— Иеремия, друг мой, что нового?
— Увы, Ваше Сиятельство — ничего. Посол сказал: 'Мне нечего сообщить вашему доверителю. Никаких известий для него'. Ответ дословный.
— Вот как? Что ж, я очень Вам благодарен. Даже и за плохую весть, ибо это лучше, чем неизвестность. Не откажетесь разделить со мною ужин?
— Простите, Exellence: моя семья уже заждалась.
— Тогда не смею задерживать. Доброй ночи.
Можно было заранее предполагать, что состарившийся в кознях интриган, убегающий всякого риска, не примет на себя хлопоты по избавлению опального генерала от возведенных на него клевет. Вступившись за Читтанова, можно испортить отношения с Ушаковым, сильно в читтановском деле замазанным; Андрей же Иваныч, по здравому расчету, нужнее меня и опасней. Это с точки зрения канцлера так выходит. Да только — ошибается немец. Думает, Читтанов далеко, так ничего ему сделать не может... Когда поймет, что неправ, будет поздно.
Между прочим, если бы не эта его прославленная осторожность, я, всего скорее, воздержался бы от вмешательства в сию авантюру. Подай канцлер хоть малейшую надежду на мирное снятие опалы — Бог знает, сколько времени мог бы еще водить меня за нос. Теперь же — alea iacta est. Жребий брошен!
Через несколько дней 'Святой Савватий' вышел в море со своим хозяином на борту, имея местом назначения Неаполь. Против Рамсгейта, он встретил гукор 'Элефант', зафрахтованный Джонсоном до Петербурга, и три человека перебрались с одного судна на другое. Щербатов, коий следил за каждым моим шагом, не должен был ничего об этих маневрах пронюхать. Граф уплыл в Италию и там пребывает, вот что ему следовало знать. Плавание проходило спокойно: разве что слишком долго, по причине противных ветров. Зато хватило времени отпустить шкиперскую бородку — хотя короткую, но меняющую лицо до полной неузнаваемости. Давно ли Петр Великий брил бояр? Насильно, со стоном и плачем! А теперь борода настолько немыслима у благородных, что подобна шапке-невидимке из русских сказок. На тебя смотрят — и не видят. Оборотная сторона — мерзкое и свинское хамство, кое приходится терпеть от всякого, считающего себя выше. С иностранцами еще хоть как-то сдерживаются; но изображать русского простолюдина я согласился бы разве для избежания тюрьмы или смерти.
Петербург мало изменился. Домов, правда, еще понастроили — однако присущий сему городу бивуачный дух, подобающий скорее временному военному лагерю, нежели столице могущественной империи, все равно никуда не делся. Болтаясь по чужим краям, уже и забыл, что возможна такая диковинная пропорция между подданными, служащими короне, и живущими просто так, сами по себе. Двор, гарнизон, чиновники — и прислуга при них. В отдельных слободах — мастеровые, большею частью адмиралтейские и генерал-фельдцейхмейстерские. Небольшое число купцов, русских и иноземных. Пришлые артели извозчиков, плотников и землекопов. Вот, собственно, и все население. Хоть Петр Великий и старался подражать Амстердаму, в итоге вышло совершенно иное. Сравнительно с образцом, сей 'парадиз' выглядит, как голый скелет рядом с упитанным бюргером, как раз и составляющим главную массу тамошних горожан. Здесь же — отсутствующим вовсе. Ну, не растут в тундре апельсины! И что — винить жителей, что не сажают столь полезных древес?
