— Спата прав, — сказал Кильон Эграффу, когда маленькое суденышко, ныряя и подпрыгивая, прокладывало себе путь между надвигающимися черными оболочками. — Они могут запереть его и выбросить ключ — убить его, если уж на то пошло, — но ущерб уже нанесен. Неизбежная правда заключается в том, что ворги сбежали, убили по меньшей мере двоих ваших граждан, возможно, больше, и ничего из этого не случилось бы, если бы Рикассо не взял их на борт.
— Это был просчитанный риск, — сказал Эграфф. — Рикассо знал, что потенциальное вознаграждение того стоило.
Они оставили Рикассо на борту "Пурпурного императора", где ему было лучшее место для восстановления порядка, мобилизации своих сторонников и подавления мертворожденного восстания Спаты. Поскольку Нимча и Кэйлис тоже направлялись к кораблю Куртэйны, Кильон был рад оставить ночные дела позади. Но он не мог избавиться от ощущения, что Эграфф, Рикассо и другие были слишком уверены в конечном успехе.
— Если бы он чего-то добился с помощью универсальной сыворотки, они могли бы прислушаться к его доводам, — с сомнением сказал Кильон. — Как бы то ни было, его нынешняя работа была недостаточно успешной, чтобы оправдать риск, на который он пошел. Этот инцидент может только навредить Рикассо в долгосрочной перспективе.
— Это была преднамеренная диверсия, доктор. Это совсем другое дело.
— Однако я не могу этого доказать, — сказала Мирока.
— Она права, — сказал Кильон. — Спата вел себя нагло, но только потому, что не было других свидетелей. Если не считать воргов.
— А если бы был другой свидетель? — спросил Эграфф. — Кто-то, кто видел, что произошло там, внизу, как тебе угрожали и заставили открыть клетку?
— Это было бы что-то. К сожалению, я был один. — Он замолчал, заметив что-то в глазах Эграффа. — А разве не так?
— Конечно.
— Но есть "один" и есть "одинок". О чем спрашивал тебя Рикассо, когда ты прибыл со всеми своими людьми? Что-то насчет разговора с Куртэйной, а потом ты сказал что-то о том, что что-то находится в надежных руках?
Эграфф слегка вздохнул, затем позволил себе тонкую улыбку. — Улики, — сказал он. — Доказательства, которые — при условии, что они были извлечены и помещены в надежное место — почти наверняка обеспечат Рикассо всю необходимую поддержку.
Кильон закрыл глаза, вспоминая время, проведенное в лаборатории Рикассо. Вспоминая, как все было по-другому в первый раз, когда Рикассо провел для него первую экскурсию. Отличалось в том смысле, что чего-то там вообще не было, тогда как в более поздних случаях это присутствовало.
Он вспомнил равномерные механические щелчки какого-то устройства. Он принял это за разновидность часов или записывающего прибора, и в этом был полный смысл. Но он не помнил, чтобы слышал какой-либо звук, когда они спустились туда в первый раз.
— Меня фотографировали, не так ли? Это то, что Рикассо хотел, чтобы ты защитил. Но ты не знал об этом, а Куртэйна знала. Она сказала тебе, где искать, что нужно извлечь.
— Тебе не следует расстраиваться из-за этого, доктор.
— Я не должен чувствовать себя неловко из-за того, что за мной шпионили?
— Рикассо доверял тебе настолько, что оставил тебя одного в своей комнате с игрушками. Он просто не доверял тебе полностью. Но все же лучше, когда тебе почти доверяют, чем когда тебе не доверяют вообще, не так ли?
— По моему опыту, ты пользуешься тем доверием, которое может сойти тебе с рук, — сказала Мирока. — Девяносто процентов, восемьдесят, все равно ни хрена себе аванс по сравнению с нулем.
— Спасибо, — сказал Кильон, одарив ее саркастической улыбкой. — Это чрезвычайно многое прояснило.
— Всегда готова помочь, Резака.
— Рассматривай это как позитивное событие, — сказал Эграфф. — Если бы Рикассо не шпионил за тобой, у тебя не было бы возможности защититься. Теперь мы можем доказать, что Спата был там, внизу.
