А сова повела хозяина к неприметному домику во дворе. Там испуганно пряталась молодая женщина. У Суя зародилось подозрение, что, может быть, этот джигит хоть и враг, но пробирался не со враждебными намерениями. Если уж допустил ошибку, нужно самому её исправлять. Он властно взял женщину за руку и повел в саклю.

— Джигит был в домике у этой женщины.

— Потаскуха! — заорал хозяин дома. — Так-то ты хранишь память моего сына!

— Неправда, — сказал джигит, но его выдало единственное остававшееся у него оружие, которое воинственно поднялось.

Все рассмеялись. Старк в таком случае был бы опозорен несдержанностью, но для горцев нагота сама по себе была позорной, и кодекса поведения в нагом виде просто не было. А женщина, поняв, что всё равно всё раскрылось, бросилась к джигиту и поцеловала его.

— Отпустите джигита, — сказал смеющийся принц.

И джигит стремительно помчался в место отдохновения.

А женщину стали расспрашивать.

— Как твоё имя и кто ты такая?

— Я Каринэ, вдова сына старого Уджадзе. Мой муж погиб в боях с вами.

— А ты, Уджадзе, почему же не выдал её за достойного джигита?

— Наши семьи были врагами. И у Дзадзиури теперь нет ни кола, ни двора, он свой двор потерял и стал разбойником.

— Врёт он! — вдруг закричала женщина, решившая идти до конца. — Этот старик сам хотел залезть ко мне в постель, всё время намекал на это, да ещё чистеньким стремился остаться: чтобы я сама его позвала, и грех на себя взяла.

— Брешешь, сука! — закричал старик и схлопотал несколько безжалостных ударов плетью от владельца собаки.

Менталист тихонько сказал:

— Женщина говорит правду, а старик врёт.

Джигит тем временем вернулся, и, приняв гордую осанку, насколько было возможно для нагого человека, стыдящегося наготы, произнес:

— Так вот почему ты, старый хрыч, мне отказал! А мне сказал, что из-за того, что я дом потерял! Ничего, я дом еще наживу, если Судьба даст мне пережить сегодняшний день.

Принц рассмеялся, велел джигиту одеваться. Суй вернул ему кинжал. Джигит с гордым видом вручил его обратно Сую.

— Я теперь недостоин его носить. Ты, мальчишка, честно победил меня голыми руками. И я вижу, что легенды о воинском искусстве старков не врут.

Суй наполовину вытащил меч и сказал:

— Я не мальчишка, а воин, который уже дважды стоял в строю в победных битвах. Я побеждал тебя без оружия потому, что считал врагом и стремился сохранить для допроса. А если бы ты меня увидел нагим, ты бы понял, почему я победил, и не считал бы это позором.

— Уже не считаю! — сказал джигит.

Принц вновь заговорил:

— А теперь я своей властью принца Лиговайи и сюзерена здешних земель, хочу обвенчать вас. Джигит Дзадзиури, согласен ли ты взять вдову Каринэ в жены и делить с ней Судьбу? И не знает ли кто препятствий к этому браку?

— Согласен! — расцвёл джигит.

— А ты, Каринэ, согласна ли стать женой Дзадзиури и делить с ним Судьбу?

— Да! — потупившись, сказала женщина, дрожавшая от волнения.

— Отныне вы муж и жена, и ты, старик, власти над Каринэ больше не имеешь. Сегодня отвратительная погода. Мы переночуем в этой деревне. Молодожёны, идите в свой домик. Еду вам туда принесут. А завтра вы вольны отправляться на все четыре стороны. Но, если вы захотите принести присягу одному из старков, у вас появится свой дом и почётное положение.

— Я не буду сражаться против соплеменников! — закричал Дзадзиури.

— А тебя никто не будет заставлять, — улыбнулся принц, отметив в уме, что джигит добровольно низвел себя в смерды.

