— Я всегда могу себе честно заработать, по крайней мере, поужинать у Рилы, — отшучивалась я, — а на что может надеяться человек, у которого нет работы?

— На работу!

— А если ее нет? — вызывающе спросила я.

— На то, что она никогда не появится? — предположила, прислушавшись Рила, моя подруга... Я ее получила "по наследству", но подружилась по настоящему...

— Монстры, а не люди! — ехидно заметила я. — Гвозди бы делать из вас!

— Крепкие убеждения, — примирительно отозвался Эфраимос.

— Крепкое отсутствие всех убеждений, — убежденно отметила я. И выпалила: — И общая нелюбовь к труду!

К тому же с тех пор, как я стала участвовать в спектаклях, меня заваливали цветами... Самыми лучшими мы украшали с моей подругой Рилой наши комнаты, а остальные сдавали обратно торговцам... Конечно, это не очень хорошо, но жить же на что-то надо? К тому же за мной числился громадный долг Эфраимосу, который я постепенно выплачивала. К тому же очень часто богачи бросали на сцену драгоценности... Я никогда не унижалась, как другие актрисы, поднимая их. Но Рилка никак не могла понять, почему, когда мы возвращаемся домой, у меня набиты ими карманы, причем самыми дорогими штучками, которые я мгновенно распознавала среди цветов, предоставляя другим фальшивки или бижутерию... Это было гораздо лучшее применение моего ужасного мастерства, чем воровать... А, поскольку никто не видел, как я это делала, а Рилка молчала, как рыба, то никто не мог их у меня отобрать...

Спектакли с участием нашей труппы имели неизменный успех... Эфраимос явно переживал период расцвета... Потекли месяцы... Все привыкли ко мне... Тем более, что я упорно отказывалась от крупных ролей... И все это знали... Не знали они только того, что мое бескорыстие в отношении ролей вовсе не объяснялось скромностью, а тем, что на приму направляли фокусировку зеркал, следя за ней фокусом, так что ее лицо парило над городом, почти тысячекратно увеличенное... Его было видно из всех точек города... А для меня это значило, что я прямо на сцене могу получить от узнавшего меня ретивого поклонника прямо с трибуны стрелу в голову... Хорошо, что для них всех я умерла...

Я была весела, бодра, радостна... Все завидовали мне... И никто не знал, как я тоскую и плачу по ночам... Только Рилка знала, что у меня в жизни что-то не все гладко, но она молчала... Но обычно творчество перебивало тоску, безумную тоску, вспыхивающую каждый раз, когда я видела тэйвонту, которые напоминали мне о моем неудавшемся счастье...

Только один раз я выдала себя... Я смеялась и шутила... Дир, танцовщик-премьер как раз иронически сетовал мне, что не понимает, почему, стоит мне показать людям пальчик, и они начинают смеяться, а его интеллектуальные шутки вызывают лишь вежливую улыбку, когда я услышала, как один мальчишка из кордебалета сообщил потрясающую "новость", невоспитанно вклинившись в толпу балерин:

— Вы слышали последнюю новость? Плачьте почтенные дамы! Скандал! Этот красавец тэйвонту настоятель Радом собирается жениться...

Мои губы еще продолжали что-то говорить, когда сердце захолодело... Душа ухнула в пропасть без дна... Я не сразу даже поняла, что произошло и что механически говорю какие-то несвязные слова, а все удивленно смотрят на меня. Я перевела все в шутку и тут же попыталась сосредоточиться и улыбнуться, но губы мои предательски дрожали... Я не могла даже смотреть на них, потому что в глазах моих стояли слезы, как я не пыталась их сдержать... Мне хотелось отчаянно разрыдаться, уйти и забиться куда-то, и выплакать свое горе, как побитая собака, и я боялась, что не выдержу...

