Максим стоял у смотрового окна на вспомогательном балконе. Здесь, как и всегда, было тихо. Вид на внешний корпус "Локуса", полосы технических светильников, застывшая над бездной тьма. Он держал в руке термокружку с чем-то горячим, невнятным по вкусу, но привычным.
Евгения подошла сзади, тихо. Почти бесшумно. Он не обернулся — знал, что это она.
-Ты разнёс его в прах, — сказала она после паузы.
-И это был ещё мягкий вариант, — ответил он. Голос у него был низкий, глухой. -В другое время я бы не стал разговаривать. Просто выстрелил бы.
-Почему?
Он замолчал. Долгое молчание. Она уже собиралась повторить вопрос, когда он заговорил.
-Потому что ты — единственная, кто напоминает мне о доме и остается рядом... Еще когда ты стоишь перед Обелиском, и он шепчет, ты можешь думать, что всё под контролем. Но в какой-то момент ты перестаёшь понимать, где он заканчивается. Тебе не нужно вступать в контакт с этой дрянью... Ни при каких условиях.
Она молчала. Потом, тихо сказала:
-А если я внезапно исчезну?
Он усмехнулся.
-Тогда у меня останется меньше поводов помогать им.
Она опустилась рядом, на перила. Сидела так, будто не знала, что делать с руками.
-Я согласилась бы. На эксперимент. Если бы ты не вмешался. Потому что... я не хочу быть бесполезной.
-Ты не бесполезна, — сказал он резко. — Ты якорь. Единственная, кто может стоять рядом и не качнуться. Не поддаться. Не начать верить.
Она смотрела вдаль. Потом:
-Значит, ты боишься остаться один?
-В том числе.
Он допил напиток, будто обрывая тему, но тут же добавил:
-Я не герой, Женя. И не лидер. Я просто... человек, который пытается спасти наши жизни. Ну и чтобы хотя бы у одного из нас в голове не было никаких посторонних голосов.
Она положила руку ему на локоть. Не чтобы утешить. Не чтобы обнять. Просто быть рядом. И, пожалуй, в тот момент этого было достаточно.
* * *
Лабораторный отсек 3F был тёмным, освещён только светом с мониторов и приглушёнными прожекторами у потолка. Тан сидел один. Остальные давно разошлись. Даже охрана внизу, у шлюзов, зевала и перелистывала протоколы.
На голографической панели перед ним медленно прокручивалась одна и та же визуализация — пси-граф Орловой. Ровная, как поверхность мёртвого моря. Абсолютная тишина. Даже в моменты, когда Обелиск активен, даже при максимальной псигенной нагрузке — ноль. Ни колебаний, ни всплесков. Только живой организм, который... не слушает.
Тан увеличил сегмент. Снова и снова. Ни одной ошибки. Ни одного намёка на реакцию.
-Биопсихологическая глухота абсолютной формы, — проговорил он вслух, как будто докладывал.
Он открыл второй слой данных — поведенческий профиль. Евгения Орлова. Возраст, контекст, личные показатели, стрессовые реакции, обучаемость, пиковая выносливость, микросна, пределы мимической реакции. Всё как у человека, хоть и из другой линии времени. Но этого не хватало. Что-то в ней... не складывалось.
Он вызвал наложение. Сравнение со своим профилем.
Графики начали накладываться. У него — идеальная кривая академической стабильности. Прогнозируемая. Рациональная. У неё — иногда даже хаотичные пики эмоциональных колебаний. Но всегда ноль на внешние аномалии.
-Ты не восприимчива, — проговорил он, глядя на графики. — Не потому что у тебя сильная воля. Не потому что ты что-то преодолела. Ты просто... вне их логики.
Он выключил панели. Посидел в темноте. Долгое время.
В комнате был только тихий гул вентиляции и мерцание экстренного света над дверью. И в этом молчании Ксавьер Тан впервые почувствовал не контроль. Не правоту.
А зависть.
Он не хотел чувствовать. Он хотел понимать. Всегда только понимать. Но теперь перед ним стоял факт, который нельзя было разложить, подчинить, скопировать. Он встал, провёл пальцем по контрольной панели.
-Угроза не в сигнале, — сказал он себе. -Угроза — в людях, которые не вписываются в модель. Обелиск может отреагировать непредсказуемым образом.
Голос у него был всё ещё спокойным. Но внутри впервые за много лет что-то дёрнулось.
* * *
Поздняя смена. Большая часть станции уже спала или, точнее, делала вид, что спала. "Локус", несмотря на его монолитную структуру и псишумовые щиты, по ночам дышал иначе. Тише. Подозрительнее. Будто сам Маркер прислушивался к обитателям, решая, кто из них сегодня слабее.
Ксавьер Тан стоял в пустой лаборатории, лицом к стеклянной панели. За ней — та же Глухая зона-3, сейчас деактивированная. Он наблюдал, как автоматические манипуляторы складывают капсулы, как исчезает голографическая разметка — чистый холст для новых идей. Безопасное пространство.
За спиной тихо открылись двери.
-Ты хотела разговора, Мари, — сказал Тан, не оборачиваясь.
-Нет, — ответила Равель. — Ты его хотел, Ксавьер.
Она вошла спокойно, будто шагала по кабинету, в котором каждый предмет ей знаком. Но на лице её не было привычной отстранённой маски. Только сдержанное раздражение, едва заметное, но куда опаснее, чем открытый гнев.
-Ты превысил полномочия, — напомнила она. — И я уже сказала об этом официально. Но теперь ты решил объясниться неформально. Говори.
Тан медленно повернулся. На его лице всё та же холодная уверенность, но она начала трескаться.
-Вы все считаете, что я перегнул, — начал он. — Но я действовал по логике. У нас есть уникальный субъект — Орлова. Иммунитет абсолютный, как у Краснова, но без случайно образовавшейся биологической антенны в мозгу. Ни один прибор не фиксирует ни микрореакции. Это окно, которое может захлопнуться. Мы не знаем, как долго она останется ноль-откликом. Может, сигнал адаптируется. Может, она изменится. Окно возможностей не бесконечно.
-Стоп, — перебила Равель. — Ты только что сам произнёс главное: мы не знаем. А если мы не знаем — мы не делаем. Особенно с теми, кто имеет высшую категорию важности. Ты с самого начал читал протоколы как инженер, Тан. А нужно было как человек.
-Но я ведь не ошибся, -ответил он. -Она действительно может быть ключом. Мы не можем позволить себе терять время на сантименты. Пока мы спорим, где грань этики, во внешнем мире царит паника, хаос и грядет глобальная война всех против всех.
-Поэтому ты решил идти вперёд, даже если сожжёшь того, кто не просил об участии.
-Она согласилась.
-Потому что боялась быть лишней, — жёстко сказала Равель. — Потому что ты поставил её в положение, где она либо согласна, либо становится препятствием в твоей модели. Ты этого не заметил, потому что видишь систему, а не людей.
Тан сжал пальцы.
-Я поступаю рационально.
-Нет, — покачала головой Равель. — Ты поступаешь горделиво. Думаешь, что ты самый умный в комнате. Думаешь, что ты — единственный, кто умеет принимать тяжёлые решения. Но именно из-за этого мы теряем людей. Потому что ты не считаешь их важными, если они не помещаются в твоё уравнение.
Она сделала шаг вперёд.
-Знаешь, почему мнение Максима настолько ценно? Не потому, что он слышит Обелиск. Не потому, что у него в голове антенна. А потому, что он — чужой, он не отсюда, не из нашего мира и эпохи. Он не воспитан в наших протоколах, он не прошёл через нашу дрессировку, он не был академиком, не служил в советах. Он — внешний фактор. И он видит то, чего мы не замечаем. Он смотрит сбоку, а не изнутри.
Тан молчал. Но в его лице появилось что-то... неуверенное. Первый признак трещины.
-Ты не понимаешь, Тан, — продолжала она уже тише. — Мы не победим Маркер, если будем действовать по-человечески. Но мы точно проиграем, если перестанем быть людьми.
И ты только что сделал первый шаг в этом направлении. Она обернулась.
-Следующий — будет последним.
И вышла, не дожидаясь ответа.
* * *
Максим не удивился, когда ночью на гололинк пришло текстовое сообщение.
''Нужен разговор. Лаборатория D-2-6. Без записи. Только ты и я. — К.Т. ''
Он не ответил. Просто пошёл.
Зона D-2 была одной из тех, где проводили структурную ревизию экранирующих сегментов после первого инцидента в прошлом году и гибели сорока человек.
Никого, кроме автоматических зондов, не было. Глухая зона, но не псишумовая. Просто нейтральная. Умеренно стерильная.
Тан стоял у контрольной панели, без халата, в простой серой рубашке. Обычный человек. Инженер. Биофизик. Человек, которого Максим вчера хотел пустить в расход.
-Не думал, что ты умеешь звать на личные встречи, профессор, — заметил Максим, заходя. — Ты вроде тот тип, что предпочитает писать протокол вместо извинения.
-А я и не зову, чтобы извиняться, — спокойно ответил Тан. — Я зову, чтобы навести порядок.
-Порядок в себе или в проекте?
-В том, что между нами. Потому что, нравится тебе это или нет, Максим — мы часть одной системы. И если система рвётся внутри, она разваливается.
Максим прошёл мимо, сел на край капсулы для сканирования.
-Сейчас ты заговорил как живой.
-Я — живой. Просто... рациональный. Иногда до отвращения.
-В этом ты прав, — усмехнулся Максим. — И?
Тан сделал короткий вдох.
-Я хотел уладить конфликт. Не из-за выговора. Не из-за Равель. А потому, что я вижу — антагонизм между нами начинает влиять на людей. На команду. И, в конечном счёте, на Орлову.
Максим поднял бровь, но промолчал.
-Мы оба перегнули, — продолжил Тан. — Я — когда попытался втащить её в зону без полноценной оценки. Ты — когда пообещал мне пулю.
-Я и правда был резок, — хрипло признал Максим. — Особенно про пулю.
Пауза. Тан слегка кивнул.
-Но ты сказал это слишком уверенно, чтобы это была просто угроза. Поэтому я должен спросить... — он подошёл ближе, опёрся на металлическую стойку. -Ты действительно пристрелил Шифа на ''Омеге''?
Максим смотрел перед собой. Молчал. Потом сказал, тихо:
-Да.
-Когда он уже был трансформирован?
-Нет.
Он медленно выдохнул.
-Живого. При эвакуации. Он подставил всех нас, следующую вспышку мы бы погибли все из-за его ошибок, как руководителя...
Тан молчал. Лицо его стало мрачнее. Даже в его хладнокровии дрогнуло что-то почти человеческое.
-И за это ничего?
-Никаких санкций. Равель записала Шифа в побочный ущерб, вместе с остальными погибшими. Директор, Глобальный Совет узнали о моей выходке, но лишь поворчали, что и так были недовольны Шифом. Я помог его уволить и сэкономить на выходном пособии.
-То есть ты теперь неприкасаемый?
Максим хмыкнул.
-Скорее... статистически оправданный. Если вдруг у меня сорвёт крышу — они просто включат протокол самоуничтожения. До тех пор я полезен.
-Значит, ты жив, пока выгоден?
-А разве мы не все?
Они оба замолчали. На секунду став почти союзниками.
-Знаешь, — сказал Тан после паузы. -Мне всё ещё кажется, что ты ошибаешься в главном.
Максим прищурился:
-В чём именно? В морали? Или в пси-физике?
-В том, что ты считаешь: Обелиск не может быть до конца понят человеческим умом. А значит, не может быть обуздан.
Максим усмехнулся, потёр виски.
-Господи, вы все одинаковые.
-Кто — мы?
-Ты. Хойл. Белов. Рашид. Совет. Те, кто считают, что если ты можешь измерить частоту, ты можешь владеть ею. Что если ты строишь экраны, ставишь метки, рассчитываешь амплитуду по графику, то Обелиск вдруг перестанет быть тем, чем он является.
Он встал, подошёл к проекционному стеклу. За ним темнота сектора, пронзённая тусклыми сигнальными маяками. ''Локус'' спал.
-Сколько цивилизаций пытались сделать то, что ты говоришь? От них не осталось ни следа, — продолжал Максим. -Посмотри хотя бы на историю нахождения Маркеров за последние триста лет. Каждый раз одни идиоты до последнего убеждают себя, будто смогут это контролировать, другие принимают их за бога. Все заканчивается горами трупов... Мало Титана? ''Омеги''? Мало Энцелада? Они умерли. Список продолжает пополняться.
Тан не отводил взгляда.
-Но мы ещё не живы.
-Пока. Ты думаешь, ты исключение? Умнее всех? Или просто у тебя лучше система безопасности?
-У меня нет веры. Только логика.
-И именно поэтому ты особенно уязвим, как Даник, возомнивший себя ученым. Потому что в какой-то момент начнёшь путать логичность с истиной. А Обелиск — не истина. Это... зеркало. Он говорит то, что ты уже почти готов услышать.
Тан скрестил руки. Выглядел спокойно, но на грани раздражения.
-Всё, что ты говоришь — эмоция. Инстинкт. Религиозный страх.
-Нет, — возразил Максим. — Это опыт. Я был внутри. Я чувствовал, как мысль меняется до того, как ты сам это осознаешь. Он не просто паразитирует на биологии. Он меняет... вектор. Ты думаешь в одну сторону и вдруг замечаешь, что уже давно идёшь в другую. А хуже всего — ты не замечаешь.
Тан подошёл ближе. Мягко, почти по-дружески, но с научной настойчивостью:
-А если... вдруг... мы найдём способ? Пусть не контролировать, но полностью экранировать. Направлять. Превратить сигнал в нечто безвредное.
Максим посмотрел на него и усмехнулся.
-Знаешь, что смешно, Ксавьер?
-Что?
-Вы думаете, что вы первые, кому он позволяет думать, что это возможно.
-Знаешь, — сказал Тан. — ты прав насчёт одного. Нам, возможно, не суждено победить в долгосрочной перспективе.
Максим усмехнулся.
-Уже лучше.
-Но это не значит, что мы должны сдаться, — добавил Тан. — Даже если нас сожрут, мы обязаны понимать, что именно нас сожрало.
Максим кивнул медленно, как человек, которому ничего доказывать не нужно.
-Вот здесь мы, может, и отчасти совпадаем.
Тан поправил ворот рубашки, явно чувствуя, что разговор вычерпал и его, и собеседника.
-Считай это перемирием.
-Перемирие — это когда обе стороны временно не стреляют, — ответил Максим. — Мы с тобой просто... разговорились.
-Этого достаточно, — кивнул Тан. — Мы оба нужны ''Локусу'', и Земле в целом. Каждый по-своему.
Максим посмотрел на него с насмешкой:
-Ага. Ты — логика. Я — то, что случается, когда логика заканчивается.
Он двинулся к выходу, но остановился у двери.
-Слушай, профессор.
-Да?
-Если вдруг я всё-таки сорвусь. Если начну говорить чужими голосами... если глаза станут слишком чёрными — стреляй первым. Не тяни. Не считай амплитуды. Не строй графики.
Пауза. Потом Тан ответил:
-С условием.
-С каким?
-Если я начну думать, что Обелиск мне что-то предлагает, ты тоже не тяни. Похоже, ты тут единственный, кто не боится говорить все как есть.
Максим усмехнулся, слегка вскинул брови.
-Договорились, профессор.
Двери с шипением открылись. Он ушёл, не оборачиваясь.
Глава 30
Фрагмент из трактата "Ковчег Мысли: О Слиянии Разума"
(неофициальная версия, найденная на устройстве последователя, погибшего при инциденте в секторе Echo-9. Материал изъят и классифицирован EarthGov, уровень доступа — Black Echo.)
"Разум — не вершина, но весть. Мы — не личности, но эхо. И в этом эхо уже звучит их зов."
В каждый момент своего мнимого существования человек отделяет себя. "Я" — шрам, нанесённый когтем иллюзии. Но Обелиск знает не "я", а "всё". Он не различает, он соединяет. Не судит, а вписывает.
