать, — сказала она. — Я в порядке; поверь.
Очевидно, она на самом деле была не «в порядке», и в задней части ее головы зудил вопрос о том, как на ее исчезновение отреагируют Орико и остальные. Если она хочет вернуться, ей нужно приготовить объяснение: другая команда волшебниц вынудила ее бежать, и в итоге она застряла далеко за пределами их территории, вынужденная ожидать возможности вернуться. Эта ложь была составлена из кусочков правды, как и учила ее лгать Орико, но она не знала, сработает ли это.
Часть ее задумалась, может ли сейчас быть подходящий момент внести резкое изменение. Один якудза с, предположительно, пистолетом ничего не изменит, но если у него будут ресурсы, тогда она, возможно, сможет что-то предложить, если отдастся на милость одной из других команд волшебниц. Если…
Она мысленно покачала головой. Она была не на этом этапе. Пока нет.
Куросава почувствовал ее момент растерянности, даже если, похоже, немного потерял уверенность.
— Ты уверена? — спросил он. — Я имею в виду, полагаю, я просто хочу как-нибудь что-то для тебя сделать.
Юма выдохнула, после чего упала на диванчик рядом с ним, чувствуя, как тот скрипнул даже по ее малым весом.
— Может быть и сможешь, — сказала она. — Ты высказал интересный момент, что смерть — не искупление. Что тебя в этом убедило?
Куросава моргнул, глядя на нее, удивленный как ее вопросом, так и ее действием.
— Ну, я поговорил с Хасимото-саном… э-э, это здешний священник. Не уверен, что я куплюсь на проповедуемую им религию, но я знаю его с тех пор, как был ребенком. Он знает, как о таком думать.
— Сказал парень, посчитавший меня ангелом, — сказала Юма.
— Ну, ты вернула на место мою голову, так что…
Куросава, посмеиваясь, покачал головой.
Затем его лицо снова посерьезнело.
— Мне кажется, ты задала вопрос, потому что тебе нужно что-то искупить. Ты ребенок, так что мне хочется сказать, что оно не может быть настолько плохо, чем бы оно ни было, но ты не обычный ребенок.
Юма отвела взгляд, видя не потертые деревянные полы комнаты, но привязанную к смотровому креслу зачарованной веревкой волшебницу, с исказившимся от боли лицом, пока ее команда смеется над ней.
Разумом она знала, что якудза делали с девушками, но не вполне могла это представить. Может ли это быть гораздо хуже того, что делали Орико и остальные? Сколько раз так бывало? Скольких они убили?
На нее давила вина.
— Эй!
Мужчина потряс ее за плечо, выдернув ее из задумчивости.
Он наклонился взглянуть на нее.
— Дерьмово выглядишь, — сказал он. — Не могу поверить, что на кого-то вроде тебя может давить что-то подобное. Я не стану спрашивать, но тебе стоит пойти поговорить с Хасимото-саном. Он поможет тебе чувствовать себя лучше.
Юма взглянула мужчине в глаза, после чего опустила голову, встав и направившись к двери. Ей не очень-то хотелось говорить с Хасимото — но она чувствовала, что ей нужно что-нибудь сделать, что угодно помимо пережевывания собственных мыслей.
— Господи, ты и та синяя девушка — что вы? Что может произойти? — спросил Куросава, когда она коснулась дверной ручки.
Юма на мгновение остановилась. В самом деле, что происходит? Что она здесь делает?
Она подумала о Мики Саяке, той бедной обреченной девушке. Она сочла Саяку сумасшедшей, но с тех пор поняла, что в то время как причины девушки могли быть плохи, решение таким не было. Если нет выхода из плохой ситуации, есть смысл в том, чтобы при выходе попытаться что-то сделать.
Она покачала головой и вышла, проигнорировав вопрос.
Преподобный Хасимото взглянул на нее через линзы своих очков с на мгновение нечитаемым выражением лица. Он читал газету, когда Юма постучала, и пусть он отложил ее в сторону, очки остались. Священник был куда старше, чем выглядел.