Рилка как-то странно внимательно смотрела на меня... Но я этого как-то не замечала, я задыхалась от нестерпимой боли, разрывавшей мою грудь... Почему, Господи?!? — шептала я. Но я старалась сделать ничего не выражающее лицо...

— ...Ника, что происходит, ты не здорова? — раздался встревоженный голос Эфраимоса, с силой дергавшего меня за руку и бившего меня по щекам. И только тогда я поняла, что вот уже несколько минут стою в пустоте, закусив губы и тупо, бездумно смотрю в пол, поскольку все сдвинулись; и что это уже пятое обращение ко мне, и что рядом стоят Рилка и Эфраимос и трясут меня, а на лицах у остальных читается испуг и жалость... Но это я уже потом поняла, Рилка и Эфраимос рассказали, а сейчас, когда я, ничего не понимая, медленно подняла на них свои глаза, они отшатнулись, как от удара...

— О Господи!! — прошептал Эфраимос. — Что случилось?!

А Рила просто обняла меня, заслонив от посторонних взглядов...

— Она больна, чего уставились! — яростно крикнула она...

Я медленно шла за ней, точно постаревшая на сто лет, когда она меня уговаривала, как маленького ребенка, и только напуганная душа билась в груди, будто самостоятельная птица... И только губы шептали — как же это так? Почему, Господи?

Как ни странно, для того, чтобы имитировать другого человека, нужна была именно наблюдательность, прежде всего наблюдательность, главное наблюдательность, и потом уже только мастерство. Которое я, конечно, не замечала. Чтобы сымитировать человека, ты должна синтезировать его поведение в воображении, так, чтоб он у тебя ходил в воображении, двигался, как в реальности, со всеми мелочами. Чтобы этого достигнуть, нужна, прежде всего, небывалая наблюдательность, ибо, чтоб сымитировать в воображении поведение слепого или знакомого тебе человека, ты должна долго наблюдать его, уловить мельчайшие особенности его походки. Главное — в воображении. Это элементарно, но ведь многие, желающие стать "актерами", этого не понимают.

А что дальше? А дальше я просто имитирую прямое движение образа, чуть опережая его идеальным воображением, даже не замечая этого. То есть тело словно повторяет порождение ума. Попробуйте — это так легко. Хотя, конечно, для этого требуется определенное мастерство. Но это точно так же как при ударе — образ опережает действие.

Изысканный мастер аэнской лаковой миниатюры скажет вам: "Пусть мысль ваша бежит впереди линии, тогда кисть последует за мыслью". Точно так же любой боец или даже актер. Тело следует за мыслью, за образом воображения — техника просто помогает воплощать этот образ, словно наполняя себя им. Это — здорово и легко! Попробуйте в воображении какой-то танец и попробуйте, пусть тело следует за ним — вы увидите, как легко импровизировать и играть, танцевать, если мысль опережает движение и тело как бы само имитирует. Никакой неловкости, смешливости, сосредоточенности на себе — ты сосредоточен на образе, который живет у тебя. Но люди предпочтут десять раз упасть, чем один раз использовать дельный совет!

Конечно, мастерство, опыт, привычка и подчинение своего тела приводят к тому, что я любой навык схватываю с первого раза — стоит мне охватить его мыслью и сымитировать в воображении — тело само имитирует его. С опытом я дошла до того, что мне стоит лишь увидеть человека, как я могу его тут же с ходу имитировать, даже не задумываясь — навык уже идет вне моего "Я". Но это элементарная техника. Я могу танцевать часами, не замечая этого, рождая в уме все новые и новые и новые прекрасные сочетания и даже не замечая, как тело повторяет их — просто привычка. И как при тренировке ударов, такое повторение, опереженное мыслью, словно рожденное тут же — не тягостно. Впрочем, об этом знает любой из тэйвонту — хуже — любой мастер. Главное — сосредоточиться на образе и проработке деталей в воображении — тогда большинство проблем, что мучают начинающих, отпадают. Одновременно этот образ воздействует на зрителя через передачу мысли, позволяя тебе "обманывать", вроде гипнотизировать зрителя.

Я не боялась, что меня кто-нибудь узнает... Главное — прищурить глаза, чтоб не выдать свои (шутка), но это я уже делала автоматически. Став похожей на косой маленький народ — мышцы уже, опытом миллионов воплощений чужих личин, просто повиновались образу, который я держала, он просто крутился во мне параллельно осознаванию реальности, и я даже не замечала, раздваивая Сознание, что он (образ) работает отдельно. Как не замечаем мы, что ходим... Еще одна ходьба, только другими мышцами...

Я не помню, как я дошла до своей постели, как Рилка поила меня... Я лежала и тупо смотрела в потолок, ни на что не отвечая... А когда со мной пытались заговорить, я отворачивала голову... Жизнь потеряла свой смысл... Похоже, у меня началась нервная горячка, я металась в бреду, и все шептала — почему?

Туман стелился надо мной, все было покрыто мраком и мне не было для чего жить...

— Радом, Радом, как ты насмеялся надо мной...

Временами, когда сознание прояснялось, я видела, как возле меня сидит усталая Рила, которую сменяет Эфроимсон, когда врач заставлял ее несколько поспать...

В бреду я видела Радома — только другого, могучего, воина, с другим телом и даже другим лицом, но это был он... И его присутствие я воспринимала также естественно, как восход солнца...

Картины наших коротких встреч кружились снова и снова, сопровождаемые ужасным сознанием, и от этого они становились только острей...

— Очнись, слышишь, очнись! — неистово кричала, тряся меня, Рила, которую оттаскивали от меня врачи. Она рыдала. Ника, не уходи, очнись, очнись. — Не смей думать, что ты никому не нужна!!! Ты нужна не только этому ублюдку, ты нужна нам, ты нужна тысячам людей, которые любят тебя...

Я услышала эти слова, их неистовость привлекла меня, и они пробились в мое сознание... С этих слов началось мое возвращение...

Глава 55.

Притащенный откуда-то аэнский доктор по нервным болезням вытянул меня...

— У вас была нервная горячка... — говорил он мне. — Если б не ваша подруга, вы могли бы и не оправится... В момент кризиса она буквально вытянула вас оттуда, откуда уже обычно не возвращаются... Вы сильная натура, но вы очень сильно все переживаете, и это может погубить вас... Вы должны научиться сдерживать свои чувства и владеть ими, иначе вы просто рискуете сжечь свои нервы при любом сильном переживании...

Я молча слушала его.

Я постепенно отходила и начинала даже смеяться иногда шуткам Рилы или отчаянным попыткам Эфраимоса развеселить меня... Но я изменилась... Я стала острей чувствовать людское горе, умерло много легкомыслия, жестокости, поверхности, беспощадности — мне уже было не просто так ударить человека. Я знала, что изменилась, и печаловалась и радовалась этому... Все мы когда-то взрослеем, становимся более серьезными и суровыми... Меня заинтересовали духовные проблемы, и я с интересом лежа вчитывалась в гору аэнских, славинских книжек, воззрений Древних, воззрений тэйвонту, Учений Жизни, духовного опыта...

— Девочка моя, если б ты знала, как я переволновался... Кто бы думал, что под этим толстым слоем грима скрывается совсем дитя! — риторически спрашивал он. — Мне даже стыдно, что я за тобой, такой толстый старик, тогда ухаживал...

Я улыбалась, но не говорила... Но он знал, чем увлечь меня... Он принес задумки нового балета, книги, рассказывал и показывал, зная, что я рисую все в воображении, и постепенно втянул меня. Я подозреваю, что он специально взял ставить мою любимую пьесу, чтобы втянуть менять...

Он так привык приходить сюда и обсуждать тут у моей постели, что скоро перетащил сюда маленький клавир, и стал репетировать с Рилой прямо у моей постели, где образовался скоро целый клуб...