Около четырех лет назад я завел шпионов в русской столице. Пока томился в Пьомби, приказчики мои переверстали их в торговых агентов: с полным соблюдением тайны, ибо читтановской компании не продали бы в России и ржавого гвоздя. Марко Бастиани сидел в Петербурге под видом негоцианта из Ливорно и под чужим именем, ввозил вино и оливковое масло, в другую сторону отправлял пеньку и полосовое железо. Сие последнее — исключительно контрабандой, понеже на вывоз металла по-прежнему действовала монополия, а владел ею английский торговый дом Шифнера и Вульфа. Некогда это право принадлежало мне, на паях с Акинфием Демидовым; но после моего бегства из России осиротевший компаньон не удержал за собою столь ценный приз. Хитрые британцы подкатились к Бирону через Липмана и перекупили привилегию. Сильно подозреваю, что большая часть денег ушла при этом мимо казны. Черт с ним; тем более, что имение Бирона все равно попало под конфискацию; в случае успеха найдется время сию несправедливость исправить. Сейчас было важно наличие торговой конторы, куда может бесподозрительно зайти кто угодно, чтобы прикупить для своего обихода бочонок вина (или масла, ежели столько вина ему не выпить), и немногочисленной, но надежной команды служителей. Пока подлинный Джонсон наносил визит британскому консулу, велел главе петербургской фактории подробным образом описать мне здешние обстоятельства.
— С чего начать, Eccellenza? Вам уже известно, что шведы объявили войну России?
— Да, Марко. В Данциге услышал. Долго же они собирались! Наверно, весь мир успел не только прознать об этом намерении, но и отчаяться, что оное будет когда-либо исполнено.
— Долго. Почти три года. При этом — Вы не поверите — у них совершенно ничего не готово! Флотские команды...
— Что, не укомплектованы?
— Хуже. С мая месяца корабли болтаются в море, а людей косит моровое поветрие. Дошли до того, что не хватает рук для парусной работы. Говорят, обыкновенный поворот оверштаг стал затруднительным.
— Так вот почему нас не остановили! У Гогланда видели шведский флот, крейсирующий о четырнадцати вымпелах. И никакого внимания с его стороны судну, идущему в неприятельский порт! Мы сочли, что это британский флаг вновь обнаружил свои волшебные свойства. А дело вон в чем. Слушай-ка, а что за поветрие?
— Точно неизвестно. Вроде бы, кровавый понос. Умерших — тысячи. У русских тоже гошпитали переполнены, но до такого им далеко.
— Английские матросы шутят, что корабль — дубовый гроб для команды. А сухопутную армию зараза поразила или обошла?
— Чью армию? Шведскую или русскую?
— Обе.
— О шведской сведений не имею — если прикажете, получу. Граница легко проницаема благодаря множеству контрабандьеров, притворяющихся рыбаками. У русских много больных, но это, главным образом, рекруты. Старых солдат, переживших турецкие походы, гастрические лихорадки уже не берут. У них, наверно, потроха дубленые, как сапожное голенище.
— Какие у кого потроха, это я много раз видел. Вот не иметь известий о вражеской армии, находясь лишь в ста тридцати верстах от ее аванпостов, непростительно.
— Ваше Сиятельство, говоря об отсутствии сведений, я разумею лишь здоровье солдат. Обо всем остальном регулярно отписывают шведские маркитанты, покупающие у нас вино. К сожалению, в малых количествах: все северяне предпочитают крепкие напитки, а в эти поставки влезть не удалось. Хорошо бы сделать, как в Италии, где обе воюющие армии ели наш хлеб и стреляли друг в друга нашим порохом.
— Не надо. Здесь у меня другие цели. Касательно солдатского здравия — придумай, как заставить своих корреспондентов сообщать об этом. А пока выкладывай, что знаешь.
— Слушаюсь. Предложу им поставлять лекарства: вроде, дубовую кору против поноса употребляют? Будет повод спросить о числе больных. Что касается войска, шведы его разместили в двух лагерях, один к востоку от крепости Фридрихсгамской, другой в трех шведских милях к западу от Вильманштранда. Начальствуют, соответственно, генерал-лейтенант Будденброк и генерал-майор Врангель. Дистанция между лагерями не более сорока верст. Фельдмаршал Карл Эмиль Левенгаупт, имеющий восприять общее командование, остается пока в Стокгольме: он избран главою дворянской курии в риксдаге и явно считает внутренние склоки поважнее войны с русскими, коих в мыслях своих уже победил.
— Если ты за пятьсот английских миль читаешь мысли вражеских генералов, как открытую книгу, — тебе, дорогой мой, просто цены нет!
— Вы можете смеяться надо мною, Eccellenza — но вот, извольте послушать, что пишет из Стокгольма очень осведомленный человек. Особая депутация риксдага в составе одиннадцати душ, под председательством Левенгаупта, составила секретный прожект о мире с Россией. Настолько же секретный, как и все остальное в королевстве. Неделю спустя, о нем разве что кухарки на базаре не толковали. Сим постановлено не вступать даже и в перемирие, пока российское государство не вернет шведам всех земель, отнятых в прошлую войну. Для обеспечения же безопасности оных на будущие времена, граница должна быть значительно отодвинута к востоку, против установленной Столбовским миром, и проведена через Онежское озеро к Белому морю.
— Совсем обнаглели.
— Если же, против ожидания, шведское оружие потерпит существенный урон, или на Швецию восстанут иные державы, депутаты готовы удовлетвориться отдачею Карелии и Ингерманландии с Петербургом, при непременном условии, что России будет запрещено иметь корабельный и галерный флот в оставленных ей Эстляндии и Лифляндии.
— Точно ли сей прожект комиссией Левенгаупта составлен? Больше похоже, что сочинил какой-то шутник.
— Подлинность проверена по надежным каналам.
— Сколько там у них солдат, в обоих лагерях?
— По разным показаниям, от восьми до десяти тысяч. Генерал Будденброк еще четыре месяца назад отдал приказание финским поселенным войскам собираться под его рукою; однако, исполняется сие очень медленно.
— Кого Господь захочет наказать — лишит разума. С этим идти на Петербург?! На что они рассчитывают?
— На измену, мятеж и смуту — больше не на что. Персона, за которой Вы велели наиболее тщательно приглядывать, встречалась не только с французским послом, но и с шведским, до отъезда оного в связи с возгоревшейся войною. О чем они говорили — неведомо. Я сразу Вам сообщил, без отлагательств.
— Я читал. Дьявол, не может такого быть! Не верю!
— Она действительно встречалась с фон Нолькеном!
— Что встречалась, верю. Что согласилась вернуть отцовские приобретения... Понимаешь, Марко, она религиозна. Верует — по-настоящему, серьезно и глубоко, — в бессмертие души, в загробное воздаяние, в то, что батюшка смотрит на нее с небес... Разрушить, пред отцовскими очами, дело всей его жизни?! Ни за что!
— Но в таком случае действия шведов лишены всякой логики. С наличными силами, Левенгаупт не вправе надеяться на успех.
— Бог знает. Может, она решилась взять грех на душу и дала Нолькену обещания, которые не собирается исполнять. Может быть, сам барон неосновательно истолковал в свою пользу туманные двусмысленности, какими женщины любят потчевать поклонников, а при случае готовы угостить и партнеров по играм вокруг трона. Да мало ли что еще возможно! Главный ее поверенный — Лесток?
— Да, все переговоры идут через него.
— Так вот, с лекаришкой — никакого дела. Гнилой человек: нет уверенности, что, взявши деньги, станет плясать под нашу музыку. Подумай, как устроить встречу с нею самою, а прежде хорошо бы о том поговорить...
— С кем, Ваше Сиятельство?
— Был у нее камер-юнкер. Петя Шувалов.
— Он и сейчас есть.
— Толковый был паренек... Лет десять назад. Хочу взглянуть, что из него выросло.
ВОКРУГ ПРЕСТОЛА
Известно, что королями правят подданные. По преимуществу те из них, кои непосредственно окружают коронованных особ — а через сих ближайших, даже и такие, кто сроду не имел счастия предстоять монаршим очам. Управление это тем действенней, чем оно мягче. Нужно обладать нечеловечески сильной волей (или настолько же скверным характером), чтобы противиться нежному, как пуховая перина, со всех сторон обволакивающему давлению, замешанному на преданности, обожании и тонкой лести.
