Профессор работал сосредоточенно. Сейчас он совершенно не напоминал прежнего безумца. Похоже, на какое-то время разум заглянул к нему на огонек. Он посматривал на арку, щурился на одному ему ведомые параметры на мониторах, то морщился, то хмыкал. Когда гул стал невыносим, он поднялся с кресла и, напоминая зомбированного, зашаркал к арке.
— Профессор!— окликнул его Макс.
Но Покровский не реагировал на его голос. Он шел вперед, приподняв правую руку, и смотрел в проем арки остекленевшим взглядом.
— Так и должно быть?— с сомнением спросил Санек.
— Не знаю,— пожал плечами Макс.
— Может, его остановить?
— Лучше не надо.
— Но он же сейчас уйдет!
— Куда?
— Хороший вопрос...
Предположение Глушакова оказалось пророческим: Покровский добрался до арки, шагнул в белый свет и растворился в нем без остатка.
Парни прождали долгую минуту, но ничего не произошло, да и профессор не вернулся.
— И что теперь?— Саня уставился на Клинцова.
— А я знаю?
Гул начал спадать, а свечение терять свою сочность.
— Парни, сейчас эта машинка сдохнет, и уже никто не сможет ее запустить снова,— предупредил друзей Глушаков.
— И что ты предлагаешь?
— Может...
Произнести эти страшные слова он не смог и просто кивнул головой в направлении арки.
— Ты знаешь, что там?— резонно заметил Макс.
— Нет, но... интересно же.
— Это Портал,— с уверенностью произнес Женя.
— Откуда ты знаешь?— Саня и сам склонялся к этой мысли, но такой уверенности, как у Алексеева у него не было.
— Знаю.
— И куда он ведет?
На этот раз Женя пожал плечами.
Гул продолжал затихать.
— Так что, мы идем или как? Думайте быстрее, сейчас отключится же!
Парни думали. По крайней мере, Макс. И он очень сомневался, что следует соваться в неизвестность. Как будто прежних приключений не хватило.
И тут совершенно неожиданно Саня махнул рукой и направился к арке. Точно так же, набрав в легкие воздуха, он первым из пацанов бросался в еще холодную по весне воду. Точно так же лез в драку, первым, не думая о последствиях. И никто не смог бы его остановить.
Макс попытался:
— Саня!
Но Глушаков, не оборачиваясь и не останавливаясь, шагнул под арку и исчез.
— Ты идешь?— спросил Макса Женя.
— Зачем?
— Мне кажется, что так нужно.
Он не знал, и даже не предполагал, что ждет его По Ту Сторону. Было лишь чувство того, что надо идти.
— Я...
Макс запнулся. Нет, он не боялся признаться в том, что ему было страшно, просто внезапно в горле пересохло.
— Идем.
Женя взял его за руку и повел к арке. Рука у него была теплая, даже горячая, а хватка — медвежья. Клинцову показалось, что, если бы пришлось, Женя потащил бы его за собой даже вопреки его желанию. Но Макс шел сам, шепча одними губами молитву.
На пороге арки у Макса на голове зашевелились волосы — то ли от страха, то ли по причине статического электричества. Неприятно мазнуло по лицу, как будто его облепило паутиной. После чего Клинцов окунулся в молочное марево. Он еще крепче сжал женину руку, сделал следующий шаг и снова остановился. Ему показалось, будто под ногами нет тверди, но он при этом никуда не проваливается. В довершение ко всему возникло чувство невесомости.
И тут же его бросило в пот: рука товарища, которую он только что крепко сжимал, исчезла.
— Женя?
Голос прозвучал звонко, словно усиленный громкоговорителем. Макс завертел головой, но ничего не увидел, за исключением яркой белизны.
И что теперь?
Следующий шаг он оттягивал, как неизбежное. Решился, шагнул...
Посторонние эффекты исчезли, внутренние органы, будто бы парившие в воздухе, вернулись на свои места, тело, до сего момента легкое и невесомое, стало тяжелым и неповоротливым. Яркость освещения снизилась, но не окончательно, белизна начала рассеиваться, окружающий мир появлялся постепенно, как снимок на фотобумаге в растворе проявителя.
Макс стоял посреди поля залитого солнечным светом. Травы были сочными, ярко насыщенными, воздух — свежим, звенящим, небо — чистым, почти безоблачным. Женя стоял в паре шагов правее и так же удивленно смотрел по сторонам. Саню Глушакова он заметил слева. Тот присел на корточки и разглядывал цветок — кажется, это был василек.
Профессора нигде не было. Зато по асфальтированной дороге, пробегавшей вдоль поля, неторопливо катился обшарпанный трактор с прицепом, в котором стояли алюминиевые бидоны.
— Где мы?
Вопрос задал Кузя, внезапно появившийся позади Макса и разделивший всеобщее удивление и недоверие.
Он прав: этот мир ничем не напоминал серую и сырую Зону Отчуждения. Больше всего он походил на более привычный, хотя уже и порядком забытый мир.
Реальный мир.
Женя кивнул головой в сторону дороги. Там, метрах в тридцати от Макса, стоял указатель: Янов 3,2км, Припять 5,9км. Неподалеку от него обочина была основательно укатана, как будто там частенько останавливался тяжелый автотранспорт.
Остановка?
А если повернуть голову еще немного правее, то над полоской леса можно было разглядеть высокую вентиляционную трубу чернобыльской АЭС.
