— Алексей, не говори ерунды... — собеседница отрешенно махнула рукой. — Кстати, позавчера, когда я была у себя дома, ко мне в гости заходил один из моих учеников — Силя Рупинштерн. Он сотрудничает с академическим художественным институтом имени Сурикова. Подбирает для уроков скульптурного портрета натурщиц. Я рассказала ему о нашей Варюше. Показала рисунки. И ты знаешь — он согласился позаниматься с девочкой! Он недорого возьмет и быстро подготовит её к вступительным экзаменам. Силя убедил меня в том, что она талантлива и ей надо больше проводить времени за мольбертом и обязательно посещать его уроки. Так, что теперь наша звездочка будет учиться и расти как художник!
Рязанцев широко открыл глаза от удивления. Поднял руку и начал водить ею перед носом учительницы, щелкая пальцами. — Татьяна Сергеевна! Алё? Все дома? Проснитесь! Какая Москва? Какой художественный институт? Какой — такой Силя Рубль-штерн? Мы в далёком предалёком прошлом! У нас сейчас 1683 год... Здесь нет никаких академий, университетов. Суриков ещё не родился. Тут нет никаких педагогов. Единственный учитель на весь мир с высшим педагогическим образованием стоит передо мной и несёт чушь несусветную. А если вы имеете в виду Москву нашего времени, то позвольте вам напомнить, что девчушка после перехода в другую эпоху через семь-восемь часов превратиться из прекрасной золушки в сморщенную старушонку. Кто её там будет учить? Кому она нужна?
— Не знаю, Алексей! — женщина расстроилась. — Но ты должен что-то придумать. Жаль будет, если мы загубим такой самородок. История нам не простит этого!
— Не простит, — Алексей недовольно передразнил учительницу. Он прикусил нижнюю губу. Сморщился. — Хорошо, я поразмышляю. Посоветуюсь с Пехотой. Может быть, сообща мы найдем какое-нибудь решение.
— Вот только не надо привлекать Павла. Ты же знаешь этого безалаберного забияку. Кроме драк и хулиганства он ни на, что не способен! Тем более сейчас — когда Вареньке нужно думать только об учебе и живописи. А не отвлекаться на всякие пустяки! Особенно в исполнении этого рыжего хулигана.
— Да, уж... — странник мысленно подвел итог "творческой" беседы. — А я вот думаю о другом... Как, этот озорник "обрадуется", когда узнает, что мы собираемся отправить учиться неведомо куда и неизвестно, на сколько... и скорее всего к какому-нибудь мужику (художнику-натуралисту-скульптору) его ненаглядную возлюбленную?... Как, вы думаете, а?
Глава 36.
— Алексей, послушай! — Пехота недовольно воскликнул, привлекая внимание друга. Он злился и терял терпение от безрезультатности поисков. — А художниц в те времена на Руси точно не было? Ни одной? Может быть, про них мало кто знал? Может быть, задать более широкий запрос для поисковика? Например, известные и неизвестные художницы 17 века. И хорошо бы там найти живущих недалеко от Таганово? Где-нибудь поблизости — например, в соседней деревне?
Два "боевых товарища" второй час "ломали голову" и "бились" над проблемой, куда отправить учиться восходящую "звезду Тагановской живописи" Варвару Голикову. Мозги стратегов уже "кипели". По всей квартире Рязанцева были разложены раскрытые книги, разбросаны исторические справочники, каталоги. Ярко светился монитор компьютера в углу письменного стола.
— Нет, — путник покачал головой и перевел задумчивый взгляд на собеседника. — В этом учебном руководстве пишут, что архитекторы и живописцы семнадцатого столетия были сплошь мужского пола и состояли в московской Оружейной палате. Именно, там находились лучшие мастера по видам искусств, в том числе и живописи...
Странник с деловым видом обслюнявил палец и, перевернув страницу, хитро посмотрел на седого майора. — Так, что хочешь, не хочешь, придется твою пассию отправлять в Москву. Будет учиться, а на каникулы после сессии приезжать к нам в гости с подарками. А в обратную сторону мы ей торжественно выдадим два мешка таганофеля. Пусть устроит рекламные акции для юных талантов, проживающих в общежитии.
Пашка нахмурился и раздраженно заерзал в кресле. Куда-либо отпускать "С глаз долой и из сердца вон" любимую девушку, тем более на обучение к какому-либо озабоченному, слюнявому, патлатому, как он считал "воятелю-живописцу-натурщику", ему сильно не хотелось.
Рязанцев чувствуя недовольство компаньона, ухмыльнулся, подпер рукой подбородок, после чего снова углубился в поиски кандидата. — Так, этот не пойдет — молод "есчо", — Он с сосредоточением листал очередное справочное творение. — А этот, наоборот уже два года как "коньки отбросил". — Алексей что-то посчитал в уме. Позагибал пальцы на руке. Глубоко вздохнул. Покачал подбородком. Переговорив с кем-то наедине, выдал ответ. — Ну да, точно! Ровно восемьсот двенадцать дней. — После чего вновь продолжил рассматривать какие-то таблицы. — Этот только ложки с горшками умет раскрашивать, — А этот, ещё при жизни был признан психом и полным неодекватом... — Внезапно искатель хмыкнул и развернул книгу в сторону собеседника. — Ты только посмотри, какой интересный экземпляр! Просто красавчик и сердцеед! — Путник показал рисунок крупного, брутального человека похожего на Гошу Куценко. — Жил и творил как раз в то время. Звали Симон Таратохин. Имел задатки стать талантливым иконописцем. Один из первых начал уделять внимания стройности описываемых силуэтов, изысканности и плавности линий. Да, — Синеглазый лектор потерев лоб, добавил. — Тут в сносках пишут, что несколько раз был женат и имел более двенадцати детей!
— Вот, наверное, из-за этого! — Алексей значительно поднял указательный палец к верху. — Он так и не стал настоящим профи — мастером своего дела. Но! Если, попытаться всё изменить. Немножко взять и подправить ему биографию. Скажем, вырвать его из окружающей, вредной женской среды — то всё может измениться! Симон одумается, остепениться, и станет талантливым педагогом — наставником. Заведет себе учеников, обучит их и сделает из нашей Варвары настоящий, творческий самородок.
— Издеваешься что ли? — Пашка резко вскочил с кресла и нервно заходил по комнате. — Ты, хочешь отправить Варю учиться в Москву, к какому-то, там — Траха-тохину. И всё ради того чтобы он стал известным? И одних поклонниц поменял на других? — Ревнивиц сморщился и недовольно забурчал себе по нос. — У него, поди, и так баб было, — как у дурака махорки? Испортит мне девочку. Вскружит ей голову. "Канделябров" на уши понавесит. А потом ищи его с фонарями на том свете. Нет, нам такой учёбы не надо...
— Вот смотри, что про него пишут благодарные потомки: — Алексей не обращая внимания на причитания бравого десантника, продолжал потихоньку подтрунивать над коллегой. — Таратохин имел реалистичное воображение. В своих работах уделял внимание изысканности талии, миниатюрной выписанности лица, рук. — Путник задорно приподнял одну бровь и прицокнул языком. После чего выдал свое резюме. — По-моему нормальный художник. Ученицам должен нравиться. Тебе-то он, чем не угодил?
— Всем! — прорычал пылкий влюбленный. — Фамилия не нравиться. Руки кривые. И... — преподаёт плохо и рисует как курица лапой... Да, и вообще — нет доверия к нему! — Пехота "сквасившись" посмотрел на Рязанцева. — Не нравиться он мне и точка!
— Ну, знаешь, "Иван Царевич" — тебе не угодить! Тот слепой, другой кривой, третий детей завел от разных жен... Вот, что! — Путник возмущенно защелкал пальцами. — Выбирай сам. Давай, открывай энциклопедию по допетровской Руси и штудируй. А то у меня создается впечатление, что мне заняться нечем, кроме того как искать учителя твоей подруге? Я лучше на кухню пойду — чайку заварю. Сосисок с яйцами, пожарю.
— Она мне не подруга! — огрызнулся седовласый. Лицо бывшего военного внезапно залила бурая краска. Он смущенно отвел взгляд в сторону.
— Тем более, — вояжер захлопнул книгу и положил её на стол. — Чего ты тогда "кипятишся"?
— Кстати, Алексей? — десантник неожиданно остановился и прищурился. — А почему мы выбираем кандидатов только в Москве? У нас, что появился принцип? Раз уж начали искать лучшего — давай всех смотреть. Вдруг за границей варианты появятся? Голубые... — там или немощные? Европа всегда такими кренделями славилась!
— В других странах? — Рязанцев удивленно приподнял бровь. — Что? Я не ослышался? Ты Варвару за кордон отпустишь? — Он удивленно заморгал глазами. Заломил руки. — Я так понимаю, до этого разговора мы даже соседнюю деревню в расчет не брали — расстояние видите ли большое. Люди незнакомые. И про Москву я так — ради смеха заговорил. И вдруг оказывается, мы не шутим, а уже давно ведем серьезный, деловой разговор. И главное... — готовы отправить нашу подопечную куда угодно — хоть к черту на кулички? — Путник подавшись внутреннему настроению начал цитировать былинное сказание. — И ждет её теперь дорога дальняя, в край неведомый... — на чужбину, к ворогам! Где даже русским духом не пахнет. Как же так, Паша?
— А кто сказал, что она куда-то поедет? К кому-то кто её где-то ждет? — в этот раз уже Пехота картинно вздернул подбородок и улыбнулся во весь рот. Глаза заблестели от возбуждения. Яркая мысль озарила его голову. — Дома пусть сидит — под присмотром! Нечего по заграницам мотаться!
— Не понял? — Алексей вмиг стал серьезным. Выпрямился в кресле. Приготовился внимательно слушать собеседника. — Так! У нашего влюбленного появился план! — Он хлопнул в ладоши и интенсивно потер их. — Давай, майор, объясняй! Вижу, задумал что-то — ужасное и интересное!
* * *
Ноябрь 1683 года.
Голландия. Небольшой город Дордрехт.
Неприметная таверна "Утиное яйцо".
Было уже поздно, и солнце давно спряталось за серыми городскими домами. На улицах города опустились вечерние сумерки, стемнело. Однако в наступившей темноте приветливо светились окна таверны, приманивая своими огоньками обычных своих посетителей.
В низеньком, полупустом помещении таверны, сильно закопченном дымом, где на вывеске были грубо намалеваны утка с яйцом, за дальним от барной стойки столом расположились два посетителя. Один из них был высоким, сухощавым с глубоко посаженными глазами, пожилым человеком. Он изрядно перепив спиртного, продолжал "изливать" душу неизвестному молодому собеседнику. Старец постоянно вздыхая, с горечью вспоминал далекие, почти забытые эпизоды своей жизни.
— Нет, и ещё раз нет, милый Лекс, ты всё понял не правильно! Старик дрожащей рукой поставил кружку на стол. Встретился глазами с острым взглядом собеседника. — Боже мой! Иногда мне кажется, что ещё совсем недавно я был таким же, как ты — легкомысленным и ветреным юнцом. Вся моя жизнь состояла из каких-то нереальных, пестрых красок, крутящихся в водовороте происходящих событий. Ведь именно тогда благодаря музе и советам отца я смог постигать искусство прекрасного. Создавать свои чудесные полотна. Получать признание и уважение горожан. А сколько у меня было поклонниц!