— На снимках он виден, не так ли?
— Их нужно будет обработать, это потребует времени. Это не Неоновые Выси. Но если он пробыл в той комнате больше тридцати секунд, его наверняка засекли.
Кильон решил избавиться от своего гнева, от ощущения, что над ним надругались. Он мог либо унести его с собой на другую сторону Проклятия, либо выбросить прямо сейчас.
— Ты думаешь, этого будет достаточно?
— Спата целится в тебя из пистолета, а потом один из воргов вырывается наружу? Да, я думаю, это могло бы сработать.
— Что они с ним сделают? Ты упомянул об аресте. Ты не сказал мне, каким может быть продолжение этого.
— Это будет смертная казнь, — сказал Эграфф. — Вопрос только в том, какая именно.
— А еще говорят, что цивилизация заканчивается в Конетауне.
— Не суди нас, доктор. Просто потому, что в твоем городе нет смертной казни, это не значит, что там не убивают людей. Город просто делает это за твоей спиной и не торопится, наслаждаясь происходящим. Людей, которые не вписываются в общество, тех, кого оно не может заставить работать на себя, он засасывает, перемалывает и выплевывает. По крайней мере, здесь, в Рое, мы действуем чисто и быстро. Ну, во всяком случае, быстро.
— Спата действовал не в личных интересах. Он был обеспокоен выживанием Роя.
— Возвращайся и защищай его, если это так важно для тебя. Там, где я сижу, личные интересы и выживание Роя сводятся к одному и тому же.
— Этот ублюдок сам напросился, — сказала Мирока. — Ты видел, как он обидел ребенка.
Нимча спала на руках у своей матери. Даже Кэйлис выглядела на грани изнеможения, как будто она сама вынесла часть мучений своей дочери.
— Он плохой человек, — сказал Кэйлис. — Он должен умереть. Но быстро. Я вытащу нож, если это будет разрешено.
— Что ж, сначала о главном, — сказал Эграфф с поспешной улыбкой. — Надлежащая правовая процедура и все такое. Все равно будет судебный процесс со всеми вытекающими отсюда последствиями. И теперь, когда дело дошло до кульминации, Рикассо захочет увидеть настоящую демонстрацию лояльности со стороны несогласных. Если они не готовы к... как там выразился Спата? — подчинению его власти, я не удивлюсь, когда Рикассо предложит им сесть на свои корабли и отправиться на другой конец Земли.
— Он бы это сделал? Он разделил бы Рой?
— Скорее, ампутировал ту его часть, которая нездорова. В любое другое время Рикассо скорее отрезал бы себе руку, чем потерял бы хоть один хороший корабль. Но сейчас? На самом деле мы собираемся помочь Копью. — Эграфф усмехнулся самой этой идее, предложению, настолько противоречащему естественному порядку вещей, что единственной рациональной реакцией было веселье. — Если это не знак того, что мы начали новую главу, то не знаю, что это такое.
— Нам еще многое предстоит сделать.
— Рой проходил через более трудные переходы, чем этот. Конечно, нам придется иметь дело с мальчиками-черепами, когда мы приблизимся к Копью. Но до тех пор? Не знаю, из-за чего весь сыр-бор. Это просто мертвый пейзаж. Единственное, от чего мы, скорее всего, умрем, — это от скуки.
Они приближались к "Раскрашенной леди". Она вырисовывалась из темноты, выглядя удивительно, абсурдно маленькой после похожей на пещеру позолоченной роскоши "Пурпурного императора". Сердце Кильона сжалось при мысли о продолжительном переходе в этом металлическом ведре гондолы, несмотря на все их доспехи и снаряжение. Но пересечение Проклятия было бы тем, подобного чему не предпринималось ни разу в истории человечества.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказала Мирока, когда они готовились к высадке. — Кусок дерьма, верно?
— Да, — сказал Кильон, обдумывая эти слова. — Немного мочи. Именно то слово, которое я искал.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Наступило утро, и то, что было бледной линией на горизонте, превратилось в широкую полосу, приближающуюся с каждым часом.
— Не могу передать вам, насколько это странно, — сказала Куртэйна, когда другие офицеры встали из-за обеденного стола. — На самом деле мы направляемся к этой чертовой штуке на полной крейсерской скорости. Я провела большую часть своей взрослой жизни, делая все возможное, чтобы держаться от этого подальше.
— Как там приборы? — спросил Кильон, допивая последнюю каплю кофе. Он был черным, как сырая каминная вода, и сверхъестественно крепким, как будто весь кофе, который он пробовал в своей жизни до этого момента, был разбавлен.
— Все показания абсолютно нормальные для этой зоны. Обычно мы бы уже видели явные признаки перехода, когда приближаемся к границе. Механические системы начали бы выходить из строя — двигатели перегревались, часы и датчики заедали, точно так же, как тогда, когда Нимча проделала свой трюк. Ты бы раздавал антизональные препараты, и даже тогда этого было бы недостаточно, чтобы мы перестали чувствовать себя плохо.
— Тогда это хороший знак. Рикассо был прав, сделав вывод из этих более ранних показаний.
Возмущение зоны, вызванное припадком Нимчи, было скорее толчком, чем шквалом или бурей. Там, в Неоновых Высях, это было бы чудом на семь дней, поскольку Пограничной комиссии, вероятно, потребовалось бы внести лишь незначительные изменения в свои карты. Так же это было и здесь. Нельзя было исключать более масштабных изменений, выходящих за пределы возможностей приборов Роя, но условия, в которых сейчас двигался флот, никоим образом не отличались от тех, что были до того, как Нимча вызвала возмущение. Весь Рой почувствовал это, как на физиологическом, так и на механическом уровне, но дрожь была слишком кратковременной, чтобы причинить длительный ущерб. Несколько двигателей нуждались бы в капитальном ремонте, а нескольким летчикам потребовались бы дополнительные лекарства, чтобы справиться с последствиями, но во всем остальном Рой остался невредим.
Им невероятно повезло. И, к лучшему это или к худшему, Рикассо наконец-то получил свою демонстрацию способностей Нимчи.
— Мне все еще не по себе от этого, — сказала Куртэйна. — И дело не только во мне. Конечно, все другие офицеры стараются ничего не показать.
— Возможно, когда мы пересечем прежнюю границу, а ситуация все еще не изменится, они начнут приспосабливаться к этому, — сказал Кильон.
— Давай я тебе кое-что покажу. Это не займет много времени, и мне все равно не помешало бы подышать свежим воздухом.
Выйдя на балкон "Раскрашенной леди", Кильон вдохнул прохладный и влажный утренний воздух, позволяя ему наполнить легкие. Клубы пара клубились над темным, густо заросшим растительностью ландшафтом внизу. Это был один из самых густых лесных массивов, которые они пересекли с тех пор, как их спасли близ Копья, доказательство не только того, что досягаемость города была ограничена, но и того, что последствия похолодания в мире еще не были равномерными.
Гул двигателей был ровным и успокаивающим, как сердцебиение матери. Это были единственные двигатели, которые можно было услышать. После столь долгого пребывания в Рое было странно видеть пустое небо во всех направлениях.
— Заметил что-нибудь необычное? — спросила Куртэйна.
Кильон оглядел пейзаж: однообразный полог простирался во все стороны, не прерываемый ничем, кроме приближающейся границы Проклятия.
— Я не ботаник, — сказал он. — Если в растительности произойдут какие-то изменения, тебе придется указать мне на это.
Куртэйна вытащила переговорную трубку из стенки гондолы. — Двигатели. Немедленная остановка на две минуты. После этого возобновите нормальную крейсерскую скорость.
Моторы "Раскрашенной леди", шипя, остановились. Лишенный энергии, дирижабль начал резко замедляться, поскольку сопротивление ветра преодолевало его инерцию. Кильон потянулся, чтобы удержаться на ногах, когда гондола, казалось, накренилась вперед. При выключенных двигателях единственным звуком был слабый скрип такелажных тросов, поддерживающих силовые стойки.
— Послушай, — сказала Куртэйна чуть громче шепота. — Все птицы и животные там, внизу, можно подумать, сейчас должны кричать громче всех. В конце концов, уже утро.
— Я почти ничего не слышу.
— Это потому, что здесь нечего слушать.
— Совсем ничего?
— Только деревья и растения. — Куртэйна перегнулась через перила с бесцеремонным пренебрежением к собственной безопасности. — Мы называем это Омертвением. Это обозначено на большинстве карт розовым краем вокруг красной границы Проклятия. Вот тут-то природа и начинает сдаваться. Если мы высадим тебя в этом лесу прямо сейчас, ты обнаружишь мавзолей, зеленый склеп. Там, внизу, ты был бы единственным существом с нервной системой. Животные — птицы, насекомые, млекопитающие — они просто не могут выжить. Их клетки больше не работают должным образом — это похоже на то, что механизм внутри них становится слишком сложным для функционирования, разваливается, как сломанная игрушка. Метаболические пути внезапно становятся метаболическими препятствиями. Растения более или менее выживают — они медленнее и выносливее, а внутри не такие сложные. Но по мере того, как вы погружаетесь все глубже и глубже в Омертвение, даже самым стойким из них становится трудно идти дальше. В конце концов растительная жизнь полностью прекращается. У вас есть несколько основных форм жизни на краю Проклятия, цепляющихся за существование — одноклеточные организмы и простые бактериальные колонии. Затем не остается ничего. Абсолютная стерильность. Это пышный рай по сравнению с тем, что ждет нас впереди.
— Мы сейчас пролетаем над ним, и мы все еще живы, — сказал Кильон. — Но мы тоже всего лишь животные. Нет никаких причин, по которым птицы, насекомые и млекопитающие не могли бы последовать за нами.
— Они так и сделают, если дать им время. Через несколько лет они колонизируют все эти джунгли, если только Проклятие не вернется и мир не замерзнет. Но это просто означает, что где-то в другом месте появилось новое Омертвление. Когда произошел сдвиг, это означало смерть для миллионов существ. У них не было бы времени убежать, даже если бы хватило инстинктов начать двигаться. — Куртэйна сделала паузу. — Омертвение — это предзнаменование. Это последнее предупреждение, когда все ваши приборы лгут, и вы каким-то образом остаетесь невосприимчивы к возникновению зональной болезни. Оно говорит вам повернуть назад сейчас, пока вы еще можете.
Один за другим двигатели с грохотом ожили, и "Раскрашенная леди" снова пришла в движение. Из-за рева ее моторов невозможно было бы сказать, что лес мертв. Но теперь, когда Кильон знал, что находится внизу, теперь, когда он осознал полное отсутствие высшей жизни под этим темным пологом, он мог поклясться, что зловещая тишина плещется на краю его мыслей, ненасытное отсутствие, стремящееся поглотить все в своей собственной всепоглощающей тишине.
Он вернулся в каюту и занялся медицинскими делами.
Омертвение было узкой полосой, не шире пятнадцати лиг. К середине утра они пересекли его полностью, оказавшись там, где, согласно картам, начиналось собственно Проклятие. Кильон наблюдал, как листва редеет, превращаясь из густого темного полога в скудный, обесцвеченный кустарник, и вскоре среди ландшафта мертвой, биологически инертной почвы и голых скал цвета кости сохранились лишь очаги цепкой зелени. Эти зеленые карманы заполняли самые выносливые мхи и лишайники, их простая, надежная биология позволяла им выживать, когда более сложные организмы выходили из строя. Но даже они могли продвинуться лишь недалеко в зону безжизненности, и в конце концов даже эти базовые организмы не смогли поддерживать себя. Они становились деформированными и атавистичными, а потом и вовсе исчезли. Ландшафт превратился в камни и пыль, полностью лишенные живых существ. Это была не пустыня, потому что во многих озерах и заводях было в изобилии пресной воды, которая отражалась в них под голубым небом зеркальной чистотой. Но не было ничего, что могло бы использовать эту воду, так что даже береговые линии были лишены жизни. Если бы преобладали нормальные условия, экипаж уже умирал бы самым ужасным образом, какой только можно вообразить.