Через мгновение очки тоже исчезли, осторожно положенные на грубоватую деревянную поверхность стола. Он скрывает этим жестом изумление, подумала Юма. Она искренне сомневалась, что когда она начала говорить о части того, что делали ее подруги, он ожидал услышать хоть что-нибудь близкое к рассказанному.
— Для кого-то твоего возраста я бы, как правило, счел, что ты преувеличиваешь, или что тебе это все почему-то показалось, — сказал он. — Так было бы не в первый раз. Тем не менее, мне не кажется, что здесь такой случай. Как девочка вроде тебя оказалась связана с теми, кто способен на пытки?
Прежде чем Юма успела ответить, он покачал головой и поднял руку.
— Это риторический вопрос, — сказал он, — и я все равно весьма сомневаюсь, что ты мне расскажешь. Ты обращалась в полицию?
Она покачала головой.
— Невозможно, — сказала она.
— Потому что они тебе навредят? — сказал он.
— Потому что я никогда это не докажу, — сказала она, — и сомневаюсь, что полиция все равно сумеет их поймать. Потому что даже разговор об этом приведет к гораздо худшим последствиям. И да, они могут мне навредить.
На мгновение повисла тишина, а затем Хасимото открыл рот что-то сказать, но Юма заговорила первой, опустив взгляд на стол.
— И потому что я до сих пор люблю их. Когда умерли мои родители, они приняли меня. Чувствую себя виноватой, потому что люблю их, и потому что позволила этому ослепить меня и не увидеть происходящее. Я достаточно умна, чтобы это понять; просто я предпочла этого не делать.
Хорошо было сказать это вслух и, по правде говоря, она даже сама не до конца это понимала, пока не сумела все озвучить. В этом… было гораздо больше смысла.
Хотя она явно выбила священника из равновесия, потому что прошло некоторое время, прежде чем она услышала, как он втянул воздух и сказал:
— Это самое тревожащее, что я когда-либо слышал от кого-то твоего возраста. Ты говоришь как если бы была по меньшей мере вдвое старше, да и винишь себя как если бы была вдвое старше. Ты слишком молода, чтобы брать на себя ответственность за то, что тебе не удалось сделать. Не стоило ожидать, что ты во что-то вмешаешься.
Юма посмотрела в сторону. Она знала, что он не поймет, потому что у него не было контекста, чтобы это понять.
Она услышала вздох священника.
— Хотелось бы мне предложить тебе прощение, — сказал он, — или прощение Господа; обычно этого достаточно. Но в данном случае, думаю, на самом деле ты ищешь собственного прощения. Как священник, я знаю, что я не в силах предоставить это.
Юма подняла глаза и встретилась взглядом с мужчиной. Она увидела, что там для нее ничего не было.
Через мгновение она встала, вежливо кивнула мужчине и развернулась уйти. В конце концов, это и правда была не его вина.
На выходе он коснулся ее плеча.
— Послушай, у меня уже некоторое время есть теория, о девушках вроде тебя, которые должны быть мертвы, но все еще бродят по улицам. Если тебе и правда некуда идти, для тебя здесь найдется место, и, возможно, завтра мы сможем поговорить еще.
В конце концов Юма приняла его предложение, пусть только потому, что ей не особо хотелось делать что-то еще. Хотя было бы щедро сказать, что она и правда спала. Она спала лишь урывками, усугубленными неудобной кроватью, незнакомой обстановкой и общей неловкостью. Она думала — или ей снилась — Орико, ее мертвые родители, привязанная к креслу волшебница.
Казалось, каждый раз, как она засыпала, разум подбрасывал ей встряхивающее ее видение или воспоминание.
Стояла во тьме Орико, улыбаясь, пока из ее пальцев падали осколки разбитого самоцвета души.
Кричала привязанная к креслу волшебница — даже если Юма не видела, как она кричала. Какое-то ужасное мгновение Юме казалось, как если бы это она стояла там, орудуя ужасным инструментом — а затем она снова проснулась.