На следующее утро Дзадзиури, видимо, обсудив всё со своей женой, заявил, что он уже слышал, что Суй — воин, что он старший сын и наследник советника царя, и готов принести присягу своему победителю. Принц с удовольствием подтвердил клятву горца и велел старому хрычу отдать женщине всё её имущество и вдобавок к тому осла, корову, десять овец, тележку, нагруженную провизией на дорогу.

— Если будешь пытаться что-то присвоить или скаредничать, заберем всё твое имущество и всех вас продадим в рабство, а твой дом и участок останется Каринэ и её мужу, — сказал принц, будучи уверен, что такая перспектива заставит старика быть честным.

— Ты, Суй, победил на поединке врага и сделал его другом. Ты заслужил награду и право жениться, — и принц прикрепил к одежде Суя бронзовую пластинку с гравировкой. — Отправляйся домой и отдай отцу отчёт обо всех своих делах и о том, что ты узнал. А вы, вассалы Суя, следуйте вместе с ним.

Дзадзиури ожидал, что Суй вернёт ему кинжал, но Суй вместо этого преподнёс дубинку.

— Если бы я вернул кинжал, ты по моему приказу должен был бы воевать против всех, даже против своих братьев. А теперь ты обязан лишь защищать себя, меня и свою деревню, — пояснил Суй.

Обратно они шли не торопясь. Посреди дня останавливались на привал, пускали пастись скот, Каринэ готовила скромный обед, мужчины охотились. Дзадзиури удивляло, что мелкую дичь Суй скармливал сове, но он даже не спрашивал: и знания языка не хватало, и лезть в чужие дела и обычаи было неприлично. По дороге пели песни. Алазанец, когда не пел, курил трубку, и тогда Суй отъезжал так, чтобы быть со стороны ветра.

Старки не курили. Табак не был проклят, в отличие от наркотиков, но ещё великий Энгуэу Эу сказал:

— Я могу пить, могу не пить. Я могу любить женщин, могу не любить. Я могу играть в карты и кости, могу не играть. А вот если я начал курить, я раб табака.

Поэтому лет в шесть старкским детям устраивали "день курения": смешивали лучший табак с травами, ещё усиливавшими его действие и начальную притягательность, а затем синдром отравления. Дети накуривались, потом несколько дней их выворачивало. Кое-кто умирал, зато остальные на табак уже смотреть не могли.

Но не нужно думать, что Суй бездельничал по дороге. Каждое утро он вскакивал, сбрасывал одежду и начинал военные упражнения. Затем натирал те места на теле, где появлялись волосы, эпилирующей мазью, мылся (для этого иногда запасали воды с вечера), умащался, и лишь после этого садился за завтрак. Вечером он записывал на листочках что-то, а иногда зарисовывал цветными палочками. Любопытная Каринэ подсмотрела, что на листках были, в частности, портреты её и мужа, карикатурное и злое изображение бывшего свекра и пейзаж Ахали-Сопели,

В некоторый момент, посмотрев на железную мускулатуру Суя, женщина вдруг подумала, что ещё лучше было бы стать рабыней Суя, но сразу же прогнала грешную мысль от себя и больше её не допускала. А муж понял, что если бы они с Суем сражались десять раз, он бы десять раз проиграл.

Дзидзаури не очень нравилось, что Суй так бесстыдно ведёт себя перед его женой, но он не мог не уважать своего хозяина: спит на вырванной собственными руками траве, закутавшись лишь в плащ, безжалостно тренирует себя каждый день да ещё что-то умное пишет. Он не выдержал и ночью заговорил об этом с женой.

— Он враг мой и благодетель мой. Я не знаю, что делать. Он ведёт себя так, как будто наши приличия для него не существуют. А я вижу, что у него есть свои, и только с ними он считается.

— Муж, ты ошибался, если мне, женщине, позволено что-то сказать. Я теперь вижу: старки не враги, они хозяева. А слуги должны принимать обычаи хозяев без возражений. Теперь нам с тобой обратного пути нет. Нам надо становиться старками или оставаться слугами.

