— Церковь?...
— Да. Церковь желает законсервироваться и вечно длить Золотой Век. Но без предохранительного клапана рано или поздно придется сжигать избыток населения в крестовых походах. А сегодняшние крестоносцы вооружены уже мегатоннами. Разнесут планету. Может статься, это безразлично церкви — но я-то не монах, на рай не надеюсь. Думаю, и вы тоже предпочтете прижизненное благополучие сказкам о посмертном блаженстве. Поэтому союз с Ватиканом лишь до известного предела.
— Нам придется?...
— Да. Придется.
— А почему вы полагаете, что мы победим?
— Вы просто не заметили, что мы уже победили. Весь двадцатый век прошел в судоргах социальных экспериментов. Наибольший — Советский Союз.
— И?
— Союз не просто провалился. Он полностью опозорил, дискредитировал, запарафинил... Саму идею революции. Он показал наглядно: все революции в историческом смысле бесполезны. Силовым путем нельзя исправить ничего. Россия сделала зигзаг — последний всплеск на кардиограмме! — залила кровью полмира, сожгла в топке мировой революции сотни миллионов и лишилась нерожденных миллиардов. А каков итог? Рухнула в привычное “пьют и воруют”, о чем писал еще Кропоткин, лет за двадцать прежде рождения Ленина.
— Не Кропоткин. Вяземский записал за Карамзиным. “Если бы отвечать одним словом на вопрос: что делается в России, то пришлось бы сказать: крадут”.
— Возможно. Я этих бумагомарак не различаю; все они для меня на одну профсоюзную морду. Так вот, ни одна революция на планете Земля не достигла своей цели. После Великой Французской пришел Наполеон и залил кровью Европу. После Великой Октябрьской — Хрущев и Горбачев, что как бы не хуже. Такой несгибаемый Красный Китай уже при Дэн Сяо Пине взял под козырек, отстроил необходимую металлургию и любезно избавил западный мир от вредных производств, за совсем небольшие деньги... Украинцы добились только рекордной инфляции; сепаратисты их не добились даже и этого.
— А это кто и где?
— Между Европой и Россией. Лимитрофы. Это их “придумал Черчилль в восемнадцатом году”... Горько: ведь я там вырос. Детские впечатления: война, мужчины с оружием, запах пороха. Интересно. Я тогда не обращал внимания на слезы взрослых. Потом я стал старше, добился некоторой известности в политике — на местом уровне, вам об этом вряд ли докладывали.
— Вы не поверите, докладывали. Тогда-то мы и обратили на вас внимание.
— А теперь я выдаю вам задание, как старший партнер. Или...?
— Нет, к сожалению все именно так. Мы бессильны без вас. Но вы — без нас.
— Взаимозависимость — залог успешной работы, о да! Но слушайте дальше. Итак, я уже пользовался известностью. И некий шоумен пригласил меня в свою программу. Конечно же, я не упустил случая помелькать на экранах. Шоумен — автор нескольких книг о той войне. Доброволец, командир подразделения. То есть, видел и понял побольше обычного пехотинца. После шоу мы разговорились. Оказалось, он воевал именно в годы моего детства...
— И?
— И потом в какой-то момент перестал ездить на войну. Сказал: “Не поеду воевать за дележку активов олигархами”.
— Долго же он понимал!
— Да. Но понял и он. Любая революция просто меняет выгодополучателей. Для девяноста пяти процентов населения все остается прежним. Или даже ухудшается. Сегодня это уже бесспорно: документы рассекречены, ореолы потухли. Святые герои оказались обычными рвачами, шкурниками, гребцами под себя. Телевизор впечатал эту мысль в головы основой массы населения — а интернет в головы якобы самостоятельно мыслящих нонконформистов, не верящих телевизору. Я не беспокоюсь. Не беспокойтесь и вы. Массы не обратят внимания на шум в небесах и не помешают нам.
— А оставшиеся пять процентов?
— Один процент мы уже контролируем. Этот процент справится с четырьмя. История учит, что небольшая активная группа побеждает неактивную массу. Пример — та же Россия. Вспышка революции удалась. Не удалось остальное.
— Что же?
— Попытка обмануть природу человека, выскочить из-под кнута и оттащить голодные пасти от пряника... Кончилось падением и возвратом на круги своя. В духе времени, очень быстро, за срок жизни одного человека. Зигзаг на кардиограмме, да!
— Но зигзаг, согласитесь, внушает. Гагарин, космос — мы до сих пор выводим небольшие спутники на придуманных тогда ракетах.
— Внушает не слишком. Настоящее освоение космоса выполняется сейчас, на наших глазах, и занимается им Проект. Осознанное, методичное продвижение в Пространство, с опорой на промежуточные базы и понятной выгодой каждого шага. С правильным усвоением и мыслеварением, позволяющим не терять колоссальные объемы новой информации. К сожалению, не все на Земле понимают, что вечно существовать в колыбели нельзя. И вот эти-то пауки, затаившиеся во мгле устаревших законов, эти-то нехорошие люди...
— Редиски. Волки позорные. Заполненные памперсы, если уж говорить о колыбели.
— Вам виднее, каким глаголом жечь сердца. Нам, знаете ли, важен результат. Шпалы поперек автострады прогресса, ловчие ямы на пути мамонта процветания... Придумайте! Поймите, исполнители ни в чем ни на миг не должны усомниться. Распишите все, как вы умеете. Соберите лауреатов, режиссеров, блоггеров. Осыпьте розами или приставьте им стволы к затылкам — на ваше усмотрение. Но донесите до планеты простую мысль: кто не с нами — тот мудак. И даже распоследний опущенный пидор с ним на одном континенте срать не сядет. У исполнителей на последнем участке траектории должны вздыбиться волосы и вспотеть лбы от осознания святости и общеполезности нашего великого дела.
— А затем?
— А затем наши партнеры внизу договорятся с нами во имя общечеловеческих ценностей. Исполнителей остановят... Скажем так, другие исполнители. Те и другие играются втемную, так что к ненатуральности никто не придерется. Начнется вечный танец добра и зла: суровые, но справедливые мы — и милосердная мать-церковь... Скажем так, здоровые силы церкви, понимающие, что почем.
— Люди, которых я представляю, поддержат вас при одном условии. Понятно, что в ходе... Хм... Возможны определенные... Зигзаги на кардиограмме. Так вот, я тоже говорю ясно, чтобы не осталось недопонимания. Пускай на планете выживут полтора китайца — но править ими должны мы.
* * *
— Мы двигались в прекрасное далеко, но попали в хреновое поближе.
— Прямо так и хреновое?
— Судите сами. — Змей закрыл рабочую тетрадь. Сегодня кабинет Легата освещало яркое июньское солнце, и тень оконного переплета делила стол черным, почти физически ощутимым, крестом. Тетрадь лежала в правой верхней клетке; Змей помнил все цифры из нее наизусть:
— Заехало пятьсот четыре человека, тридцать семь команд. Мы их разместили кого на острове, кого вокруг. Антураж взяли все тот же, под Лукина, “Разбойничья злая Луна”, колесные парусники. Остальное по задумке Хорна, подогнали под Меганезию, просто имена и колорит переписали. Примерно половина заехавших догадалась.
— Всего половина? — Легат побарабанил пальцами по столу.
— Ну что вы, коллега, — довольно хмыкнул Петр Васильевич, — каждый второй! Нам бы на учениях такую сообразительность. И как все прошло?
— Технически... Приемлемо. Мы испытали автономные энергомодули от Проекта. Тридцать семь штук, по всем лагерям. Собрали статистику за неделю. Причем, что ценно, у нас тут освещенность не очень и ветра не морские, такие условия особенно интересны... — Змей перелистал тетрадь:
— Вот цифры по электрике. Вот по воде, вот по биомассе. Научно-техническая часть выполнена полностью.
— А травмы?
— Ну, несколько промахов из воздушки, рассечения щек, ссадины. Обострение язвы, пять сердечников. Подпаленная по пьянке жопа, да об Марка мачту “Змеедава” сломали. Шлем выдержал, а Марку тем более пофиг.
Змей легонько улыбнулся, и сразу поскучнел:
— Четыре драки, два перелома. Неприятно, но без последствий. В смысле, мы их всех потом в пиве утопили. Так что уехали не то, чтобы лучшими друзьями — но по-любому не врагами, я видел.
— Вообще-то это для мальчиков и собак обычно: после драки подружиться.
— Что-то я про девочек и кошек даже спрашивать не хочу.
— Короче: игра удалась.