Конечно, это не могло не сработать — очень скоро я захотела тоже повторять, и через неделю я была уже в репетиционном зале... Эфраимос лукаво на меня посматривал, но я ему была благодарна, за то, что он сделал для меня... Я на людях являла образец полнейшего благоразумия... Только ночью, подушке, когда никто не мог меня услышать, я могла доверить порыв своего детского горя...

Но работа увлекала меня все больше, и заставляло забывать о себе, о своих чувствах... Меня мучило другое — как одухотворить танец?!? Я думала об этом непрерывно, в сотый и тысячный раз прогоняя танец в воображении и наяву, и словно приковав свою мысль к этой проблеме... Эфраимос сначала смеялся такой одержимости, потом привык, потом стал уважать, потом сам стал мучиться этими же вопросами... Меня интересовало, есть ли еще какие-то способы, кроме прямого воздействия твоей ауры и чувств, чтобы одухотворить и возвысить зрителей, и как сочетать это с танцем, превращая его в восхождение... Ведь он куда более выразителен, как и музыка, чем драма, почему же в драме есть гениальнейшие актеры воздействия, а танец, в отличие от музыки, до сих пор легкомысленен?

Только Рила знала, приходя и пробуя рукой подушку, что на самом деле происходит... Для других я снова была прежняя... Разве что чуть более серьезная и глубокая. Но рана на душе была слишком глубока и еще кровоточила...

Когда Рила в очередной раз обнаружила мокрую подушку, она пошла ва-банк.

— Не пора ли тебе выговорится хоть кому-то, а не держать все это в себе? — спросила она. — До тех пор, пока ты будешь бегать и вариться в собственном соку, до тех пор ты не успокоишься... Выговорись — ты увидишь, что жить станет легче!

Я улыбнулась:

— Горе лучше хранить в себе, тогда из него может выковаться жемчужина сердца... Ты знаешь, грубо, но оно открывает сердце...

— Лучше бы ты открыла душу другому...

— Я уже открыла раз, — печально сказала я, и тоска захлестнула мне душу...

— И что...

— Ее убили у меня на глазах, — запинаясь, сказала я. — Я опасный человек, Рила, возле меня стреляют... И я боюсь за тебя, — честно сказала я. — Ты многого обо мне не знаешь...

— Не хочешь говорить, не надо, но я и так знаю, что ты тоскуешь по Радому... Что, не так?

Я как раз подносила чашку с чаем ко рту, но тут она застучала мне о зубы, и я отставила ее в сторону...

— Ты о чем? — хмуро спросила я.

— О том, о чем ты только и говорила в бреду — о Радоме... Одно не могу понять, где ты с ним виделась?

Я нетерпеливо дернула краешком губ.

— Еще кто-нибудь это слышал? — нервно спросила я, завязывая и развязывая руками узлы.

— Только Эфраимос и аэнский лекарь...

Я побледнела.

— А ты уверена, что это был аэнский лекарь, а не тэйвонту?

— Уверена... — она обернулась на кровати и сблизи заглянула мне в глаза. — Эфраимос может и не всегда тактичен, но он не такой дурак, чтобы привести сюда тэйвонту... Ему достаточно было увидеть твое лицо без грима, чтобы сделать выводы...

Я была слишком устала и слаба, чтобы сопротивляться...

— Мастер Радом, это тот Радом, с которым ты встречалась?

— Да... — тихо сказала я.

— Он тот человек, известие о женитьбе которого чуть не убило тебя?

— Да... — сказала я тише.

— Он тот человек, о котором ты плакала по ночам, думая, что никто не знает?

— Да... — совсем тихо одними губами прошептала я. И внезапно отчаянно и безнадежно заплакала.

Рила осторожно прижала меня к себе, утешающе разметывая мои волосы и поглаживая по голове как дитя...