Горцу сразу всё стало ясно: действительно, хозяева! И в голове улеглось: нужно перенимать их обычаи и их понятия о приличии, не теряя чести и гордости. Пути назад, действительно, нет. А хозяин достойный, такому служить не стыдно. Он стал ещё внимательнее относиться к поведению хозяина, учить старкские слова. Дзадзиури на следующее утро, преодолев стыд, сбросил одежду и стал тренироваться вместе с хозяином в рукопашном бою. Каринэ поднесла после окончания учебного боя обоим бойцам вина, промыла их синяки (всего один у Суя, зато массу у мужа) и невольно сравнила: мощный, волосатый, страстный, но неуклюжий по сравнению со старком и вонючий муж и крепко сложенный, ловкий, гладкокожий, приятно пахнущий, но какой-то весь внутри бесстрастный, господин. Муж весь запыхался и был покрыт потом, а старк лишь слегка раскраснелся. Когда прошло возбуждение боя, муж задрожал от утренней прохлады и быстрее оделся, а старк как будто ею наслаждался. Но надо было отдать честь мужу: сражался он достойно и чего-чего, а трусости в нем не было ни капли.

В тот же день был сделан ещё один шаг. Днем подошли к чистому горному ручейку. Суй сразу же сбросил одежду, велел Каринэ её постирать, а сам стал купаться. Каринэ вдруг решительно тоже разделась и стала мыть волосы и все тело. Суй дал ей душистого мыла старков. Дзадзиури сначала скрипнул зубами, а затем понял, в каком он смешном положении, и увидел, что старк даже не думает взирать жадным взором на его жену. Он тоже залез купаться, но не мог удержаться, чтобы не визжать от холодной воды, и быстро выскочил на берег, оставив одежду для стирки, а сам уселся греться на солнце.

Жена, тщательно помывшись и постирав одежды всех троих, развесила их и уселась рядом с мужем. Суй поглядел на них, сказал: "Красавцы!" и стал рисовать цветными палочками супружескую пару. Затем он показал им получившийся рисунок. Горец шёл рядом с повозкой, на которой ехала жена, и гнал овец. Во время вечернего перехода, заметив, что бывший джигит никогда к жене не прикасается на людях, Суй вдруг соскочил с коня, подошёл к ним и вложил их руки друг в друга. Жена расцвела, Дзадзиури смутился, а затем гордо посмотрел на жену и забыл об овцах, так что господину пришлось самому отскакать за отбившейся овцой. Все рассмеялись, и с овцами больше такого не случалось.

Дзадзиури на следующее утро сказал Сую после учебного боя, пока им опять обрабатывали ушибы:

— Ты мог быть наш царь.

Суй, сделав мысленную оговорку, ответил:

— Любой {полностью обученный} старк мог бы быть вашим царем.

А днём на привале к ним подскакала пара посыльных. Они направлялись в Хирристрину, теперь Лассор требовал следующую сову для генерала-барона Асретина. Естественно, посыльные чуть задержались, поели, поговорили, выпили понемногу вина и помчались дальше. Сую было приятно: весть о его возвращении с почётом и с добычей придет домой раньше него. И сделанные уже записи и рисунки он с посыльными передал.

Сову Суй продолжал обучать каждую ночь, да и днём немного заставлял полетать и возвращаться по сигналу. Дзадзиури был уверен, что эта птица, которая считалась на Юге олицетворением одновременно мудрости и злых сил, разведывает дорогу по ночам, чтобы никто не застал хозяина врасплох. До некоторой степени так и было.

Этой ночью горец вдруг заметался и неожиданно для себя сказал жене:

— Смелый, честный, благородный, красивый, целомудренный, ловкий, умный, железная воля, высокого происхождения... Если бы мой сын был от его крови!

Жена вздрогнула от таких слов и вдруг вспомнила, что она ведь сама заглядывалась на Суя. А муж не знал, что этими словами, почти немыслимыми для обычного горца, он окончательно перешёл из своей культуры в старкскую.

