— Маму, что ли? — удивился я.
— Вот и ничего ты про него не знаешь! — проворчала Гермиона.
— А, понял! — сообразил я и тихо запел:
На речке, на речке, да, на том бережочке
Мыла Алисонька белые ножки.
На речке, на речке, на том бережочке
Мыла Алисонька белые ножки.
— Ну, вот! Уже под Алису все переделал, — сердито проворчала Гермиона
— А мне нравится! — ответила Алиса.
Мыла Алиса белые ножки,
Мыла, белила, сама говорила.
Плыли к Алисе, да, серые гуси,
Серые гуси, лазоревы очи.
Плыли к Алисе серые гуси,
Серые гуси, лазоревы очи.
Где ж ты, Алиса, долго ходила?
Долго ходила. Кого полюбила?
Где ж ты, Алиса, долго ходила?
Долго ходила. Кого полюбила?
На речке, на речке, на том бережочке
Мыла Алисонька белые ножки.
На речке, на речке, на том бережочке
Мыла Алисонька белые ножки.
Утром меня опять разбудил толчок локтя Пеппи.
— Вот объясни мне Невилл, почему твой утренний фокус-покус, опять упирается мне в задницу? — недовольно прошептала она: — Я же специально легла на другую сторону. Ты что домогаешься меня?
— Извини Пеппи, но у Гермионы лохматые волосы щекочут мне лицо. А у тебя аккуратные косички, — оправдывался я тихим шепотом: — И ты спишь ко мне спиной, а Гермиона лицом. Если мы вдвоем ляжем лицами друг к другу и начнем сопеть друг в друга, то по нашим щекам начнет течь конденсат и подушка промокнет. И не хватит кислорода, потому что мой выдох станет её вдохом и наоборот. Кроме того, твои "ножны" под надежной охраной, а Гермиона норовит всю ночь на меня взобраться во сне. И как бы чего не вышло с её "ножнами"...
— Хватит нести чушь и тыкать в меня своим "мечом", просто иди в туалет, — прошептала Пеппи, краснея, и накрыла голову подушкой. После чего я начал соображать, как вылезти из-под Гермионы, которая опять забросила на меня руку и ногу. Если её сталкивать, то она упадет с кровати. Тогда я решил применить борцовский перекат и, захватив её ногу под колено левой рукой, а кисть руки правой, перевернулся, мягко перебросив Гермиону через себя. Она слегка поворочалась, устраиваясь у спины Пеппи, но так и не проснулась. А я сидя соображал, почему сразу не догадался спать с краю. Протупил, что-то. После чего побежал в туалет.
Разговоры под дождем.
Душ в комнате старосты заслуживает отдельного описания. Это комната 2 на 2 метра, украшенная светящейся мозаикой с различными историческими сюжетами. Пол похож на ковер из плотной травы (а может это и есть трава?). Причем вода впитывается в нее моментально, и ходить по ней одно удовольствие. На ней даже приятно лежать или сидеть. Она обладает свойствами мочалки.
Сантехники, в привычном понимании слова там нет. Зато над головой висит светящаяся тучка, из которой начинает идти теплый дождь, когда в комнату кто-то входит. Причем вода точно дождевая. В этом я разбираюсь, так как часто в деревне мылся именно дождевой водой. Она настолько мягче водопроводной, что даже не требуется мыла для мытья. И водопроводная вода вызывает некоторый дискомфорт, из-за которого в ней долго невозможно мыться. А в дождевой воде, которую я набирал из бочки, в своей деревне, можно было лежать часами, продолжая испытывать тот же кайф.
В душе старост тоже можно было бы свалиться на траву и лежать под теплым дождем часами. Правда, тучка этого не позволяла. И минимум через полчаса дождь всегда кончался, предварительно став холодным на одну минуту. А потом выходило "солнышко". Это какой-то обогреватель, излучающий сверху инфракрасное излучение, от которого кожа быстро сохла. И дул горячий ветерок из картины, где была мозаика надувшего щеки бога ветров.
В общем, только ради такого душа, стоило мне умереть и возродиться вновь. Я размышлял под теплыми струями дождя о доктрине Уэфа насчет тренинга через смущение. Похоже, пока игра складывалась не в мою пользу. Три няшки, что еще валялись в постели, не особо меня смущали, тогда как, я сам их смущал изрядно. То есть духовно развивался кто угодно кроме меня. Впрочем, этого и следовало ожидать. Я все-таки старше. По крайней мере, моя душа старше.
Хотя я еще не был уверен, что авторская система Уэфа работает как надо. С этим еще нужно разобраться. Гермиона, над которой Уэф работал уже многие годы, все еще не выглядела духовно сильной особой. В ней еще чувствовались подростковые комплексы и наивность. Но и неврастении и перверсий в ней тоже не было. То есть, если рассматривать Гермиону, как тест-группу, то она показывала безвредность метода "доктора Уэфа". И то хлеб! "Не навреди!" — завещал Гиппократ экспериментаторам.
И тут дверь в душ открылась и вошла обнаженная Алиса. О, боже! Меня сразу бросило в жар! Накаркал! "Меня они не смущают!" — наверное, я сейчас стал красный, как помидор. Может, прочла мои мысли, и решила углубить эффект смущения?
— Я помоюсь с тобой? — спросила она: — Не хочется ждать полчаса, пока ты предаешься своим размышлениям. Только, чур, моемся в разных углах. Не стоит устраивать ментальный Армагеддон, которого так опасается Пеппи.
— Доброе утро Алиса! — смог выговорить я с трудом: — Ты ведь точно Алиса?
— Сомневаешься? Да, пожалуй, мы тебе дали такой повод для подозрительности, — задумалась Алиса. Потом она вышла из душа, и я с растущей паникой услышал за дверями её возглас:
— Девочки! Предъявите себя Невиллу, а то он сомневается, что я это я!
И когда Алиса вновь вошла в душ, то за ней нахально улыбаясь, заглядывали Пеппи и Гермиона. Фу-х! По крайней мере, они были в пижамах.
— Доброе утро девочки! — приветливо улыбнулся я, прикрывая свой "меч" обеими руками. Он типа, "двуручный" у меня. Расхвастался...
— Может мне присоединиться? — спросила Пеппи: — Тебя сестренка я опасаюсь оставлять наедине с этим типом.
— Идите лучше в душ к Гермионе, — сказала Алиса: — Я не хочу, чтобы здесь было тесно. С рыцарем Лонгботомом я в полной безопасности. Нет нужды смущать его чрезмерно. Учение кавайности гласит об умеренности. И нам есть о чем поговорить и без вас.
— Спасибо! — облегченно сказал я, когда подружки ушли: — Я боялся, что урок будет слишком тяжел для меня.
Теперь вид обнаженной Алисы уже не так смущал, после перенесенной паники. Но, как назло, начало просыпаться иное чувство. Она выглядела просто восхитительно, особенно когда начала массировать свое тело под струями дождя. Мое сердце зачастило, а вниз прилила кровь.
— Ты привычна к наготе? — спросил я, борясь с рефлексами и пытаясь найти отвлекающую тему для разговора: — Так спокойно выглядишь в душе с мужчиной. Разве это та девочка, которая еще недавно не знала поцелуев? Моя Алиса мне представлялась менее опытной.
— Ты слушал об Аласторе Грюме и его волшебном глазе? — невпопад спросила Алиса.
— И причем тут он? — не сообразил я.
— Он может своим глазом видеть сквозь одежду. Это удобно, чтобы не вести обыск, — пояснила Алиса: — Так вот, мои способности аналогичны. Только я могу глядеть с еще большего расстояния сквозь препятствия. Одежда не помеха для той, кто смотрит сквозь стены.
— Следовательно, ничего нового ты не увидела, — закончил я её мысль: — И пугаться нечего. А вот для Гермионы с Пеппи, похоже, это было интересно.
Алиса поморщилась, поняв, что не стоило подруг тащить в душ.
— Ну, по крайней мере, я не позволила им присоединиться, и ты усыпил свою паранойю, убедившись, что я это я, — ответила Алиса.
— А я не обладаю рентгеновским зрением, и твое тело вызывает во мне живой интерес, — сказал я, борясь со смущением.
— Ну и как оно? — рисуясь, спросила Алиса.
— Восхитительно! Ты, правда, его приукрасила, или Гермиона клевещет? — спросил я, вызывая на её щеках румянец смущения.
— Мое тело слишком мускулистое и поджарое, — как бы извиняясь, сказала Алиса.
— Я добавила жирка здесь и здесь, — тихо сказала она, погладив животик и приподняв груди: — По-моему, так более женственно выглядит.
— Уверен, что в оригинальной версии ты не менее прекрасна! — помычал я, заворожено глядя как её руки тискают её груди. Потом глаза как магнитом притянул лобок покрытый легкими светлыми волосками, которых почти не было видно на фоне кожи. Никаких отвратительных зарослей. Она выглядела как ухоженная фотомодель, которая выбрила все, где надо для фотосессии. Но скорей всего это природное. Блондинка, да еще юная, откуда взяться джунглям в зоне бикини? "И это правильно", сказал я с интонациями Горбачева. У женщин и так все внутри, что делает еще более ценным то немногое, что снаружи. И прятать это в зарослях преступно! Шерсть нужна была только обезьянам, не знавшим трусов.
Она посмотрела на меня и вдруг тоже застыла взором, и дыхание её участилось. Алиса резко отвернулась и непроизвольно прикрыла руками себя. Она так же стала красной как помидор.
— Об этом я не подумала! — простонала она: — это было неосторожно...
— Ты о чем? — пытаясь придти в себя и забеспокоившись, спросил я.
— Я была уверена, что твое смущение не опасно для окружающих, а я смогу отнестись спокойно к тебе в голом виде. Но то, что твое чувство передастся мне, я не подумала, — взволнованно сказала она.
— Ты залезла мне в голову? — спросил я и увидел смущенный кивок Алисы в ответ.
— Теперь есть риск превратить спальню всего грифиндора в бордель на некоторое время, из-за моего выплеска, если ты меня не отвлечешь. Давай философию! Да побыстрей! — скомандовала Алиса, стоя ко мне спиной.
— Э-э... значит так. По логике развития, оптимальным уроком является обретение полезных навыков. А просто бессистемное прикалывание над кем-то... как-то вызывает сомнение, что это способствует развитию, — начал я, вспомнив свои предыдущие размышления.
— Ты о чем? — спросила Алиса.
— Я о вашей теории кавайности через смущение. Она выглядит бессистемной и не понятно куда ведущей, — уточнил я, делясь своими сомнениями.
— Помнится, именно ты мне говорил в поезде, при нашей первой встрече, что не нужно бояться созидающего Хаоса? А теперь в кусты? Программу действий ему уже подавай! — увлеклась Алиса и даже вновь повернулась ко мне: — Ты не понимаешь, что благие намерения существуют сами по себе как готовый автомобиль! И этот автомобиль нужно лишь заправить горючим кавайности. Тогда он поедет. А строить рядом с ними новые автомобили намерений нет нужды! Это лишь создаст перерасход ресурсов и пробки на дорогах. Все уже придумано за нас и до нас! Нам лишь нужно регулярно их покармливать горючим.
Алиса раскраснелась уже не от стыда, а от вдохновения, уже не обращая внимания на свою и мою наготу. И даже сделала неосторожный шаг, мне навстречу, входя в личную зону, на расстоянии вытянутой руки. Хорошо, хоть дождик все-таки нас охлаждал...
— А как это выглядит в реале? А то я не могу представить твою аналогию. Ну, вот Уэф прикололся над Гермионой, она смущена и что? В чем она стала лучше? — сказал я осторожно сделав шаг назад.
— Гермиона это особый случай. Я же тебе говорила, что она святая, и воспринимает всю боль окружающего пространства? Её не так просто сдвинуть на пути совершенства. Она тащит за собой огромный якорь своей ответственности за все на свете. Но титаническими усилиями Гарри это сделал! Нынешняя Гермиона и та, которая в твоем фильме это разные люди! Ну, сравни сам и ответь честно, какая из них лучше? — спросила Алиса, опять сделав машинальный шаг ко мне, сократив дистанцию.
— Несомненно, эта Гермиона выглядит уверенней и сильней, той. Она знает, чего хочет и твердо идет по жизни. Та Гермиона была слишком неуверенной в себе. Но до тебя ей еще далеко. Проблем у нее хватает.
— Проблем и у меня хватает, — ответила Алиса: — Но идея создания кавайности как топлива для благих дел вполне проста. Ты создаешь человеку хорошее настроение, он вдохновленный осуществляет свой общественно полезный проект, или просто поет песенку, от которой на душе легче у прохожих, которые в свою очередь помогут своим близким... Главное не направление действия, а сам факт возможности этого действия. Кавайный человек это вооруженный человек!
Алиса опять сделала машинальный шаг и наши тела соприкоснулись тем, что ниже пояса. Мы застыли.
— Алиса! — максимально равнодушно, насколько мог, сказал я: — Выйди сейчас из личной зоны, чтобы не случилось... нечто преждевременное.
Алиса смутилась и отвернувшись, отбежала к другой стенке.
— Давай поговорим, о чем-то еще более нейтральном? — спросил я.
— Давай... Давай сплетничать о моих подружках? — оживилась Алиса: — Это меня точно не заводит.
— Гермиону мы уже обсудили, давай о Пеппи, — согласился я: — Её рекомендовали королевой стендапа, а я от нее не слышал ни одной шутки. В чем дело?
— Похоже, она тебя боится, — вздохнув, ответила Алиса.
— Возможно ли это? — удивился я: — По-моему, это мне впору её бояться. Она уже трижды предлагала сломать мне руку.
— Это у нее нервное, реакция защиты, — ответила Алиса: — Понимаешь, Пеппи для меня особенный человек. Самая близкая подруга. Если бы я была Дон Кихотом, то она была бы Санчо Пансой.
— Если бы ты была Наполеоном, она бы стала Мюратом? — хмыкнул я: — Похоже, среди женских примеров, такой верности не сыскать.
— Ну, мы еще не вполне женщины, — пожала плечами Алиса: — Мы подростки. Унисекс. Груз забот о доме и семье нас не сделал наседками. Мы еще способны дружить по настоящему. Мы еще кавайные няшки.
— А причем тут страх передо мной? — поинтересовался я.
— Она переживает за меня. За мои чувства, за мое счастье, — сказала Алиса: — Хотя, не исключаю, что она и тебе симпатизирует как к мужчине. Но не настолько, чтобы забывать о своем женихе и предать подругу. Просто ты один из немногих, кто может вгонять её в краску смущения. Своего рода духовный наставник. Даже Гарри это удается реже, чем тебе. И мне нравится, что ты это можешь. Пеппи мне дорога, и я даже рада, что ты ей как-то нравишься. А ты как относишься к моим подружкам? Можешь сказать честно?
— Быть нечестным с телепатом-шпионом твоего уровня бессмысленно, — ответил я: — Я лишь боюсь иногда быть бестактным. С Пеппи я познакомился недавно, но у меня уже такое чувство, что она... моя старая ворчливая супруга, с которой я прожил годы. Вроде чувства угасли, но и расстаться жалко. Такие уютные теплые отношения.
— А почему,.. не сестра? — слегка огорченно спросила Алиса.
— Сестра это иное, — задумался я: — Вот Гермиона точно соответствует моему восприятию сестры. Примерно, как Гарри относится к тебе, так я отношусь к Гермионе. Натуральная младшая сестренка. Она, даже может сесть на меня в голом виде, и все равно я буду спокоен. Но при этом я готов отдать за нее жизнь. Только умоляю, не устраивай больше проверок этого утверждения!
— А... — смущенно зарозовела Алиса щечками: — ...я для тебя кто? Только котенок, которого ты гладишь? Как сказал тогда в поезде?
— Свет в окошке! Дама сердца, во имя которой совершаются подвиги, и попутно мой мастер, падаваном которого я являюсь. На колени в голом виде вставать не буду. Это будет смешно. Но, я тебя обожаю, и готов ради тебя выступить против всего мира! Даже если ты будешь не права. Потому что ты всегда права!