Не одни августейшие персоны подвергаются этакому испытанию: всякий, кому случалось испытать себя в роли начальника, хотя бы и совсем небольшого, наверняка что-то подобное замечал. Я, к примеру, со своим 'экстерриториальным графством' в сотни и тысячи оторванных от родной почвы душ, постоянно чувствовал сгущенную атмосферу людских ожиданий, которые никак нельзя обмануть. Собственно говоря, 'читтановщина', как окрестили недоброжелатели происходившее вокруг меня, родилась из сочетания приватного интереса некоего имперского графа и стремлений определенной части русских людей к свободе и благосостоянию. Доведись мне хоть временно пренебречь ожиданиями верных вассалов — очень скоро бы остался в одиночестве.
А сильнее всего, до полной невозможности сопротивляться, подвергаются давлению своей свиты претенденты на трон. Разница между теперешним скромным положением и тем, какое станет возможно при воцарении их ставленника, ежедневно и ежечасно возбуждает честолюбивые мечты. Как бы мало ни была склонна к рискованным приключениям (ну, разве, кроме любовных) царевна Лиза, приближенные столько надули ей в уши о всеобщем желании видеть дщерь петрову на троне, вместо потомства царя Ивана, что уже и не получилось бы остановиться.
Вообще говоря, ее клевреты не лгали. Может, слегка преувеличивали. В России между династией и подданными от века существует определенная духовная связь. Люди ожидают отеческой (или, соответственно, материнской) о них заботы, что может означать и милость, и грозу со стороны престола; но они не поймут и не примут безразличия. При императоре, способном лишь титьку сосать, царские права и обязанности присвоила его мамаша — совершенно не понимая, что, ограничив свой круг общения Остерманом, Линаром и фрейлиной Менгден, а правление предоставив чиновникам, она творит пустоту в человеческих душах, кою не упустят заполнить соперники. Надо же отвечать царскому образу! Ты хочешь — казни, хочешь — милуй, кого угодно и за что угодно, только непременно напоминай о себе. И не забывай показываться народу. Об Анне Леопольдовне, еще в бытность девочкой, говорили, что принцесса слишком дика; теперь же у нее не оказалось наставника, который обучил бы царскому ремеслу. А научиться самой — ума не хватило.
У кого сей редкий товар был в достатке, так это у лизанькиных слуг. Что, вообще говоря, обнадеживало: ум слуги — достояние господина. Ну, а в данном случае — госпожи. Разумеется, в предположении, что слуга верный. Имея толковых советников и помощников, можно подняться много выше уровня, определенного тебе природой. Слушая из соседней комнаты беседу Марко Бастиани с Петром Шуваловым (слава Всевышнему, я еще недостаточно стар, чтобы страдать тугоухостью), вполне успокоился насчет сего молодого человека. Все, что нужно, он схватывал с полуслова.
Извинившись, что отвлекает столь важную персону от государственных дел, торговец незамедлительно разъяснил причины столь дерзкого поступка: ему поручили переговорить о возможной помощи в решении денежных затруднений, которые испытывает принцесса. Кто поручил? Один граф, хорошо известный в коммерческих кругах Италии и Англии, но также не чуждый и России. Откуда граф знает о затруднениях? От некого маркиза, весьма осведомленного в этом вопросе. Уважаемый Петр Иванович всегда может у маркиза о том спросить, но стоит ли спрашивать, и под каким видом это делать — пусть решает сам. Момент весьма деликатный, и вот почему. Сей достойный синьор запрашивал финансовую поддержку, не предоставив ни обеспечения, ни прокурационного письма от особы, в пользу которой ходатайствует. Простого человека при таких обстоятельствах граф даже не стал бы слушать; но ведь этот проситель далеко не прост. Он облечен доверием своего короля и, насколько известно, состоит в конфиденции с Ее Высочеством. Простирается ли благожелательность принцессы столь далеко, чтобы позволить маркизу брать деньги на высочайшее имя и распоряжаться полученными средствами для ее пользы и удовольствия — сие хотелось бы уточнить у нее лично. Очевидно, что подобные полномочия могут быть предоставлены только очень близкому человеку.