Суй в эту ночь спал беспокойно. Всё-таки Каринэ была действительно прекрасна. Строжайшие правила поведения, сдерживавшие старков изнутри при всей их внешней свободе, во сне отступали, и ему бешено хотелось обнять красавицу. Каринэ, выйдя из своей палатки, увидела раскутавшегося Суя, мужское оружие которого было напряжено. А ведь этого никогда не было, даже когда он любовался ею вблизи. Во сне он застонал и вдруг сказал: "Каринэ, мне нельзя". И тут, вспомнив слова мужа, она вдруг прошептала ему: "Можно", сбросила платье и слилась с ним. Это были жарчайшие объятия. Каринэ была первой женщиной в жизни Суя, а он своей нежностью и огненной страстью привел её в состояние почти что безумия. Муж проснулся, вспомнил свои слова, покачал головой: "С этими старками надо быть осторожным. Слово становится явью", — и неожиданно для себя взял лук не чтобы всадить стрелу в первую очередь в неверную (насчёт Суя он был почти уверен, что Каринэ сама бросилась в его объятия), а чтобы поохотиться, и ушёл в лес.

Суй, когда первое безумие прошло, спросил женщину:

— Ты почему на такое решилась?

— Я хочу, муж хочу, мне сына тебя.

— Тогда всё по закону, — ответил юноша и обнял красавицу ещё жарче.

Каринэ была удивлена. Ведь Суй всё время казался совершенно бесстрастным по отношению к женщинам, а, оказывается, внутри него такой огонь горит! Но долго удивляться ей не пришлось: очередная волна страсти вновь унесла её далеко-далеко.

Утром Суй постарался разъяснить Дзадзиури старкские обычаи:

— У нас принято улучшать род от достойных людей. Теперь ты мой младший молочный брат. Жена твоя должна по нашим обычаям пробыть со мной до срока месячных. После этого я не имею права даже в мыслях желать её, а она меня. Нарушением супружеской клятвы это не считается. Вины на ней нет. Если ты умрёшь или разведёшься с нею, я не имею права жениться на ней и даже иметь с нею любовь. Сын будет считаться твоим, и его происхождение почётным. Ты теперь член моего рода. И ты будешь с достоинством его продолжать. Пока имеешь право как следует поухаживать за другими женщинами.

Суй торжественно отдал Дзадзиури кинжал и нарёк ему имя Дин Хирристрин из младших. Дин понял, что его приняли в славный род и что Суй обнял его как старший брат. Почти тридцатилетний бывший алазанец признал себя названным младшим молочным братом шестнадцатилетнего Суя.

Внизу виднелась деревня. Думали дойти до неё к обеду, но погода испортилась, поднялся сильный ветер и проливной дождь. К деревне добрались лишь к вечеру, и там пришлось на пару дней задержаться в таверне, переждать непогоду. Дин решил вовсю воспользоваться вновь обретённым правом, а Суй подкинул ему денег на коня, новую одежду, гулянки и подарки. Карисса Ахали (как теперь звали Каринэ) вся погрузилась в неутолимую страсть и бесконечную нежность, тем более, что она поняла: затем даже думать о Суе как о любовнике будет нельзя.

Эти события ещё замедлили продвижение, и домой Суй вернулся через три недели после выхода из Ахали-Сопели, уже удостоверившись, что Карисса несёт плод и вернув её мужу.

В Хирристрину Суй вошёл с пением шуточной песни, сочинённой им по дороге:

Летела сова — весёлая голова.

Всю ночь пролетала, ей кажется мало.

Вдруг солнце взошло, всё светом залило.

Глаза ослепило, ворСн пробудило.

Летела сова — ушастая голова.

Глаза заслезились, а уши раскрылись.

Всё слышит ушами, не видит глазами.

Летела, летела, на вСрона налетела.

Обиделся чёрный, завистник позорный,

Собрал ворСн кучу, устроили бучу.

Соколок увидал, всех ворон разогнал.