Старик, в отличие от значительной части начальства всех уровней, которые искренне считают, будто народ должен ждать начальство, а иначе, что это за начальство? полагал, что точность — вежливость не только королей, но и руководителей, уважающих своих сотрудников. Поэтому, когда он не появился в "Морской деве" с восьмым ударом главного колокола на Церкви Единого, это вызвало у собравшихся бригадиров некоторое удивление. К счастью, задержался он не на много и удивление не успело перерасти в тревогу. Кстати говоря, в рассуждениях о точности и вежливости, непременно следует иметь в виду, что точность хороша только в том случае, если она не противоречит разумной осторожности. Человек, например, является на стрелку в строго оговоренное время, а его там фаршируют свинцом, как рождественского гуся яблоками — что ж хорошего в такой точности?
В том, что Старик задержался не было ничего удивительного. И никакой невежливости в этом не было и в помине. И никакого начальственного чванства — мол, подождут, мол, никуда не денутся с подводной лодки! Отнюдь. Опоздание было чисто техническим. Эргюст задержался ровно настолько, сколько ему потребовалось, чтобы удостовериться, что "хвостов" никто не привел. А если быть предельно корректными в формулировках, то не "не привел", а он "не обнаружил" — так будет точнее. Эргюст проследил за своими бригадирами на подходе к таверне, проследил за людьми, пришедшими после них и пришел к выводу, что если кто-то и шпионит, то вычислить соглядатая он не может, а значит — нечего и время терять. От Судьбы не уйдешь и не надо разумную осторожность превращать в трусость. К слову говоря — это совершенно разные проявления человеческой психики.
В темном углу материализовалась одна из теней, отбрасываемых неверным светом дешевых масляных фонарей, и к столу, где расположилась элита Серого Цеха, проскользнул его начальник. Можно было дать голову на отсечение, что никто, кроме бригадиров, его появления не заметил. Как правильно говорится — мастерство не пропьешь! Особенно, если пить в меру.
И хотя начальник Серого Цеха давно оперативной работой не занимался — сказывалось высокое положение в иерархии и возраст, но базовых навыков он не утратил. О высоком классе начальника Серого Цеха говорил хотя бы тот факт, что Эргюст сумел протиснуться между двух, в дым пьяных, матросов, которые уже успели по разу съездить друг дружке по уху и собирались продолжить это увлекательное занятие. Причем Старик проскользнул так, что они на этот вызывающий маневр даже внимания не обратили.
Устроившись в торце стола, на "председательском" месте, он внимательно оглядел хмурые лица своих соратников. Хмурые — это ладно — веселиться особо не с чего, но вот тщательно скрываемая растерянность и, чего греха таить — даже страх, Эргюсту сильно не понравились. Никогда раньше он своих бригадиров такими не видел, хотя... с другой стороны — никогда раньше они в такой переплет и не попадали. За одно злосчастное утро уничтожены четыре лучшие пятерки. Правда, про Святошу точных данных нет, но Эргюст привык доверять своей интуиции, а она однозначно говорила, что если он когда и встретится со своим лучшим бригадиром, то разве что в преисподней. Еще раз оглядев своих людей, начальник Серого Цеха заговорил:
— О чем болтают в городе я знаю. Пересказывать сплетни не надо. Пусть говорят те, кто видел что-нибудь своими глазами.
Высказавшись таким образом, Эргюст сделал большой глоток черного эля и выжидательно уставился на подчиненных. Как он и предполагал, очереди из желающих поделиться информацией не возникло. Все сидели опустив глаза в кружки, медленно потягивали их содержимое, и открывать рот никто не спешил. Некоторое время за столом царило молчание, но бесконечным, к счастью, оно не стало. Первым его нарушил бригадир шестой пятерки Шест. Роста он был обычного, однако же худ до чрезвычайности. Шутили, что в профиль он становится невидимкой. Ну, невидимкой, не невидимкой, но то, что не намного толще своего погоняла — это точно.
— Сам не видел... но боец мой видел черного демона в "Империуме". Говорить?
— Это который? — бросил на него острый взгляд начальник Серого Цеха.
— Трюм.
Эргюст, как любой правильный военачальник, знал всех своих людей. Ничего удивительного в этом не было. У Суворова и Александра Македонского было людей побольше, чем в его двенадцати пятерках, и ничего — всех знали. Никого не забывали. Трюму Старик симпатизировал. Парень не был "сынком". Как ни крути, но все "служащие" Серого Цеха пытались пристроить своих отпрысков к себе под крылышко. Разумеется, Серый Цех это не "Газпром" — такие кормушки вообще можно по пальцам одной руки пересчитать во всех мирах, но все же, по бакарским меркам, контора не из последних.
Конечно же, никто не будет спорить, что сынишка профессионального киллера — это не самый плохой человеческий материал, чтобы достойно сменить отца на "трудовой вахте" — из многих "сынков" получались вполне достойные профессионалы, высоко несущие знамя социалистического соревнова... тьфу ты! пардон-пардон — это из другой оперы, но Эргюст предпочитал self-made mans.
Так вот, возвращаясь к Трюму — парень рано осиротел, лет в пять-шесть, может чуть раньше, а может и чуть позже — точно никто, включая его самого, не знал. Отец не вернулся из очередного то ли торгового, то ли пиратского рейса, мать с горя слегла и за неделю сгорела от горячки, а Трюм, которого звали тогда Гемелл Каликс, оказался на улице, как и все его многочисленные братья и сестры. Поголодав, парнишка прибился сначала к Цеху Нищих, а потом "пошел на повышение" — начал воровать, потом грабить и в конце концов сумел пробиться в элиту "Союза" — Серый Цех. Кличку свою получил за любовь к морю, доставшуюся, по наследству, от отца.
— Хорошо... — кивнул Эргюст. — Я слушаю. Итак, что нового рассказал Трюм?
— Нового ничего, — нахмурился Шест. — Просто у него руки дрожат... Постоянно.
Если бы Шест обладал возвышенно-романтическим складом ума и способностью выражать свои эмоции словами, он бы непременно рассказал собравшимся о том, что поразило его до глубины души. О том, что Трюм стал бояться темноты и не постеснялся в этом признаться, о том, что Трюм схватил его за руку и умолял не оставлять одного... И еще, что в глазах у Трюма затаилась тень от черного демона, отчего взгляд у него стал затравленным, как у подранка, которого окружила свора легавых, что в голове у Трюма постоянно звучит вой этого самого демона, что прежнего, смелого и спокойного Трюма больше нет, что душу Трюма медленно, но неуклонно, как сахар в кипятке, разъедает страх, но ничего этого Шест — душевно черствый воинствующий материалист и прагматик не сказал. Не сказал не потому, что хотел что-то скрыть, а потому что не умел так говорить. Однако, собравшимся было и так все ясно. Им было достаточно сообщения о дрожащих руках. Шест замолчал, но чувствовалось, что внутри у него происходит борьба — говорить, или не говорить. Наконец, он решился:
— Не знаю... может показалось ему... — Шест вздохнул. Чувствовалось, что продолжать бригадиру не хочется, но раз начал, надо доводить дело до конца: — Трюм еще сказал, что видел там Святошу. До демона...
— Святошу?!? — прошелестело над столом.
— Да. Святошу. — Повторил Шест. — Так Трюм сказал. Он еще сказал, что Святоша странный был.
— В смысле? — поднял глаза Эргюст. — Что значит странный?
— Ну-у... лицо Святоши, а сам вроде и не Святоша... Потом он исчез, а вскоре демон начал наших выкидывать... — После этих слов ледяной ветерок просквозил по спинам всех собравшихся. Оказалось, что детские страшилки про лис оборотней вбиты в подсознание глубже, чем хотелось бы, что детские страхи никуда не делись. Каждому припомнилось, КТО жил под кроватью и поджидал во дворе, куда приходилось ночью выскакивать по нужде.
Настроение, и так не сильно хорошее, эти ностальгические воспоминания не улучшили. Тишина повисла над столом. Нарушил ее Карлик — бригадир девятой пятерки. Он протянул огромную, такую же, как он сам, ручищу, схватил свою галлонную кружку и одним глотком, с шумом, влил в себя не менее половины. При его размерах ничего необычного в этом не было — мог бы и полностью осушить. Такие гиганты в Сером Цехе, где лучшим достоинством считалась незаметность, не приветствовались, но выдающиеся профессиональные качества позволили ему занять достаточно высокую ступеньку в иерархии цеха. Кроме того, что Карлик великолепно владел духовой трубкой, чем конечно же никого не удивишь — таких самородков хватало, он был прекрасной, можно даже сказать — самой лучшей в Цехе, фигурой отвлечения.
В любом месте, где появлялся двухметровый гигант, выглядевший, из-за коротких ног, широких плеч и не менее широкой задницы, скорее приземистым, чем высоким, он тут же приковывал к себе всеобщее внимание, чем значительно облегчал работу своих людей. Пока обыватели глазели на бригадира, бригада делала свое черное дело и растворялась в людском море.
Если бы жители и гости славного города Бакара имели доступ к земной литературе последних лет, то они были бы поражены насколько Карлик походил на гнома, как их обычно рисуют на обложках фэнзийных книг, а именно — бородатый хрен, поперек себя шире — это что касается тушки. Лицо же бригадира особых примет не имело и выглядело, на удивление, благообразно. Можно даже сказать, что мясистый нос и маленькие, близко посаженные глазки, органично вписывались в широкую физиономию Карлика, придавая его облику завершенность и даже некий определенный шарм.
Так что, единственным отличием от земного шаблона были размеры — этакий двухметровый гномик! Но, так как на Сете про гномов слыхом не слыхивали, а суть людская везде одинакова и без сплетен обойтись не может, а внешность Карлика не могла не породить вышеупомянутые сплетни, то насчет его генетических корней имелись различные гипотезы. Одни злые языки, за его спиной, шептались, что мамаша Карлика согрешила с горным троллем, другие — что с гориллой, но в лицо этого, разумеется, ему никто не говорил, а на все сплетни и шепотки Карлику было плевать — он был поразительной флегмой, а не исключено даже, что и — фаталистом.
Вот и сейчас, не обращая внимания на тягостную атмосферу, воцарившуюся за столом, Карлик, вторым глотком, до конца осушил свою кружку и сыто отрыгнул, как бы внося тем самым посильный вклад в роскошь человеческого общения, происходящего за столом. Однако, его попытка оживить обстановку (если это действительно была сознательная попытка) пропала втуне, и мрачное молчание мгновенно отыграло утраченные, было, позиции.
Эта молчаливая мрачность, вкупе с общей аурой опасности, излучаемой серыми, как невидимым куполом, отгораживала собравшихся профессиональных убийц от шума и гама остального зала. Прочие посетители "Морской Девы" явственно ощущали границу, переходить которую не следовало и вели себя сдержанно и можно даже сказать — прилично.
Заведение пользовалось широкой известностью в узких... точнее говоря — в определенных кругах гостей и жителей славного города Бакара. Круги эти отличались низкой законопослушностью, и наоборот — высоким правовым нигилизмом. Любимым занятием завсегдатаев, которые составляли не менее девяти десятых из числа посетителей, был развод лохов. Лохами считались любые другие клиенты, не являющиеся завсегдатаями.
Развод осуществлялся, как по-хорошему, так и по-плохому. В первом случае лохи покидали заведение с пустыми карманами, но на своих ногах и без телесных повреждений, во втором — с теми же пустыми карманами, но вдобавок изрядно помятыми. Конечно же все проистекало без излишнего фанатизма — до смертоубийства дело не доходило. Проблемы с полицией не были нужны никому.
И казалось бы, что столик за которым собрались девять незнакомых аборигенам людей, спокойных и на вид вполне себе мирных и добропорядочных, должен был привлекать нехорошее внимание буйных завсегдатаев "Морской Девы". Ан нет! Никто не подкатывал с предложением проставиться за новоселье, или вернуть несуществующий должок, или же, по-простому, по рабоче-крестьянски, сначала дать в морду, а уже потом попросить проставиться за новоселье, или потребовать несуществующий должок. Что-то останавливало вышеупомянутых завсегдатаев за шаг от роковой черты.
Так, раскормленные домашние псы — ну, те которые поумнее, при встрече с уличными котами лаять — лают, но бросаться не торопятся — понимают, что глаза и нос у них не железные. Придурки и отморозки, встречающиеся в собачьем племени не реже, чем у людей, те — бросаются. И часто задирают ничего не сделавшего им плохого кота, но не менее часто остаются без одного глаза, а то и без обоих и с долго незаживающим носом. После этого от классовой ненависти к семейству кошачьих излечиваются и больше на рожон не лезут.
Завсегдатаи "Морской Девы", весьма охочие до чужих кошельков, оказались не глупее среднестатистических собак и сделали вид, что мутного столика вообще не существует — даже особо не поглядывали в его сторону, что благотворно сказалось на состоянии их здоровья. А может все было гораздо проще — вряд ли проспиртованные мозги местных завсегдатаев могли уловить тонкий флер Смерти, исходящий от столика Серого Цеха, и от недружественных актов местных удерживало присутствие за столом Карлика? Может и так. Главное, что все был чинно и благородно. Скандалы были серым ни к чему.
И пожалуй да — следует согласиться, что главную роль в сдержанности аборигенов играл именно Карлик. Это, как наличие у страны ядерного оружия — что бы она себе ни позволила, как бы ни накосячала, все ее соседи, и дальние и ближние, разве что устроят вой в СМИ, ноты протеста предъявят, санкции объявят, а так, чтобы что-то реальное — это ни-ни. Жить-то все хотят.
Однако, от отвлеченных материй возвращаемся к нашим баранам. В смысле — к бригадирам. После того, как Карлик высказался, своеобразно, конечно же, но можно считать, что высказался, плотина молчания рухнула и из-под ее обломков послышались робкие звуки, складывающиеся в членораздельную речь — слово взял следующий оратор:
— Я видел одного из Лордов на Зеленой площади у "У трех повешенных", — негромко обронил Мельник, бригадир десятой пятерки. Его иссиня-черные волосы с самого раннего детства, когда Мельника еще звали Аттикус Церес, были припорошены сединой, словно обсыпаны мукой, так что выбор прозвища был небольшим: или Мельник, или Седой, другие варианты, вроде Булочника, не рассматривались.
Дело было в том, что облик булочника предполагает наличие в нем чего-то вкусного, домашнего что ли, чего-то доброго в конце концов, а во внешности и внутренних свойствах юного Аттикуса всего вышеупомянутого и близко не наблюдалось. Посему, при выборе между Седым и Мельником, общественное мнение шайки малолетних преступников, где Аттикус имел честь подвизаться, большинством голосов склонилось к Мельнику, ввиду природной кряжистости фигуры и общей основательности юного бандита. С тех пор так и пошло — Мельник и Мельник.
После нападения на "Арлекин", никто из работников Серого Цеха высокопоставленных северян не видел. И что характерно — и не стремился, а ровно наоборот. Поэтому неудивительно, что после такого интригующего начала взоры всех присутствующих обратились к бригадиру десятой пятерки, а он, в свою очередь, не стал изображать из себя эстрадную звезду и заставлять себя упрашивать:
