— Не волнуйтесь, — хрипло сказал Беглец. — Дальше меня никогда ничего не пойдет. У нас болтать не принято. Мы же не эти, из Союза Молодых Офицеров — только запахло жареным, так все наперегонки помчались в спецотдел закладывать друг друга...
— Союз Молодых Офицеров был от начала и до конца провокацией спецотдела, — резко сказал Стрелок. — Если будет время и желание, напомните, я расскажу вам о нем поподробнее. Если же кратко — все началось с одного суперофицера с Мааримпоа-5, который решил изобрести заговор, чтобы добиться повышения или перевода в Метрополию. Заговор получился, суперофицер добился и того, и другого, но у него был начальник — некий генерал третьей величины. Он смотрел на вещи шире и воспользовался идеей для выявления и сосредоточения в удобном для контроля месте радикально настроенной молодежи. Под негласным патронажем спецотдела организация успешно развивалась, но у генерала третьей величины тоже было начальство, которому был нужен как раз заговор. СБ тогда раскрыла боевую организацию "Воинов Справедливости", и надо было срочно чем-то ответить. После первых же арестов дело получило громкую огласку, и процесс вышел из-под контроля. Союз повсеместно использовался для сведения счетов, расправы с неугодными и так далее, так что всего было осуждено двести восемнадцать человек, из которых половина не имела к Союзу никакого отношения. Сто сорок пять приговорили к разным срокам заключения, остальные были сосланы на поселение в дальние колонии. Еще около четырехсот было уволено из рядов космофлота.
— Четыреста двадцать шесть, — уточнил Шустрый.
— Благодарю. На сим историческом экскурсе и завершим нашу встречу. К тому же, за то время, пока мы с вами заседали, дефектоскоп можно было не только обмыть, но и утопить в пиве...
Первым ушли Танцор и Шустрый — им надо было торопиться на службу. Затем склад покинул Беглец, навьючивший на себя огромный ящик со жгутами оптико-волоконного кабеля. В закутке за пивом остались только Стрелок и Куоти.
— Что-то еще? — спросил Стрелок, открывая новую колбу.
— Да. И все о тех же эсбистах из Отдела Специальных Исследований. У меня есть сосед, штурман-доброволец младший-один Боорк. Сегодня наш командир собрался откомандировать его в их распоряжение.
— Из каких соображений?
— Я сам слышал в столовой, как один эсбист жаловался другому, что им обрезали штаты, и они, цитирую, должны отвлекать кого-то на выполнение нудной неквалифицированной канцелярской работы, с которой справится любая девчонка. На что второй ответил, что подходящих девчонок поблизости нет, зато вокруг шатается целая толпа космофлотовских придурков.
— И ваш командир откликнулся на их просьбу.
— Да. Но Боорк отказался! Отказался выполнить приказ! Он говорил, ему дано время до послезавтра, но он настроен решительно. Вплоть до ареста за неповиновение и разрыва контракта.
— Причины?
— Боорк крайне отрицательно, я бы сказал, болезненно, относится ко вторжению на Филлину. К тому же, в разговорах со мной он не скрывал своего резко критического отношения к Военному Космофлоту и властям вообще.
— Еще более интересно. Откуда же он такой взялся? И это со всеми он так откровенен?
— Если не считать случая с невыполнением приказа, его скорее можно считать осторожным молчуном. Раскрывается он только со мной, очевидно, доверяет мне. Как-то он мне рассказывал, что раньше работал в гражданском космофлоте, но вылетел оттуда после забастовки около трех лет тому назад.
— Было такое. Шестой транспортный флот, служащие выступили против урезания отпусков и премиальных и потребовали смены проворовавшегося начальства. Все их требования были строго законными, и они имели немалые шансы на успех. Но руководителей стачки занесло, они ударились в политику, и дело закончилось массовыми увольнениями.
— Сходится. Боорк говорил о Шестом транспортном. После увольнения он некоторое время перебивался случайными заработками, а когда в прошлом году объявили дополнительный набор пилотов в Военный Космофлот, подал документы, даже не рассчитывая на успех. Рассказывал, что был очень удивлен, когда его взяли.
— Тоже может быть. При нашем дефиците штурманского состава взяли бы и демона с рогами, не только уволенного забастовщика. Но меня, признаться, даже при такой бурной биографии беспокоит его избирательная откровенность.
— Я считаю, этому могут быть только два объяснения: или Боорк действительно доверяет мне, или это высококлассная внедренка, рассчитанная именно на меня.
— Опасные выводы. И к какому вы пришли?
— Знаете, — Куоти задумался. — Мне кажется, Боорк не внедренка... Ну, вы со мной давно знакомы... У меня есть это... чутье, что ли... Я чувствую, Боорк именно тот, за кого он себя выдает. Он... свой. И, наверное, ощущает во мне своего. Разрешите контакт. Я попробую уговорить его не отказываться от командировки к эсбистам. Если вы говорите, что это серьезно, нам будет полезен любой информатор.
— Хорошо. Но с одной коррективой. На контакт пойду я.
— Вы?!
— Да. Завтра меня командируют на вашу базу, на три дня. Как технического консультанта. Я выйду на Боорка.
— А риск? Вам-то никак нельзя рисковать.
— Риска почти не будет. У меня, в отличие от вас, есть надежные технические средства...
На этом они распрощались. Куоти пошел получать у кладовщика свои детали по накладной, а Стрелок, посмотрев на часы, связался с кем-то по браслету личной связи и снова прислонился к контейнеру, потягивая мелкими глотками нагревшееся пиво.
Ждал он недолго. Снаружи послышались шаги, пыхтение, и в закуток с трудом протиснулся толстяк в космофлотовском мундире с зелеными нашивками добровольца и двойной цепью медицинской службы в петлице.
— Заходи, — встретил его Стрелок. — Садись, выбирай себе бутылочку пива, они все холодные.
Толстяк споткнулся о ящик, коротко ругнулся, присел, осторожно вытянув ноги, и немедленно влил в себя целую колбу пива.
— Узнаю твои штучки, Реэрн. Вечно ты выбираешь для встреч всякие неудобные каморки.
— Без имен, — поморщился старший-один Реэрн, он же Стрелок. — Или от радости? А, друг Тертый?
— В чем дело? — насторожился Тертый. — Тут что, нечисто? Да, нет, не может быть, ты же сам, наверно, проверял? Или нет?
— Чисто, чисто, "клопов" нет, — успокоил его Реэрн. — Но все равно. Ты же не новичок.
— Ладно. Ты, как всегда, невозможный педант.
— Зато живой и здоровый.
— И работаешь под своим именем. С твоим-то стажем. Согласись, роскошь.
— Так надо не попадаться, — улыбнулся Реэрн. — И быть поосторожнее.
— А еще лучше — держаться в резерве. Да ладно, ладно, Стрелок, не обижайся. Я же знаю, чей это был приказ. Только все равно ты у нас везучий, черт!
— Да и ты тоже, — погрустнел Реэрн. — А сколько еще осталось таких везучих? Ты, да я, да Первый, да еще двое-трое...
— А какие были времена, — вздохнул Тертый. — Эх, молодость... Тридцать лет уже прошло... Тридцать лет...
— Не переигрывай, Тертый. Ты никогда не страдал излишней сентиментальностью. Давай вернемся лучше к сегодняшним делам.
— Ладно, — согласился Тертый. — К делу, так к делу. Итак, твое окончательное решение.
— Оно все то же, Тертый, все то же. И незачем было настаивать на новой встрече.
— Значит, ты против исключения группы Скитальца. Что же, ты опять в меньшинстве. Не больно ли часто?...
— Быть в меньшинстве — самое обычное дело для любого мыслящего человека, — возразил Реэрн. — Кстати, к слову сказать, ты и сам неоднократно был в меньшинстве. Притом и по такому важному вопросу, как создание Объединенного Комитета.
— Не проводи таких параллелей. Да, я был в меньшинстве, но я подчинился решению Центра и больше не имею с ним разногласий на этот счет. А ты противопоставляешь себя Центру, ты всегда оказываешься в меньшинстве.
— Заметь, в Объединенном Комитете уже не в таком и меньшинстве. Чаще всего бывает наоборот.
— Не передергивай. Речь идет не о нем, а о нашем Центре. Да, я считал и считаю, что либеральные профессора и всякие отмороженные террористы для нас не более чем временные попутчики. Но я подчинился решению Центра, я согласился, понял, что для нас сейчас важнее всего консолидация сил. А после победы, в чем со мной, кстати, согласно большинство, мы должны будем с ними решительно размежеваться и повести беспощадную идеологическую борьбу.
— Вот-вот. Борьбу. Идеологическую. А те самые, как ты выразился, либеральные профессора, которые, может быть, ничего не понимают ни в конспирации, ни в организационной работе, разбираются в экономике получше всех нас, кроме, наверное, Первого. В то время как наша программа, боюсь, смахивает на утопию. И насчет победы... Знаешь, Тертый, мы с тобой старые друзья, и я тебе признаюсь. Иногда я со страхом думаю, что будет, если мы действительно победим и придем к власти. Мы привыкли делить мир на черное и белое и не признаем полутонов. Всю жизнь мы боремся, боремся с сильным и опасным врагом, и когда его вдруг не станет, мы, боюсь, не сможем остановиться. И разрушив мир насилия и несправедливости, как бы нам не построить новый, по его образу и подобию. Ведь это так просто — вести беспощадную идеологическую борьбу, исключать из Союза, судить партийным судом... И совсем просто будет, думаю, научиться ссылать, заключать в тюрьмы, расстреливать... Мы ведь все ужасно нетерпимы, не выносим разногласий и уж особенно не любим, когда кто-либо осмеливается отстаивать свое мнение. Меньшинство всегда обязано подчиняться большинству, низовые организации — Центру, который все решает, всем распоряжается и не подконтролен рядовым подпольщикам.
— А что ты еще хочешь, Стрелок?! Ты же тридцать лет работаешь с подпольем! И ты должен понимать, что при курсе на вооруженное восстание нам нужен сплоченный боевой Союз, а не дискуссионный клуб. Мы пропадем, если не будем едины! И нам сейчас не до споров и выяснений, кто прав, а кто нет. Неужели ты не понимаешь, что все эти дискуссии, платформы, фракции ослабляют нас, отнимают у нас энергию, нужную для борьбы?! Как решил Центр, так и будет, а не согласен — подчинись, так надо, или уходи, не разлагай нас своими колебаниями и не нарушай нашего единства!
— Раскол тоже ослабляет, — вставил Реэрн.
— Да. Но лучше вырезать, пусть и с кровью, чужеродное тело, чем оставлять его. Иногда споры и раздоры — это гибель. Ты сам военный и знаешь — приказы не обсуждают! Да и согласись: ведь Скиталец и его группа не правы! Не правы! Этого ты не будешь отрицать?!
— Нет. Я тоже не разделяю их точки зрения. Но нельзя лишать людей права на свое мнение, пусть и не совпадающее с мнением большинства. В конце концов, что бы они ни думали, они тоже работают на революцию. Вместе с нами. Наш главный враг — власть, а не наши же товарищи, которых нельзя лишать права на инакомыслие! Да, нам нужны централизм, сильное руководство, дисциплина, но нельзя же превращать их в диктатуру Центра!
— Ты так не любишь этого слова, Стрелок! Но что бы ты не говорил, а нам не обойтись без диктатуры, особенно, после победы. Ты назвал нашу программу утопией, а я считаю таковой воззрения твоих любимых демократов. Демократия?! Да мы жили без всякой демократии семь веков! Тысячу лет! Тысячу! Ты все время летаешь по космосу и просто не видишь, сколько горючего материала накопилось в обществе! С одной стороны, нас это не может не радовать: стоит нам выступить, и рванет так, что все разрушит до основания. Но затем?! Что затем?! Ты думаешь, все эти люди немедленно переродятся в свободных творческих личностей и с радостью начнут строить демократическое общество?! Демократия — это красивая сказка, легенда о прекрасном прошлом, а в реальной жизни всем легендам и сказкам — грош цена! Ты помнишь эксперимент в 26-й провинции? Да нет, откуда тебе, ты же там был всего дважды и все восторгался переменами! А ты знаешь — да нас всех это тогда просто убило — сколько там всплыло наверх всякого дерьма?! А ведь в 26-й только чуть-чуть — чуть-чуть — приотпустили вожжи! А что будет, если их совсем убрать?! Да с твоей демократией во власть полезут всякие подонки, мерзавцы и безответственные крикуны. Нет, Стрелок, нам не обойтись без диктатуры! Нам надо будет по капле приучать народ к свободе! Воспитывать их! Направлять! Железной рукой! И на это дело уйдут годы, дюжины лет, может быть, целые поколения!
— Ага! Воспитывать железной рукой! Закаляя в потоках крови! А кто тебе будет воспитывать воспитателей?! Кто решит — готов народ к свободе или еще нет?! Да для этого лучше всего подошел бы какой-нибудь Председатель Совета Пятнадцати, все бы его слушались и менять ничего не надо было бы!
— Опять передергиваешь! Причем тут Совет Пятнадцати? Это будет наша диктатура, диктатура миллионов, миллиардов ограбленных, угнетенных, обездоленных над теми, кто угнетал их, обкрадывал, жил за их счет! Это будет диктатура большинства, диктатура народа!
— Любая диктатура есть диктатура меньшинства! И не обязательно это новое меньшинство будет разделять твои благородные идеи постепенного перевоспитания масс. Да, я знаю, что Первый будет идеальным правителем, но ведь и он не вечен! А случись что с ним, как защититься от прихода к власти какого-нибудь честолюбивого подонка? Он может быть одним из нас, говорить те же слова, что и мы, только громче всех, проявлять необходимую твердость в перевоспитании и принципиальность в дискуссиях... Он будет для всех нас преданным борцом и способным организатором, другом и товарищем... до тех пор, пока не получит из наших же рук власть — абсолютную, несменяемую, не подверженную никакой критике! И все, мы пропали! Ведь изменить уже ничего будет нельзя, наша же дисциплина свяжет нас по рукам и ногам. И все закрутится по новой — ссылки, тюрьмы, казни, расправы с инакомыслящими, с теми, кто не поддается перевоспитанию... Да, что с ними еще делать? В расход!... И знаешь, я как инакомыслящий вовсе не желаю из-за своего инакомыслия оказаться расстрелянным своим же бывшим товарищем. Как-то неинтересно.
С минуту оба молчали. Затем Реэрн заговорил снова.
— Ладно. Обменялись мнениями. Расскажи лучше, как там наш бюллетень. А то собираешь для него информацию, а конечного результата обычно и не видишь.
— А, Хроника текущих событий? — с гордостью улыбнулся Тертый. — Все путем. Обыватели в восторге, начальники трепещут. Только вот что... В последнее время я чувствую: что-то неладно. С одной стороны, нам, вроде бы, не мешают. Иногда, мне даже кажется, кто-то умело подталкивает нас, подсовывает темы. А с другой... При Кооге нас преследовали, гоняли, но зато — чувствовалось, что нас читают. Порой, ну, ты сам знаешь, прямо гордился — тут одного по нашей наводке сняли, там другого посадили. А сейчас... Никакой видимой реакции. А как ты? Не чувствуешь изменений?
— Нет, — пожал плечами Реэрн. — У нас все то же. Работаем. Собираем информацию. Ждем дня "Д".
— Ну, ждите. Побереги себя, Стрелок. Я говорю тебе это и как друг другу, и как член Центра и Объединенного Комитета члену Центра и Объединенного Комитета. Мне будет очень не хватать тебя, если с тобой что-то случится.
