презрительно смотревшего на них непобедимого Владыки.
Эн окропил их и, когда под грохот военных барабанов юношей,
одного за другим, бросили на алтарь, принеся их в жертву богу-
воителю, перерезал каждому горло, совершив возлияние вражеской
кровью. Трупы юношей-мелха и их деревянного кумира положили
в пылающий костер, а шумеры, пируя на радостях, ели прекрасную
траву — траву героев, которую народ вкушал в дни побед и
благоденствия.
Со счастливой улыбкой умиления, распираемый отцовской
гордостью, взирал эн на своих сынов-богатырей — первых среди
мужей племени, и, окропляя их — лучших воинов Энки, думал о
будущем детей своих.
— Энентур — первородный сын и по обычаю должен бы сменить
меня, но по воле Энки судьба вернула мне его слишком поздно,
чтобы он, как высший жрец, сумел пройти все ступени посвящения:
и времени не хватит, и нет у него привычки к учению, да и род не
согласится, чтобы эном стал бывший раб. Тем не менее,
совершенно необходимо, чтобы он освоил таинства первых двух
ступеней, ибо число дней его укоротится, если он случайно, не
посвященный, будет присутствовать во время отправления
обрядов; да и родичи будут его сторониться, как чужака, поскольку
посвященный открывается только посвященному.
Он может быть прекрасным военным вождем, и если придать
ему в помощь сведущего строителя, то Энентура вполне можно
сделать энси, когда Аннипад станет главным жрецом храма
Энлиля. А вот меньшенького теперь же нужно отдать на выучку
Тизхуру, ибо и он немолод, и вскоре ему станет в тягость служение владычице плодородия. В будущем, когда повелит Всевышний, я,
как и отец мой, при жизни передам власть Аннипаду, и тогда Тизхур
заменит его пред ликом Огненноокого.
Когда пораженный эн, не веря глазам своим, несколько раз
перечитал дарственную табличку на мать Энентура, найденную
начальником канцелярии в храмовом архиве, перед ним ярко,
красочно и живо встало прошлое, — его бурная, безудержная первая
и единственная любовь, его скупые, тяжелые, жаркие слезы при
расставании, его долгая неприязнь к отцу. Насколько бы счастливее
сложилась его личная жизнь, будь отец не таким осторожным!
Кто знает, может быть, отец и не знал, чьим даром была крошка-
девочка, выросшая в столь необычайную красавицу, а выяснять
не считал нужным, ибо у главного жреца храма Энки, правителя
Города, всегда много дел и мало свободного времени, — тут же
оправдал отца эн. И он еще раз поднес к глазам табличку, которая
говорила о том, что в год обиды Ута, когда лик праведного судьи
затмился, девочка принесена в дар богу врачевания Ассалухи, сыну
Энки, в благодарность за исцеление неизлечимого недуга
патриарха, главы дома ее отца, одного из отпрысков рода Зиусудры.
Эн повелел, чтобы на следующий день разыскали и доставили ему
в храм рабыню, мать Энентура, и пусть она ожидает его одна у
алтаря Владыки.
В назначенное время эн вышел из канцелярии, незаметно
приблизился к алтарю и, скрытый лестницей, с нежностью долго
смотрел, как его раба истово молилась Энки. Черноволосая,
крепкая, статная, все еще красивая немолодая женщина, одетая
аккуратно, но как раба — без всяких украшений, стояла на коленях
перед богом, сложив на высокой груди руки, и шептала молитву.
Эн тихонько кашлянул, и она, заметив владыку, поспешно закончила
моление, заторопилась к нему, пала на колени и поцеловала его
сандалию со словами благодарности за благодеяние, оказанное
ее сыну.