— Так чего ты убитый ходишь?
Змей поджал губы:
— Да устал я просто. Неделю на ногах. И через три дня очередная проверка из училища, последняя перед поступлением. Еще экономику качнуть не удалось, как мы поспорили с Сэнмурвом. Планировали вброс алюминия на шестом цикле, но там как раз миграция китайцев началась, мастера затупили, и все пошло лесом. А уже под самый конец не стали делать, смысла не усмотрели. Решили, что пусть хотя бы научная часть получится нормально, чем все останется по чуть-чуть недоделаным.
— Змей. Все отлично. Ты понимаешь? Отлично! Первая игра доказала сам факт успешного моделирования. Деталировку и практический смысл уже потом накручивать можно.
— Или ты расстраиваешься потому, что уже улетишь?
— И это в том числе.
— Ну ничего. Твоя доля в предприятии никуда не денется, прослежу. Иди выспись. Да, кстати... — Легат усмехнулся:
— Если хочешь и дальше со мной не поссориться, полетишь на автопилоте. Управления не касайся, ты же спишь на ходу. Помнишь? Скоро год с того разговора.
— Ну, — Змей поскреб затылок с отчетливым треском и подумал: пора уже бриться. — Да... Успех...
Попрощался и вышел.
Мужчины посмотрели вслед. Легат закрыл дверь кабинета. Петр Васильевич тихонько сказал:
— Сейчас позвоню дочке, чтобы завтра взяла его в оборот. Живо забудет про усталость.
— А сейчас?
— Посижу тут, у тебя. Почитаю бумаги на очередного кандидата. Подготовлюсь.
— Знаете, как вас называют?
Куратор вопросительно поднял брови. Легат растянул улыбку на пол-кабинета:
— Апостол. В смысле, Петр Апостол. Улавливающий сетью души.
Петр Васильевич нарочито простецки двинул плечами:
— Самые эффективные приемы лежат на поверхности и работают одинаково, что во дворцах, что в хижинах.
Легат повозился с кофеваркой, добыл из ее парящий стаканчик кипятка, куда вытряхнул пакетик “Петровской слободы”. Вдохнул пар.
— Так почему этими приемами не пользуются?
— Одни не верят, что простое сработает. Секретных тайн взыскуют, — куратор учуял запах якобы кофе и внезапно попросил:
— Мне тоже сделай, пожалуйста.
— Вот. А вторые?
— А вторые... Ох, крепка несоветская власть! Как ты это пьешь? Тут же чистая химия! Ладно, не отвечай. Вторые, коллега Легат, попросту брезгуют.
* * *
— ... Брезгуют они, шеф. А вы, как я погляжу, не из тонких натур, — сказал Альберт, когда штурмовик и комиссар затянули за собой кремальеру холодильника морга.
Де Бриак подумал: хорошо, что в юности поддался моде на здоровый образ жизни, не закурил. Тут, на Орбите, воздух какой-то не такой. То ли сухой, то ли мокрый, то ли у него молекулы кубические, дерут носоглотку острыми уголками — но курящий Лежер мучается наглядно и жутко, отчего берется за портсигар все реже.
— Я начинал по программе обмена в седьмом году. Германия, Хайльбронн, — де Бриак окончательно снял дыхательный прибор, обтер спиртовой салфеткой. — Там убили полицейскую прицельным выстрелом в голову. На месте преступления нашли ДНК неизвестной женщины, которую стали считать главной подозреваемой.
Шеф-комиссар Отдела Орбитальной Безопасности повертел головой, вытер шею и лоб свежей салфеткой. Аккуратно вложил использованные лоскутки в приемник уничтожителя мусора, маску же и перчатки вернул на полочку.
— Голову несчастной фрау разнесло на этакие неопрятные куски... Даже сейчас как вспомню, так вздрогну. Вот в том деле я блевал образцово, как подобает офицеру. Коллеги рассказывали. Сам-то я опомнился дней через пять, проснувшись голым на какой-то неодетой мадемуазели, в черт знает чьей квартире. С тех пор случаи наподобие сегодняшнего меня не смущают. Кусочек орбитального мусора навылет — и со святыми упокой. Судя по выражению на лице, бедняга не успел ничего почувствовать.
— Бог да судит его по делам его... Шеф, а дальше про Хайльбронн?
Комиссар вздохнул:
