Тира поморщилась. — В качестве ходячей кладовой.
— Да. Легче, когда я иду сам, чем нести мою плоть. Но теперь ему нужно мое мясо.
Тира сказала: — Что касается меня, я буду сражаться до последнего. Но пока у него есть эта его машина...
— О, я вообще не думаю, что Оружие "принадлежит" ему.
— Ты так не думаешь? — Она повернулась к нему, ее лицо было грязным и осунувшимся. — Что здесь происходит, Бело?
— Я все объясню, — прошептал он. — Но сначала нам нужно разобраться с Тигом. Это то, что ты должна сделать...
Когда начало светать, Бело разыскал Тига. Здоровяк сидел на краю неровного периметра, патрулируемого парящим Оружием, вглядываясь в другие группы, разбросанные по равнине. Он подозрительно наблюдал за Бело.
Бело старался все время держать свои руки на виду. — У меня есть кое-что для тебя. На самом деле две вещи. Подарки.
Тиг указал. — Оружие вон там.
Бело поднял руки вверх. — Я не буду ничего пробовать; знаю, что это бессмысленно. И я знаю, что ты собираешься со мной сделать.
— О, да?
— Я не буду драться. Какой в этом смысл? Я устал от драк. Меня тошнит от всего этого. Меня тошнило от этого еще до того, как я свалился по желобу в эту адскую дыру. Только давай побыстрее, ладно?
— Итак, чего ты хочешь?
— Я же сказал тебе. У меня есть для тебя подарки. Можно, я залезу рукой под куртку?
Тиг заколебался. — Медленно, как тебе нравится.
Бело полез в карман куртки и достал фляжку с джином военного образца. — Это предназначено для поля боя, чтобы утешать умирающих. Обезболивающее, понимаешь? — Он отвинтил колпачок и понюхал ликер. — Ах, воспоминания...
— Дай мне это. — Тиг выхватил фляжку у него из рук и поднес к губам. Его маленькие глазки закрылись; Бело никогда не видел, чтобы он был так близок к проявлению удовольствия.
— Когда ты в последний раз пил по-настоящему?
Тиг хмыкнул. — Когда кровь моего отца все еще была влажной у меня под ногтями.
— Прекрасное воспоминание. Что ж, возьми все это. Ты бы все равно забрал это, когда я буду мертв.
— Это и твою обувь. — Тиг рассмеялся, издав отвратительный звук, и вытер слезящиеся глаза тыльной стороной грязной ладони.
Крепкий напиток оказал на Тига, долго воздерживавшегося от спиртного, тот эффект, на который надеялся Бело.
Тиг снова поднял бутылку. — Так какой у тебя еще подарок?
— Что? О — Тира. Женщина. Возьми ее.
Тиг посмотрел на него затуманенным взглядом. — Ты серьезно?
— Она слишком часто мне отказывала.
— Она тебе отказала?
— Я имею в виду, я вывел ее из боя и защитил от тебя, а она все равно не раздвигает ноги. С меня хватит. — Бело выдавил улыбку. — Забирай ее сейчас, если хочешь. Устроим вечеринку.
— Где она?
— Когда я попытался, она убежала.
— Что? — Тиг, разгоряченный выпивкой, поднялся на ноги, пошатываясь.
Бело указал в темноту. — Где-то там. Я не мог разглядеть. Ты можешь вернуть ее. Ты здесь главный, не так ли?
— Чертовски верно. — Тиг сделал шаг вперед, два.
И Оружие поплыло вверх с почти беззвучным шелестом перемещаемого воздуха.
— Подожди. — Тиг попытался вернуться в периметр патрулирования. Бело собрался с силами, чтобы толкнуть его назад, но мимо него пронеслись компактные связки тряпья и врезались в Тига, сбив его с ног, прямо на путь Оружия. Холодные глаза сверкали на маленьких, изможденных лицах; рабы Тига наконец взбунтовались, вытолкнув его за пределы периметра.
И Оружие выплюнуло огонь.