Взяв ее двумя руками за плечи, эн осторожно поднял рабыню,
но рук не убрал, ибо горячая упругость ее тела вдруг заставила
эна разом забыть все прожитые годы, и увядающая плоть его
затрепетала. Они встретились впервые со дня расставания. Раба не опустила глаз под тяжелым взглядом владыки, с жадностью
всматриваясь в его далеко уже не юное, изборожденное
морщинами тревог и глубоких раздумий, дорогое лицо. Неглубокие
лучики расходились от уголков ее больших и ясных глаз, не
утративших былого блеска, и как когда-то, давным-давно, вновь
вобравших его в себя целиком. Волнение покрыло румянцем щеки
рабыни и омолодило ее.
— Скажи, Сигби, — спросил эн срывающимся голосом, — Энентур
— мой сын? Он очень похож на тебя.
— Да, о Уренки, мой повелитель, — ответила она как в далекой
юности.
— Почему же ты, Сигби, раньше мне об этом ничего не сказала?
— Разве бы я посмела, когда был жив твой отец, о Уренки? Тебе
ведомо, как я его боялась; а потом я решила, что для всех будет
лучше, если эту тайну буду хранить лишь я одна. Скажи, о мой
повелитель, а как ты сам догадался об этом?
— Как догадался? Наверное, Владыка судеб надоумил. Раньше-
то я ни разу не видел Энентура. Он похож на Аннипада и, кроме
того, Тизхур заметил, что у него уши мужчин нашего дома. — Эн
постепенно увлек ее со двора храма в свой сад, ибо владыка не
любил любопытных. — А знаешь ли ты, Сигби, из какого ты рода?
— Нет, о, Уренки. По-видимому, отцом моим был какой-нибудь
ремесленник или бедный земледелец.
— Нет, Сигби, нет! Найден дарственный документ на тебя, и в
нем говорится, что мы с тобой из одного рода. Я отдам тебе эту
табличку, и ты станешь свободной, ибо, возвратив мне сына,
Всевышний, личный бог нашего рода, создавший в твоем чреве
Энентура; обязывает меня вернуть свободу и его матери.
Слезы набежали на глаза женщины, и она вздохнула с глубокой
застарелой болью:
— Как жаль, о Уренки, как жаль, что эту табличку нашли слишком
поздно.
Эн пригласил ее сесть на скамью под дубом и распорядился
подать столик с фруктами и сластями. — Я слыхал, что твой муж,
пастух, недавно умер? Говорят, что у него оказались сломанными
ребра.
— Да, мы уже похоронили его. Он был добрым человеком, любил
меня и никогда не бил, а я ему была за это благодарна. У меня от
него две дочери, а сына, как тебе ведомо, убили мелха. — Она
взглянула на дом, где много лет назад была домашней прислугой,
и где они были, пусть украдкой, тайком, но беспредельно
счастливы.
— У тебя от Нинтур хорошие дети, Уренки, я их видела. В
молодости твоя жена была очень красива, — добавила Сигби, — и я, будучи матерью уже двоих детей, ревновала тебя к ней.
— У тебя дочери замужем? — эн в волнении проглотил слюну,
его рука непроизвольно потянулась обнять Сигби, ибо он все еще
любил ее. Дабы успокоиться, эн поднялся и стал ходить вдоль
скамьи, на которой сидела рабыня.
— Пока нет, но их время пришло.
— Я освобожу их от рабства и дам приданое. Вы должны из
пригорода переехать в другой дом, в Городе, и я позабочусь об
этом, А Энентура я усыновлю.
И вот, в день совместной трапезы рода, эн, ничего не объясняя,
неожиданно предложил собранию родичей спуститься из покоев
личного бога к его алтарю. В присутствии всех мужчин рода
Зиусудры жрец-прорицатель четырежды вопрошал оракул Энки,
каждый раз подвергая закланию овцу, о том, является ли Энентур
семенем рода Зиусудры и создан ли он владыкой Энки; и
четырежды оракул давал утвердительный ответ. Родичи, усмотрев
в деянии эна пользу роду, усиление его влияния и мощи, высказали
одобрение благословленному Всевышним принятию в члены их
рода бывшего раба, а ныне — народного героя, славного воина,
могучего мужа, чья доблесть не померкнет в потомстве.
Эн повелел привести мать Энентура и, объявив, что по велению
Владыки судеб, отныне она свободна, громко зачитал дарственную
табличку, дабы Энентур обрел свои корни. И сразу же двое
уважаемых, имеющих голос в совете общины, родича, родные
братья Сигби, подошли к ней и расцеловались с сестрой, которую
и не чаяли когда-нибудь встретить. Удивление рода достигло
апогея, когда Владыка приказал привести Энентура и, приподняв к
небу ничего не понимающего воина, перед Утом признал его своим
сыном.
Затем счастливый эн, радостно улыбающийся Тизхур,
озадаченный Аннипад и безучастно покорный воле отца младший
отпрыск владыки поцеловались с пораженным Энентуром, в изумлении
посматривающим на мать, которую ласково держали за руки двое
незнакомых, почтенного вида жрецов. Когда Аннипад целовался с
Энентуром, родичи, сразу же заметив их явное фамильное сходство,
догадались о том, что они — кровные братья. И собрание рода,
начавшееся совместной молитвой и трапезой с личным богом,
закончилось веселым пиршеством с многочисленными здравицами
в честь старейшины рода, которому Владыка возвратил сына.
Аннипад, не имеющий возможности сравнить свою внешность с
обличьем Энентура, был не в силах понять, зачем это деяние
понадобилось отцу, и в разгар пира подсел к дяде, дабы тот все
ему объяснил. Узнав, что Энентур, которого энси искренне уважал
за силу и отвагу, истинный первородный сын владыки, он вначале
огорчился, ибо отходил на второй план, но тут же обрадовано
подумал, что теперь-то он сможет развестись с Нинмизи и забрать
у нее своего сына, ибо он и его дети — боковая ветвь древа энов, а
быть правителем — уж и не такое большое счастье. И Аннипад
пересел к старшему брату, сидевшему рядом со своей матерью,
обнял его, и они, выпив по кувшину крепкого жертвенного пива,
вместе затянули лихую боевую песню. Эн распорядился, чтобы
для старшего сына приготовили покои в родительском доме, и
Энентур остался жить у отца.
Глава 17
ГНЕВ ЭНЛИЛЯ
Целый месяц приподнятое настроение не покидало эна, ибо
собрал он птенцов своих под родительское крыло. Дабы пресечь
грех последствий откровенного заигрывания покинутой Нинмизи,
страдающей от одиночества молодой плоти и невостребованной
любви, с неизбалованным женским вниманием красавцем
Энентуром, Тизхур наложил на него обет покаяния перед Инанной
семенем своим и, перебирая девушек рода, срочно подыскивал
жену великовозрастному племяннику.
Жизнь в Городе текла издавна заведенным порядком, и ничто
не предвещало каких-либо серьезных изменений в его судьбе.
Стояла обычная дильмунская осень. Освежающий северный ветер
уже не был столь желанен, как летом, ибо лучи дневного светила
более ласкали, чем опаляли и жгли. Тучи все чаще и чаще
заволакивали небо, и строители, возводившие святилище на
огромной высоте террасы и шести башен, зябко поеживались,
поглядывая на небеса и прося у богов тепла и побольше просветов
между тучами.
Чтобы завершить строительство к концу года, к началу весенних
полевых работ, и не ждать еще года, дабы освятить новый храм,
эн предложил на народном собрании работать без перерывов на
полуденный отдых, отнимавший половину стражи, ибо дневная
жара спала. И общинники, уставшие от непрерывной стройки, на
которую они выходили через день, от криков — громких, натужных
просьб и команд сверху вниз и снизу вверх, дружно согласились.
Все началось с дурного знака. Во время жертвоприношения с
головы владыки свалилась шумерка. Эн побледнел, не зная, что и
думать, а на вечерней трапезе Энки обратился к богу с мольбой,
дабы Всевышний разъяснил ему смысл знамения, но Господин истинных слов молчал. Через неделю эна смутило дурное
сновидение: ему снилось, что он правит кораблем, но кормило от
него ускользает. Этот сон не очень напугал владыку: у него, слава
Всевышнему, три сына, и уж один из них да унаследует его власть.
Однако приближение несчастья было возвещено эну самыми
несомненными предзнаменованиями.
Вскоре над Городом появилась хвостатая, багровая звезда,
которая сияла в небе пять ночей подряд, загораясь перед
полуночью, а затем упала в море. Это уже был зловещий знак:
верховный властитель согрешил против богов и ему грозит смерть.
Утром к брату прибежал бледный, перепуганный, запыхавшийся Тизхур и прямо с порога центрального зала покоев бога Энки спросил:
— Что произошло, о мой старший брат? Ведь благочестивее тебя нет никого среди шумеров. Неужели ты потерял благорасположение Всевышнего? Скажи, что означает это страшное предзнаменование?
— О брат мой, — с болью в голосе, почти со стоном, произнес эн,
— как раскрыть смысл и значение знамений, когда боги молчат? — Он пал ниц перед Владыкой жизни: — О мой бог, мой создатель, моя защита! О знающий само сердце богов! Смилуйся, открой мне, в чем мой грех, вина моя, дабы мог я покаяться перед Великими? Прости и помилуй меня за грехи, которые я по неведению содеял из-за людей и которые люди совершили перед богами из-за меня, ибо я ничего не делал вопреки знамениям, запретам и обычаям. Так почему ты молчишь, о Всеведущий?
Острая, щемящая боль все сжимала и сжимала сердце Уренки, готовое остановиться, а на его величественную голову уже пали первые тени предсмертной тоски. Эн поднялся с пола, сжал лицо ладонями и долго молчал, качаясь взад и вперед, словно маятник.
— Брат мой, — владыка, с трудом волоча ноги, подошел к Тизхуру
и положил ему руку на грудь, как бы черпая силы из родной души,
— ты — любимый слуга великой Инанны, и она не откажет тебе:
вознеси Владычице моления с просьбой ниспослать предзна-
менование о судьбе Города нашего, ибо мыслится мне, что боги
изменили не только мой жребий, но и жребий Города. Если и она ничего не ответит, то, значит, Великие боги отвернулись от нашей
земли, и будущее наше — мрак и хаос.
И вот в благоприятный час дня Инанны, Тизхур, главный жрец
богини, вознеся молитву своей госпоже о даровании ему
пророчества о благе Города, совершил возлияние и, гадая, заклал
на алтаре три овцы. Рассматривая их внутренности, жрец пришел в
ужас, ибо богиня возвещала о злосчастном будущем Города: у
первого зарезанного животного не было сердца. У второй
оказалась перевернутой селезенка, что означало близкий
переворот в установившейся жизни. Весь в крови, убитый горем,
Тизхур даже не стал разбирать внутренности третьей овцы, привалился к алтарю, не зная, что говорить брату.
— Слава Всевышнему, боги не отвернулись от шумеров и семя
их не погибнет, но народ ожидает страшное, неведомое бедствие,
которое невозможно отвратить. О, если бы боги милостиво
открыли кому-нибудь из нас, своих верных слуг, в вещем
сновидении, что это за напасть, то можно было бы хоть наспех,
как праотец Зиусудра, приготовиться к божьей каре, — с тоской
размышлял жрец. — Кто волю богов в небесах распознает?
После рассказа брата, а Тизхур ничего не утаил, эн на каждой
трапезе бога умолял Знающего будущее оповестить его о том,
когда и как боги накажут шумеров. Кроме эна и его брата, ни один