Рассказчик глубоко вздохнул. Он отрешенно проследил за грубой походкой полненькой служанки, что пошла к бочонку, чтобы нацедить кружку вина. Оценил её неловкие движения, угловатость фигуры. Непропорционально длинные руки. Старую, неоднократно залатанную одежду. Недовольно шмыгнул носом. Смахнул рукавом слезу. — А потом появилась она — Карнелия... Любовь, свадьба, воспитание детей, большая часть которых были даже не мои. Постепенно я перестал работать над заказами. Даже за большие деньги. Я остепинился, стал ходить в церковь. Начал заниматься "важными", общественными делами. Думать только об общине, боге и спасении души. Вот тогда-то почитатели моего таланта и изменили мне. Затем меня покинули ученики. — Рассказчик поднес ладони к лицу и растроганно стал тереть ими виски. — О, Творец, я не желал такого исхода. Однако всё пришло само собой. И теперь у меня нет сил даже печалиться или радоваться о том, что произошло. Я доволен всем: своей судьбой, прошедщей жизнью, заботой которой окружает меня моя "любимая" жена. Ну, а творчество? Картины? — Я о них даже не вспоминаю. Наверное, это не мое!
— Мэтр, я согласен и расстроен вместе с вами, — прощелыга плавно протянул руку к очередной бутылке, поднял её со стола и разлил вино по кружкам. — Эх, знал бы ты, сколько стоит это "Не твое творчество" в будущем! — Искра азарта сверкнула в глазах странника. После чего конец фразы сформировался у него в голове. — И сколько денег готовы отвалить коллекционеры за любую из "Не твоих" картин эпохи барокко... даже случайно выставленной на аукционе! То не рассказывал бы мне здесь сказки о счастливой семейной жизни. А срочно бы бросил всё и побежал бы творить в мастерскую.
— Уважаемый Альберт Кейп! — собеседник во всем поддерживая коллегу собутыльника опрокинул в себя огненную влагу с легкостью пьяницы, и в его глазах заплескалось ещё больше странных огней.
— Вы даже не представляете — сколько раз мой учитель с гордостью рассказывал мне о вашем деде, об отце Якобе и тех незабываемых творениях, которые вы создали вместе.
Поклонник пожилого творца в порыве чувств заломил руки, а потом начал щелкать пальцами, показывая своё восхищение. — О, как часто он говорил о ваших картинах, о живописной игре света, о закатах и рассветах на ваших холстах. Отмечал небывалую легкость и глубину чувств, которыми вы наполняли неземные пейзажи! Заставляли трепетаться сердца... и биться их в едином порыве! — Молодой человек вздохнул, поднял взгляд и задумчиво посмотрел куда-то вдаль соловковыми глазами сквозь темные, едва освещенные стены, словно пытался заглянуть сквозь пелену времени.
— И как вы могли всё это бросить? — он продолжил "выдавливать слезы" из "непризнанного таланта". — Променять? Создать, так мало полотен? Как? Потомки вам этого до сих пор не прости... не простят этого — точно!
— Эх, дьявол всё подери! — седой художник процедил сквозь зубы и, расстроившись, схватился за бокал. Он залпом опрокинул себе в рот содержимое, после чего смачно вытер губы кулаком. Осмотрел свежим, незамыленным взглядом место, где находился и надолго задумался.
Вечерело. Дрова, тлевшие в очаге, уже догорели, и угли отбрасывали от себя красный отблеск, накладывая на стены и предметы зловещие краски. На противоположном от входа конце таверны, в углу небольшого возвышения разместились два скрипача. Музыканты, промочили горло, подняли смычки, и начали играть какую-то незамысловатую композицию. Человек десять горожан, прижимая к себе своих подружек, неуклюже, словно пляшущие медведи, принялись топтаться между столами под визгливые звуки скрипок. Остальные посетители тем временем громкими криками и хлопками в ладоши стали подбадривали танцоров.
— Послушай меня, мой юный друг! — живописец очнулся от спячки, нагнулся над столом и резко схватил собеседника за одежду. Его лицо скривилось в ужасной маске и стало выражать глубокое презрение. Винный перегар волной ударил в нос вояжера. — Все беды в этом мире — от женщин. — Он надул покрасневшие от спиртного щеки и прошипел в полном отчаянии. — Они, происки нечистого! Посылая их — Дьявол смеется над нами. Превращает прекрасных, юных созданий — в старых, сварливых гарпий, которые затем терзают наши души. Они становятся исчадием ада! — Творческая личность отпустила странника и недовольно откинулась на спинку стула. — Пусть гиена сожжет их своим пламенем!