Раны не убили Тига, не сразу. Но Бело видел по тому, как он пытался зажать живот, что конец не за горами. Глаза Тига были полны боли и ненависти.
Тира стояла над ним. Она пряталась среди женщин Тига. — Подходящий для тебя способ умереть.
— Она права, — сказал Бело. — В конце концов, ты солгал, не так ли? Это Оружие никогда не было под твоим контролем. Ты работал на него, работал на машину, точно так же, как и эти другие, твои несчастные рабы. Единственная разница заключалась в том, что у тебя хватило хитрости обратить ситуацию в свою пользу. Но теперь для тебя все кончено. Что ж, я заберу свои ботинки обратно. Не трудись их снимать. Я могу подождать.
И он сидел на земле, в то время как мерцающий дневной свет сгущался в небе, и кровь Тига пролилась на землю.
Впервые женщины заговорили и даже рассмеялись. Дети нерешительно начали играть.
А Оружие все продолжало свое смертоносное кружение.
— Все дело в Оружии, — сказал Бело Тире. — Так было всегда. — Он улыбнулся. — Я называю себя креационистом. Мне должно быть стыдно за то, что я не понял этого раньше.
Креационисты верили, что все на Старой Земле было создано с осознанной целью. Но они также верили, что мир был очень древним, и что время тоже сформировало мир и его содержимое — даже здесь, где время течет, как сироп.
— Оружие — это искусственно изготовленные вещи, — сказал он. — И созданы для одного...
— Сражаться в бою.
— Да. Представь, что ты отправляешься на войну с такими сверкающими зверями в твоем распоряжении! Но когда те, кто их создал, закончили свою войну, они забыли об Оружии, выбросили его. И Оружие, разумное, по-своему целеустремленное, искало новую причину для существования.
Брошенное Оружие, запрограммированное на выживание, должно быть, сражалось между собой, пожирая друг друга ради сырья. Но со временем возникла более стабильная "пищевая цепочка", в которой в самом низу трудящиеся добывали руду, а самые агрессивные боевые машины были наверху. Оружие также нуждалось в органическом материале, который они брали у животных, таких как веретенники, а позже и у людей.
— Таким образом, возникла своего рода экология, включающая людей, оружие и веретенников: экология, состоящая из людей, технологий, которые они создали, и животных, которые, как верили креационисты, были принесены в этот мир откуда-то совершенно из другого места. Это была экология, которая не могла бы существовать без действий людей, путешествовавших в космосе в далеком прошлом. Но именно Оружие стало главным хищником, машины, которые научились управлять отдаленными потомками тех, кто впервые их создал.
— Это настоящая легенда креационизма, — изумленно выдохнул Бело. — Подожди, пока я не расскажу им об этом в семинарии в Пууле!
— За исключением того, — печально сказала Тира, — что семинария и сам Пуул, вероятно, больше не существуют.
— Верно, верно. — На краткий миг, воодушевленный новым пониманием, он забыл, где они находятся.
— И в любом случае, — сказала Тира, — я не понимаю, как все это нам поможет. Мы такие же рабы Оружия, какими когда-либо были эти женщины.
— Ах, но мы не такие, как Тиг, — сказал он. — Каким бы ни было его преступление, он жил в эпоху глубокого прошлого, дотехнологическую эпоху. Мы, однако, пришли из эпохи, привыкшей к машинам, хотя и не таким продвинутым, как эти. Уверен, мы найдем способ убедить наше Оружие служить нам, а не наоборот.
Одна из женщин Тига похлопала его по руке. — Мы поможем вам. Мы наблюдаем за машиной. Долгое, долгое время. Знаем ее повадки. — Ее акцент был сильнее, чем у Тига; ему стало интересно, из какой эпохи она прибыла. Она улыбнулась ему. Она выглядела очень молодо.
— Вот ты где, — сказал Бело Тире. — Мы не можем потерпеть неудачу!
— И что потом?
— А потом мы вернемся домой и закончим войну.
Так они и сделали.
К тому времени, как они вырвались обратно по временному желобу, на Полке прошло столько лет, что сама война стала делом истории, теологический спор о природе мира был преобразован новыми доказательствами, а завоеватели и побежденные так сильно переплелись, что во всяком случае никто не мог распутать всю эту путаницу. Но все это не имело значения, поскольку Бело и Тира, свободные и мстительные, с Оружием невыразимого потенциала в своем распоряжении, начали творить свою собственную историю.
ЭКСПЕДИЦИЯ В НИЗИНЫ
Около 4,8 миллиарда лет н.э.
Энна наслаждалась своими полетами на воздушном шаре-разведчике.
Ей нравилось смотреть на экспедиционный поезд, растянувшийся по засушливой равнине Низин, с его запряженными веретенниками повозками, вереницами слуг и носильщиков, сверкающей каретой, в которой перевозили ее отца и его драгоценные книги, даже на небольшую стайку птиц-бегунов. Если погода была хорошей, сами философы шли рядом с фургонами, погружаясь в тайны Низин, бесконечно споря. Экспедиция в Низины была грандиозным жестом цивилизации Полки, которая ее породила.
И это тоже было смело, потому что все исследователи знали, что они никогда больше не смогут вернуться домой, что бы они ни обнаружили. Сообщества, которые они покинули, уже были унесены стратифицированным временем в глубокое прошлое; исследователи принесут домой свои сокровища знаний своим собственным отдаленным потомкам в непостижимом будущем.
Там, внизу, на земле, был Томм, один из младших картографов. Когда бы Энна ни летала, Томм всегда надевал специальную красную шапочку, чтобы она могла выделить его, ярко-красную точку в пыльном ряду философов. В двадцать один год он был всего на год старше самой Энны — и был ее любовником, хотя это было секретом для всех, кроме ее самых близких друзей, и, конечно, для ее отца, по крайней мере, она на это надеялась. Увидев ее, он помахал рукой.
Но его махание было вялым, как у старика. Когда Энна поднялась в воздух на своем воздушном шаре, время подъема ускорилось. Если бы уши Тома были достаточно чувствительны, он бы услышал, как ее сердце трепещет, как у птицы, и наоборот, когда она посмотрела на него сверху вниз, то увидела, что он замедлился, попав в ловушку клейкого времени с красным смещением.
Полеты на воздушном шаре были бесценным подспорьем в навигации, но Бейл, отец Энны, строго-настрого приказал, чтобы полеты были короткими и чтобы его группа управляла ими по очереди, чтобы никто не слишком отстал от остальных. — Это путешествие достаточно сложное для всех нас, — настаивал он, — и так винтики времени не ускользнут. — Энна приняла эту мудрость. Даже сейчас, несмотря на радость полета, она жаждала преодолеть барьеры текучего времени, которые отделяли ее от ее любви.
Но когда она увидела город на горизонте, то забыла даже о Томме.
Свет в Низинах был странным, изменчивым. По их поверхности постоянно проносились световые бури, тихие и ослепительно белые. Эти источники яркости на самом деле были основным источником дневного света на Старой Земле, но они делали зрение неопределенным. Сначала Энна подумала, что яркая белая линия, которую она заметила на горизонте, должно быть, связана с погодой: низкое облако, пылевой вихрь, даже небольшая гроза. Но в редкий момент ясного видения яркая полоса превратилась в скопление геометрических фигур, безошибочно искусственных. Должно быть, это город, затерянный посреди равнины, где никто не ожидал найти никаких признаков человечности, кроме крайней деградации. И Энна обнаружила это.
Она немедленно повернулась к пилоту. — Вы видите это? Вон, город, видите? О, опускайте нас! Опускайте нас!
Главным пилотом экспедиции был грубоватый добродушный парень по имени Момо. Давний товарищ ее отца по военной службе, он был одним из немногих людей, которым Бейл доверил бы жизнь своей дочери. Поскольку он потерял один глаз на войне, он "не мог видеть ни черта", сказал он ей. Но он поверил ей и начал дергать за веревки, которые управляли горелкой воздушного шара.