То есть, место действия то же, но...
Что-то не так.
Наверное, Макс произнес это вслух. Поэтому Санек, который и сам пришел к подобному выводу, встал с корточек и, глядя на приближающийся трактор, сказал:
— Сейчас узнаем.
Он зашагал к дороге. Остальные последовали за ним.
Санек встал на обочине и замахал рукой, призывая тракториста остановиться. А так как тот не собирался этого делать, вышел на дорогу и встал на пути прущего на него транспортного средства.
Тракторист нажал тормоз и бойко спрыгнул на асфальт, не забыв прихватить с собой монтировку. Его можно было понять: видок у Сани был тот еще — одежда рваная, в засохшей крови, морда битая, глаза злющие.
Говорил он по-русски, то есть, матом. Контекст был предельно понятен: сельский житель выражал свое недовольство непредусмотренной остановкой, по причине чего могло скиснуть молоко, которое он вез в город. Каждое слово он сопровождал красноречивым помахиванием монтировки и дышал на Глушакова стойким перегаром.
Но Саньку трудно было напугать пустым гонором. Тем более что он был и крупнее, и выше плюгавого колхозана. А уж после прогулки по Зоне человек с монтировкой казался безобиднее детсадовского пацана.
— Если будешь махать этой штукой у меня перед носом, я тебе ее в задницу засуну,— процедил Санек сквозь зубы, и тракторист внезапно понял, что так оно все и будет. К тому же к хулигану присоединились его дружки, такие же побитые, потрепанные и решительно настроенные. А глаза у одного из них были... Заглянув в них, тракторист сделал шаг назад и спрятал монтировку за спину.
— Так ведь... молоко у меня,— проблеял он жалобно.
— Ничего не случится с твоим молоком,— заверил его Санек.— Пара вопросов, и кандехай себе дальше.
— Ну?
Колхозник сдвинул брови в кучу.
Выглядел он даже для сельского жителя непрезентабельно: замызганные портки с дутыми коленями, стоптанные и грязные кирзовые сапоги, видавшая виды клетчатая рубаха с закатанными рукавами, на голове — пирамидка из свежей газеты. Тракторист не брился не меньше недели, а стойкий выхлоп вперемежку с запахом табака и фиолетовые прожилки на носу красноречиво говорили о частом злоупотреблении спиртными напитками.
— Где мы?
Вопрос несколько удивил сельского жителя и заставил задуматься. Решив подстегнуть мысленный процесс, он сунул монтировку за голенище сапога, достал из-за уха папиросу, пошарил в поисках спичек...
Санек поднес к папиросе зажигалку, при виде которой тракторист слегка удивился, но прикурил.
— Так где мы?— повторил вопрос Глушаков.
— Здесь,— "порадовал" его тракторист своим ответом.
— Понятно, что не там! А конкретнее?
— Ну...— он снова, было дело, задумался, однако взгляд упал на указатель, и проблема решилась сама собой.— Так вот же!
— По-моему, ты неправильно формулируешь вопрос,— заметил Макс. Местонахождение было понятно и без разъяснений аборигена. А вот...
Взгляд Клинцова зацепился за необычный головной убор.
— Газета свежая?— спросил он.
— Вчерашняя,— опешил тракторист.
— Позвольте?
Макс аккуратно снял с него пирамидку, развернул ее в полный формат. Газета "Известия", цена 4 коп., вторник, 15 апреля 1986 года. Все остальное было не важно.
— А сегодня значит...— решил уточнить Клинцов.
— Среда.
— Дата какая?— гаркнул на него Санек, понявший к чему клонит Макс. Сам он не решился взглянуть на дату выпуска газеты, боясь узнать пугающую правду.
— Так шестнадцатое нынче, апреля, значит.
— Год, год какой?!
— Тысяча девятьсот восемьдесят шестой,— заикаясь, произнес тракторист. Эта компания нравилась ему все меньше и меньше. Он уже проклял тот момент, когда согласился за бутылку первача подменить Степку Рыжего, у которого рожала жена, и он повез ее в город.
Парни переглянулись.
Шагая под арку, Клинцов не загадывал и не задумывался. Он готов был оказаться в машинном зале 4 энергоблока, в убежище Храмовников, в центре управления Зоной, созданном искусственным интеллектом, даже на космическом корабле пришельцев. Но что бы такое...
Взгляд у Глушакова был донельзя вопросительным, но красноречивым. И Макс утвердительно кивнул. Теперь он был уверен в том, что это не розыгрыш, не глюк.
Это прошлое.
— Ну так я...— заканючил тракторист, переминаясь с ноги на ногу.
— Проваливай!— разрешил Санек, глядя в сторону ЧАЭС.
— А...— колхозник просительно уставился на газету. Макс вернул ему ежедневное издание советов народных депутатов СССР и тоже уставился на трубу.
Это что же получается...
Додумать он не успел. Прямо на его глазах в чистом поле из воздуха материализовался Док, он же Назаров Виктор Игоревич, завертел головой, прищурился и зашагал к старым знакомым. Увидев его, тракторист поддал газу и понесся по дороге так, что в прицепе заплясали бидоны с молоком.
Парни встречали Дока напряженными и не очень-то дружелюбными взглядами. А когда он подошел, Макс с ходу сказал:
— Док, вам придется многое объяснить...
Конец второй книги
