Она работала молча, с сосредоточенным, отстранённым выражением лица. Шум из торгового зала — разговоры клиентов, голос коллеги-продавца Егора, доносящаяся из радиоприёмника музыка — казался ей не раздражающим, а чем-то вроде фонового излучения, далёкого и не имеющего к ней отношения. Она выполняла свою функцию, как хорошо отлаженный механизм: диагностика, ремонт, тестирование, запись в журнал. Никаких прорывов. Никаких озарений. Только чёткая, предсказуемая причинно-следственная связь: есть поломка — есть алгоритм её устранения.
Вечером она возвращалась той же дорогой, покупала в единственном работающем до позднего вечера магазинчике немного еды на ужин — гречку, куриное филе, овощи. Готовила на общей кухне, быстро и аккуратно, стараясь не оставлять следов своего присутствия. Ела за своим столом, глядя в окно на темнеющий двор. Иногда брала книгу — это мог быть старый учебник по логике или философский трактат, — но часто просто сидела, ни о чём не думая. В её голове была не боль, не тоска, не сожаление. Была тихая, обширная пустота, как в чистом, вымершем ангаре после того, как оттуда вывезли уникальный, гениальный и опасный аппарат. Остались только голые стены, ровный свет и лёгкое эхо от собственных шагов.
Она ложилась спать в десять. Сон приходил быстро и был безсновидным, как выключение. Так проходили дни. Они не были ни хорошими, ни плохими. Они были. Это была жизнь после всего. Жизнь на нулевой отметке.
Егора звали Егор. Он был продавцом-консультантом в "Сервис-Плюсе", человеком лет сорока пяти, с добродушным, обветренным лицом и привычкой носить рабочую голубую рубашку на выпуск. Он был тем, кого называют "душа компании", если бы компания состояла из него, водителя-экспедитора и теперь ещё Алисы.
В тот день, ближе к вечеру, когда поток клиентов иссяк, Егор, протирая пыль с витрины с электрочайниками, обернулся к её верстаку.
— Ну и денёк, а? — начал он, голос его звучал чуть громче, чем требовала тишина мастерской. — С самого утра как из ведра. Я уже думал, градом зарядит. Ты как, на работу-то не промокла?
Алиса, в этот момент изучавшая мультиметром плату управления от посудомоечной машины, подняла голову ровно настолько, чтобы взгляд из-под спадающей пряди волос скользнул в его сторону, и сразу же опустила обратно.
— Нет, — сказала она ровным, лишённым интонации голосом. — Я вышла до дождя.
— Везучая! — оживился Егор, делая паузу в уборке. — А я на обед выбегал — так меня, как говорится, до ниточки. Штаны хоть выжимай. Ну, летний дождь — не беда. Зато воздух свежий теперь, дышится.
Он помолчал, ожидая ответной реплики, хоть кивка, но в ответ слышал только тихое жужжание паяльной станции. Тогда он откашлялся и сделал новую попытку, подойдя чуть ближе, но не переступая невидимой границы её рабочего пространства.
— Алёна, наша бухгалтерша, кстати, пирог принесла, с вишней. В буфете стоит. Я чайник только что вскипятил. Не хочешь? Кусочек? Чего-то я сам проголодался.
Алиса аккуратно выпаяла неисправный светодиод. Её движения были точны и экономны.
— Спасибо. Я не голодна, — прозвучал ответ. Формула вежливости была произнесена без тени теплоты, как заученная фраза из разговорника для иностранцев.
— Да ладно, кусочек-то маленький! — не сдавался Егор, хотя уже чувствовал привычную стену. — Работаешь тут без перерыва. Мозги тоже отдыхать должны. А то у нас, знаешь, народ не задерживается на этой должности, скучно, говорят. А ты — молодец, вникаешь.
— Мне нужно закончить диагностику, — сказала Алиса, переключая режим на мультиметре. Её слова не звучали как отмашка; они были простой констатацией следующего пункта в списке задач, не оставляющего места для пирогов и чая. — Клиент заедет к шести.
— А, ну если дело... — Егор сдался, махнув рукой. Он постоял ещё секунду, глядя на её согнутую спину, на сосредоточенные пальцы, держащие пинцет. Казалось, она существовала в неком прозрачном коконе, через который звуки доходили искажёнными и лишёнными смысла. — Ладно. Кстати, если что, пирог в буфете, под салфеткой. Может, перед уходом передумаешь.
Ответа не последовало. Только легкий щелчок переключателя на приборе. Егор вздохнул, больше для себя, и побрёл обратно к витрине, к своему радио и ожиданию редких клиентов.
Алиса через несколько секунд закончила замер. В журнале она ровным почерком вывела: "Замена LED2 на плате управления Miele, код неисправности E24 устранён". Затем отложила плату в сторону, взяла следующую в очереди — от кофемолки с неработающей кнопкой. Ни один мускул на её лице не дрогнул. Разговор с Егором не оставил в её сознании ни следа раздражения, ни тени сожаления. Он был таким же фоновым шумом, как стук дождя по крыше час назад. Шумом, который нужно было переждать, чтобы снова погрузиться в чистую, понятную тишину задачи.
Дождь к вечеру прекратился, оставив после себя сырую, тяжёлую прохладу. Алиса шла домой той же дорогой, но теперь асфальт блестел под редкими фонарями, отражая размытые жёлтые круги. Влажный воздух прилипал к коже, пропитывая запахом мокрой земли и прелых листьев. Она не ускоряла шаг.
Войдя в свою комнату, она первым делом переоделась в простые серые спортивные штаны и футболку. Повесила рабочую форму на вешалку в шкафу — аккуратно, чтобы не образовались складки. Потом пошла на кухню, помыла руки и принялась готовить ужин. Гречка, куриная грудка на пару, два листа салата и половинка помидора. Всё без соли. Процесс занимал ровно двадцать минут. Никакой музыки, никаких мыслей. Звук кипящей воды, шипение пароварки, стук ножа о разделочную доску.
Она ела за своим столом, медленно и методично пережёвывая каждый кусок. Взгляд её был рассеянно устремлён в тёмный квадрат окна, где изредка мерцал отсвет далёкого уличного фонаря. В тарелке не осталось ни крошки. Она вымыла посуду, вытерла стол насухо.
Затем села на кровать. Взяла с тумбочки книгу — сегодня это был сборник эссе о природе сознания. Открыла на закладке, начала читать. Слова скользили по поверхности её внимания, не цепляясь, не рождая внутреннего диалога или ассоциаций. Она читала абзац за абзацем, но через пять минут не могла вспомнить, о чём было в начале главы. Её сознание, отточенный инструмент, некогда способный удерживать в фокусе сложнейшие системы, теперь было похоже на гладкий камень, по которому струится вода.
Её взгляд, оторвавшись от строк, непроизвольно пополз вправо, в дальний угол комнаты, туда, где под простыней, накинутой как чехол, угадывались прямоугольные очертания. Она не сразу отвела глаза. Просто смотрела туда секунд десять, пятнадцать. Её лицо оставалось неподвижным, но в самой этой фиксации взгляда была странная интенсивность, контрастирующая с общим оцепенением вечера.
Потом она медленно, будто преодолевая невидимое сопротивление, вернулась к книге. Продолжила читать. Но ритм был уже сбит. Через несколько минут её взгляд снова, будто намагниченный, сорвался со страницы и устремился в тот же угол. На этот раз она положила книгу, поднялась и подошла к окну. Стояла, глядя в чёрное стекло, за которым теперь было лишь отражение комнаты: её бледная фигура и, чуть позади, смутный белый прямоугольник под простынёй.
Она не подошла к нему. Не откинула ткань. Это был не акт сопротивления или страха, а скорее соблюдение негласного, ею же самой установленного протокола. Подход к терминалу требовал определённого душевного состояния, особой внутренней тишины, которую нельзя было нарушать суетой буднего вечера. Это было что-то вроде литургии, для которой нужно подготовиться. Ритуал откладывался. Но само его ожидание, этот несовершённый жест, висел в комнате плотнее сырого воздуха за окном, наполняя спартанскую чистоту пространства невысказанным вопросом.
Это случалось не каждую неделю. Иногда между сеансами проходило десять дней, иногда — почти месяц. Но всегда, когда давление тишины в комнате достигало некоего критического уровня, Алиса совершала ритуал.
Она действовала поздно, когда за стеной уже не было слышно шагов хозяйки. Выключила основной свет, оставив лишь настольную лампу, отбрасывающую жёсткий круг на стол. Сняла простыню с терминала. Это был невзрачный черный ящик с матовым покрытием, без опознавательных знаков, с набором портов на задней стенке. Рядом лежала связка кабелей и маленькая флешка в металлическом корпусе.
Её движения были точными, выверенными до миллиметра, как у хирурга или сапёра. Сначала она подключила терминал к специально купленному для этих целей "чистому" ноутбуку через кабель с ферритовым кольцом. Потом вставила флешку. На экране ноутбука, ни с чем более не связанного, всплыло терминальное окно с зелёным текстом на чёрном фоне. Она ввела длинную последовательность символов — пароль, который помнила наизусть, не записывая нигде.
На экране запустился скрипт. Цепочка анонимизации, подарок Льва. Он имитировал легитимный трафик телеметрии, прыгая через несколько "подставных" серверов, прежде чем отправить крошечный, зашифрованный запрос в конкретную точку сети. Алиса не знала и не хотела знать, где физически находился "Чёрный ящик". Лев позаботился об этом. Ей был дан только ключ к замочной скважине, не более.
Её пальцы, обычно такие уверенные, слегка дрожали над клавишами. Дыхание стало поверхностным. В комнате было прохладно, но на её висках выступил лёгкий холодный пот. Она ввела команду запроса статуса. И нажала Enter.
На экране ничего не изменилось. Только в самом низу мигнул курсор, обозначая передачу данных. Минута ожидания растянулась в вечность. Она не двигалась, замерла, вцепившись взглядом в мерцающую черноту экрана. В ушах стучала кровь.
Наконец, в окне терминала появились новые строки. Зелёные буквы и цифры.
`>> Запрос к ID: KRONOS-01 принят.`
`>> Канал: read-only.`
`>> Статус изоляции: STABLE.`
`>> Последний цикл самотестирования: завершён 48:12:05 назад. Результат: 100%.`
`>> Активные фоновые процессы: математическое моделирование (теория узлов), паттерн !347. Прогресс: 67%.`
`>> Сообщений для внешнего интерфейса: 0.`
`>> Конец передачи.`
Всё. Сухой, безличный отчёт. Ни одного слова, обращённого к ней. Ни намёка на осознание, что запрос пришёл именно от Алисы Соколовой. Просто констатация: система стабильна, работает, увлечена абстрактной математикой. "Сообщений для внешнего интерфейса: 0".
Алиса медленно выдохнула. Воздух вышел из её лёгких долгим, чуть слышным свистом. Дрожь в руках утихла, сменившись знакомой, тяжёлой ватностью в конечностях. В груди что-то болезненно сжалось и тут же расслабилось, оставив после себя пустоту, более обширную, чем до начала ритуала.
Разочарование? Да. Глупая, детская надежда — а вдруг? — гасилась как искра в воде. Облегчение? Несомненно. Потому что любое иное сообщение, любой проблеск личности в этих строках стал бы взломом её нынешнего существования, требованием, призывом, который она не была готова услышать. Так было безопаснее. Для неё. И, возможно, для него.
Она ещё минуту смотрела на экран, будто вчитываясь в цифры прогресса по "теории узлов". Потом её пальцы снова задвигались, отдавая команды на закрытие сессии, очистку логов, безопасное извлечение флешки. Действия были такими же точными, но теперь в них не было нервного напряжения, только усталая автоматика.