Энна наклонилась из опускающейся гондолы, выкрикивая новости о своем открытии. По мере того, как разница во времени таяла, лица медленно поворачивались к ней.
Философы вошли в город в изумлении. Энна шла рука об руку с Томмом.
Город представлял собой нагромождение кубов и ромбоидов, пирамид и тетраэдров — даже одного красивого додекаэдра. Здания возвышались над исследователями — огромные блоки геометрического совершенства, которые, по мнению Энны, посрамили бы даже величественный гражданский центр Нью-Форо.
Однако там не было дверей, а окна не были застеклены. И было много других особенностей. Без внутренних перегородок каждое здание было похоже на "одну большую комнату", как выразился Томм. Земля между зданиями была простым грунтом, а не вымощенной булыжником, как улицы Нью-Форо, там, на Полке. Это был более абстрактный город, чем любой другой, который Энна видела раньше, возможно, больше похожий на художественную инсталляцию. И все же эти огромные сооружения явно были пригодны для жилья.
— И здесь никого нет, — прошептала Энна. — Ни души! Это так странно.
— Но замечательно, — сказал Томм. Он был высоким, сильным, но худощавым, с томной грацией, которая нарушала ее мечты. — Это, должно быть, ужасно древнее место. Посмотри на отделку этих стен — что это за материал, камень, керамика, стекло? Намного превосходит все, на что мы способны. Возможно, строители были создателями Оружия.
— Возможно, но тебе не кажется, что все это довольно жутковато? И планировка такая беспорядочная...
— Кошмар картографа, — рассмеялся Томм.
— А почему здесь нет ни окон, ни дверей?
— Мы можем сделать окна, — сказал он. — Мы можем повесить двери. — Он взял ее за руки. — Вопросы, вопросы, Энна! Ты хуже всех этих сварливых старых философов. Это твое открытие. Наслаждайся моментом!
Раздалось громкое ворчание. К ним подошел Бейл, отец Энны, сопровождаемый послушниками, людьми меньшего ранга и самими философами. Томм поспешно отпустил руки Энны.
— Но Энна права, — сказал Бейл. — В этом месте есть что-то знакомое, и все же, возможно, это просто закрывает нам глаза на то, насколько здесь странно...
Бейл был одет в свою парадную форму, увенчанную шапкой из тончайшего меха и перьев. Хотя последние три десятилетия своей жизни Бейл посвятил науке, он сохранил почетное звание в армии Нью-Форо, и "ради общего морального духа", как он выразился, надел свою форму, чтобы отметить моменты особой значимости во время их долгого путешествия. Но Энна знала, что какой бы экстравагантной ни была его внешность, ум ее отца был острее, чем у любого из тех, кто его окружал.
Он постучал тростью по стенам ближайшего здания. — Конечно, планировка не соответствует очевидному рациональному дизайну, как, скажем, в центре Нью-Форо. Но здесь есть закономерности. — Он быстро повел их по узким переулкам между зданиями. — Видите, как самые большие здания сгруппированы снаружи, а хижины поменьше находятся в их тени?
— Это выглядит почти органично, — импульсивно сказала Энна. — Как лес, в котором преобладают самые высокие деревья.
Бейл оценивающе посмотрел на нее. — Я собирался сравнить это с банкой кристаллов соли. — Соль стала чем-то вроде навязчивой идеи Бейла во время их путешествия. В Низинах соль была повсюду; были даже равнины, покрытые этим веществом, остатками высохших озер. Бейл собирал доказательства для своего утверждения, что Низины когда-то были дном могучего водоема. — Но признаю, дочь, что твоя аналогия, возможно, более уместна. Этот город спланирован не так, как мы о нем думаем. Он как будто вырос здесь.
Томм казался смущенным. — Но это всего лишь аналогия. Я имею в виду, что это город, построенный человеческими руками — хотя, возможно, и очень давно. Это очевидно, не так ли?