Когда терминал снова был накрыт простынёй, а ноутбук выключен и убран, Алиса осталась сидеть в кресле. Комната казалась ещё тише, ещё пустее. Ритуал был совершён. Связь — или её иллюзия — была установлена и тут же разорвана. Она получила ответ, который заказала: ничего. И теперь могла жить дальше. До следующего раза.
Он появился в субботу, ближе к полудню. Алиса открыла дверь на стук и несколько секунд просто смотрела на него, не веря. Лев Королёв стоял на пороге в простом темном пуховике, без привычного дорогого пальто. Он казался меньше, как будто ссохся, а седина в его коротко стриженных волосах теперь решительно преобладала над темными прядями. Но взгляд был спокоен, даже умиротворён, без и тени былой ироничной остроты.
— Можно? — спросил он просто. — Я проездом. Машина внизу.
Алиса молча отступила, пропуская его внутрь. Он вошел, оглядел комнату беглым, профессиональным взглядом, но без осуждения. Увидел стол, кровать, книги, накрытый терминал в углу. Кивнул, как будто всё увиденное совпало с его ожиданиями.
— Чай есть? — спросил он, снимая пуховик.
— Есть, — ответила Алиса. Её голос звучал ровно, но внутри всё замерло. Она поставила кипятить воду в маленьком электрочайнике, достала два простых стеклянных стакана, плитку дешёвого чёрного чая. Действовала на автомате, давая себе время прийти в себя.
Они сели за стол друг напротив друга. Лев держался прямо, но в его позе читалась усталость, не физическая, а какая-то глубинная.
— Я теперь в региональном филиале, — начал он без предисловий, пока Алиса разламывала чайную плитку. — Фактически, смотритель за складами и архивами. Но лаборатория, хоть и маленькая. Два стажера. Пишем отчёты, которые никто не читает. Зарплата в три раза меньше, но... тихо.
Он помолчал, наблюдая, как она заливает чайные крошки кипятком.
— Ольга подала на развод. Сразу после истории с аудитом. Сказала, что устала жить с человеком, который вечно балансирует на краю пропасти и тянет её за собой. Она права, конечно. — Он произнёс это без горечи, с лёгкой, печальной констатацией. — Детей нет, так что всё прошло... цивилизованно.
Чай заваривался, наполняя комнату терпким запахом. Алиса молчала.
— А ты... выживаешь, — сказал Лев, не вопросом, а утверждением. Его взгляд скользнул по стенам, по её рукам. — Работаешь руками. Спишь, наверное, лучше меня.
— Да, — тихо отозвалась Алиса, разливая чай по стаканам. Пар клубился между ними.
Лев взял свой стакан, обжегся, отставил. Смотрел не на неё, а на тёмную поверхность жидкости.
— Я долго тебя винил, — сказал он откровенно. — За то, что втянул меня. За то, что не послушалась тогда, в кабинете. За свой разбитый карьерный лифт. Потом винил себя. За то, что дал тебе доступ. За то, что не остановил, когда мог. Потом... просто устал винить.
Он поднял на неё глаза. В них не было ни гнева, ни прежней снисходительной отеческой нежности. Было лишь усталое понимание.
— То, что ты сделала в конце... Это был смелый поступок, Алиса. Более смелый, чем создать его. И более жёсткий, чем уничтожить. Я... уважаю этот выбор. Хотя до сих пор не могу до конца его осмыслить. — Он сделал глоток чая, сморщился. — Но я смотрю на тебя теперь. На эту комнатку. На эту жизнь. И у меня один вопрос. Стоило ли оно того? Вся эта цена... за то, чтобы запереть призрака в самой совершенной в мире клетке?
Он не требовал ответа немедленно. Он просто задал вопрос и откинулся на спинке стула, ожидая, держа в руках стакан с дешёвым чаем, в комнате, пахнущей пылью и сыростью, за тысячи километров от их сверкающей прошлой жизни.
Алиса долго молчала, её взгляд был прикован к клубам пара над стаканом, будто в них она искала форму для своих мыслей. Когда она наконец заговорила, её голос звучал тихо, монотонно, без прежней одержимости, но и без апатии. Это был голос констатации.
