Гэнчжа так и не появились. Разведчики донесли, что они наткнулись на следы большого отряда на тропе, ведущей в Бодойрын: Со-тхай увел своих воинов домой. Что касается Су-тхе, то они оставались с отрядом: Тхе-то привел своих потрепанных людей к пэ-тойо на следущее утро, после схватки в Долине Каменных людей. Тхе-то рассказал, что после своего отступления, Су-тхе наткнулись в лесу на Гэнчжа. Со-тхай заявил, что не станет вступать в бой — врагов слишком много, Тхе-то пытался уговорить его, а когда кончилось терпение, даже пригрозил. Но сын Лу-хья лишь рассмеялся ему в лицо.
Вскоре моего деда, вместе с другими ранеными, отправили на Кривое озеро.
Уже после разговора с Пья-ши, Чаа"схе много думал о том, почему не вступили в бой воины Гэнчжа. Спрашивал он об этом и у Пья-ши: может дед что рассказывал? Но нет. Пья-ши только пожимал широкими плечами: ответа он не знал, а что-либо домыслить, по-просту, не мог. "Это и правильно, — размышлял юноша, — Пья-ши — охотник, а не жрец; его дело — гонять зверя, а не ломать голову над загадками, что подкидывает жизнь". Вот, Мана-кья, пожалуй, смог бы помочь ему, но Чаа"схе ни за что бы не решился приставать с подобными расспросами к своему наставнику, боясь вызвать его раздражение, а может даже и гнев (очень уж раздражителен жрец Гэнчжа, раздражителен и заносчив). Мана-кья не стал бы говорить с ним об этом, ведь по существу Чаа"схе — всего лишь прислужник, да и тема эта вряд ли понравилась бы жрецу.
Встреча с Котла Вей"нья, его рассказ, снова вернули юношу к тем дням, когда он подолгу сидел в темноте в хижине своего наставника, после того, как тот уже отходил ко сну (ложился Мана-кья обычно рано), строя самые невероятные предположения и сам же разрушая их, понимая всю безосновательность своих догадок. Старый па-тхе Сау-кья был именно тем человеком, который не просто знал все, что только можно знать, но мог и поделиться своими знаниями. Поэтому, едва Котла Вей"нья закончил говорить о поражении Тхе-Вей, которое постигло их в Долине Каменных людей (кстати, рассказ его мало, чем отличался от того, что слышал Чаа"схе от Пья-ши), как юноша, не давая жрецу передохнуть, пристал к нему с расспросами, что так давно не давали ему покоя.
— Молодец! — похвалил его Котла Вей"нья, отмахиваясь от искр, сыплющих от костра под дуновением свежего ветра. — Видишь далеко! Выйдет из тебя толк.
Лицо старика потускнело, взгляд притупился и померк. Он накручивал на палец седую бороденку, нервно облизывая языком уголки губ. Потом сжал кулак, но тут же разжал пальцы, точно вспомнив о своей немощи. Поднял дряблые морщинистые веки.
— Мысли твои глубокие, тахэ, и я думаю, что ты спрашиваешь не просто так, — Котла Вей"нья запнулся и покусал ноготь. — Хорошо, что ты умеешь думать и задавать непростые вопросы. Нужные вопросы. Гм... Тут сразу и не ответишь.
Старик замолчал и стал теребить обкусанным ногтем нижнюю губу; лицо его выражало глубокую задумчивость. Он наклонился к огню и кожа его стала оранжевой от ярких бликов. Глаза превратилась в узкие щелочки. Чаа"схе не смел пошевелиться.
— Давнишняя это история, — подал наконец голос Котла Вей"нья, отодвигаясь от жаркого пламени. — Нет человека на свете, который бы помнил, с чего все началось. Ты знаешь, что род Гэнчжа — один из древнейших, тебе, верно, не раз говорил об этом наставник. Гэнчжа очень гордятся и любят всем напоминать об этом. Иногда, забывая, что все мы — дети одного Отца. На Советах па-тхе Гэнчжа нередко имели решающий голос, к их мнению всегда прислушивались: может быть от того Гэнчжа и поверили в свою исключительность. Ну, ты сам должен об этом знать. С Мана-кья, я думаю, ты тоже поверил в это. — Старик притушил ногой вывалившийся из костра уголь. — Но не менее древним является и род Ге-ч"о. Оба рода всегда, явно, или укрываясь за видимой благожелательностью, соперничали друг с другом: на Советах вожди Гэнчжа и Ге-ч"о спорили, не находя решения, которое удовлетворило бы оба рода, выступали не как братья, но как непримиримые соперники; верх в спорах одерживали то одни, то другие. Так было всегда. Вожди и жрецы спорили и этому не было конца.
По темному усеянному звездами небу пронеслась горящая точка, оставляя за собой длинный белесый след. Котла Вей"нья поднял брови и проводил падающую звезду, пока она не погасла.
— Духи благоприятствуют нам, — сказал он, указывая пальцем в небо. — Это хорошо. Пусть путь наш будет недолог и прост! Так вот... Споры между Гэнчжа и Ге-ч"о тянулись с незапамятных времен. Так было, есть и будет, покуда горят эти звезды и покуда живет наш народ. Так было и во времена моей юности. — Старик усмехнулся. — Тогда не было согласия между Савай Вей"нья и старым Лу-хья. Но не думаю, что Гэнчжа действовали по наущению своего па-тхе. Во всем был виноват властолюбивый сын жреца Со-тхай. Я думаю что это так. Ему пришло в голову, что, потомку славного рода, вовсе не обязательно подчиняться решению Совета. Чтобы досадить вождю Ге-ч"о, он не выступил в тот день на врага. Подождал в лесу, а после увел воинов. Потому-то, Тхе-Вей и проиграли сражение. Озлобленность и тугоумие Со-тхая стали всему виной. Не знаю, что мог бы сказать тебе об этом Мана-кья, не покривив душой, но я считаю, что было именно так.
Чаа"схе вдруг стало понятно отношение его наставника к па-тхе Сау-кья. Все было настолько просто и очевидно, что он даже испугался: испугался того, как пустяшны и незначимы причины, коими руководствовался Мана-кья, осуждая и понося Котла Вей"нья: Мана-кья просто ревновал к человеку, чьи способности, превосходившие его собственные, возвели Котла Вей"нья и сделали его в глазах народа героем. Этого жрец Гэнчжа не мог простить никому.
— Вот так все и получилось, — старик развел руками и нахмурил густые брови. — Нет здесь ничего загадочного и непостижимого: причина заключалась в простом человеческом тщеславии. Гэнчжа, конечно никогда не признают этого, но это так. Но не стоит о них плохо думать. Виноваты не люди, вернее не все. Виноват один человек, который посчитал, что его желания и прихоти стоят много выше блага всего народа, и потому решившийся пойти наперекор его воле, озвученной Советом. Кровь мужей, погибших в тот день в Долине Каменных людей, запачкала и его руки. Он не помог братьям, когда был в силах сделать это и потому никогда не найти ему успокоения даже в Стране Мертвых. — Лицо старика раскраснелось и пошло лиловыми пятнами. — Никогда, никогда. Никогда! — зло повторял он, сбивая палкой пламя, выскочившее из углубления, в котором горел костер и начавшее жадно пожирать подсохшую траву.
— Со-тхай — плохой человек. Пусть головы наших воинов, отсеченные врагами от тел и насаженные на шесты между тхеремами врагов, вечно преследуют его злую душу.
Чаа"схе потупился, испугавшись внезапной вспышки гнева, охватившей старого жреца; все еще были слишком свежи были его воспоминания о том, как произошла его первая встреча со стариком. Котла Вей"нья отвернулся от костра, засопел и вперил взгляд в темноту, где в неясных отсветах то проступали, то вновь исчезали суровые лики древних идолов. С озера доносился слабый всплеск накатывающей на берег воды. Погруженное во тьму, сейчас оно было невидимо, но Чаа"схе знал, что сокрыто от глаз, так как пришли они сюда еще засветло: крохотное круглое озеро, стиснутое со всех сторон высоким курумом, по склонам и гребню которого, меж огромных, окатанных льдами валунов, стояли редкие одиночные кедры с развилистыми, точно всклокоченные шевелюры, вершинами. Покрытые лишайниками массивные глыбы обрамляли глубокую впадину заполненную стоячей водой, всегда спокойной и гладкой, так как любой сильный ветер, гуляющий в горах, разбивался о морену и превращался в слабое, едва ощутимое дуновение. С севера к каменистой гряде подходили покатые горы, по глубокому ущелью меж которых громыхал неистовый ручей, питавший озеро (сейчас можно было слышать лишь утробный клекот потока, струящегося глубоко под камнями). Идолы были повсюду: одни стояли на гребне, наклонившиеся и обтрепанные непогодой, другие замерли у самой воды; было много и таких, что уже давно упали и наполовину истлели от времени. Изваяния были незамысловаты: толстый столб, обтесанный из бревна, с неумело высеченным ликом на самом верху. Люди, делавшие их, не слишком утруждали себя и потому идолы получились мрачными и суровыми, подстать тому месту, где их разместили. Пока на западной стороне неба еще полыхал закат, Чаа"схе обошел все озеро и осмотрел жертвенники, усыпанные остатками подношений — обрывками шкур, мелкими косточками от съеденной духами пищи, обломками древков стрел, порчеными ножами и наконечниками — всем тем, что уже негодно для людей, но до чего так охочи всевозможные духи. Угрюмая величественность озера понравилась юноше и вернувшись к Сау-кья, разбивавших лагерь по ту сторону гряды, он предложил Котла Вей"нья переночевать на его берегу. Старик сначала не одобрил его предложения, жалуясь на больные кости, но после согласился. Они поставили палатку на небольшом ровном участке вблизи рухнувшей сухостоины. Жена Джья-сы принесла им жареного мяса и сушеную рыбу.
Старик повел плечами.
— Подбрось дров, — попросил он, вновь поворотясь лицом к огню. — Завтра принесем жертвы духам.
Юноша положил в огонь толстый сук и кивнул. Завтра ему предстоит помогать Котла Вей"нья при исполнении обряда. Он был горд и доволен, правда, немного побаивался совершить какую-нибудь ошибку на глазах людей, на глазах Кэлтэ.
— А давно здесь стоят эти идолы? — спросил Чаа"схе, заглядывая в подернутые сонной пеленой глаза жреца. — Кто их сделал?
— Известно кто — Малый Народ, — ответил старик.
— А когда?
— Не знаю. Давно. Сам видишь, какие они древние.
Он почесал нос и фыркнул, а потом добавил.
— Я спрашивал стариков, но они лишь ответили, что идолы стояли здесь и в их детстве. Всегда стояли. А почему, зачем их здесь поставили — не знают. Говорят — святое место. Духи здесь обитают. Вот и все. Все, кто проходят мимо, должны оставить им что-нибудь. Ну а жрецам надлежит исполнять обряд. — Котла Вей"нья повел головой, взглянул на палатку и вздохнул. — Завтра с утра будем готовиться к обряду, так что спать долго не придется. Дел много, все должно быть правильно.
Они посидели еще некоторое время, потом старик встал и направился в палатку.
— Знаешь что, — сказал он, вдруг остановившись. — Есть у Малого Народа одна легенда... — Он вернулся к огню и уселся на охапку из мха, заботливо собранного Чаа"схе перед ужином. — Я плохо её помню, потому что слышал очень давно. В ней говорится про это место. Да, да... — он закивал головой. — Точно, ведь другого такого нет. Это давно было. Так вот, там говорится, что на озере жили какие-то люди. Они и ставили идолов. Только кто они — эти люди — не знаю. Я тебе говорил, что Северные Колдуны некогда изгнали наш народ. Люди перешли через горы и расселились на землях Малого Народа. Была война. Так вот, и в предании, о котором я тебе рассказываю, тоже говорится об этой войне. Те, кто поселился на этом озере, тоже пришли с гор. Но Малый Народ с ними не воевал. Я всегда думал, что это были их соплеменники. Но сейчас... В наших легендах тоже говорится об идолах, о священных местах, где их было много. Их делали Колдуны. Вот и думай теперь. — Он криво усмехнулся и вновь пошел к палатке, где для него было приготовлено мягкое ложе. — Вот и думай.
Чаа"схе еще долго сидел у огня. Он думал о тех, кто в глубокой древности сделал это место таким, какое оно есть теперь. Что же это были за люди? При воспоминаниях о страшных историях про Северных Колдунов, у него холодела спина, а при взгляде на проступающие из темноты жесткие грубые лица идолов, начинало сильнее биться сердце. "Ух, страшные!" А почему же, если их создали Северные Колдуны, идолам приносят жертвы?
По вершинам кедров прошелся ветер: деревья закачались, зашумели. Из ущелья потянуло холодом. Чаа"схе встал, спустился к воде и, присев на корточки, опустил неё кончики пальцев. Черная вода лизнула его руки. Юноша умылся и поплелся меж валунов к живительному свету костра.
А Ак-Тыын — священное озеро Малого Народа — тихо нашептывало вслед ему слова предания о давно забытых временах и людях...
Старик, сидя на охапке мха, покрытого шкурой, растирал каменным пестиком охру, насыпанную в углубление на плоской глыбе. Рядом стояла берестяная чаща, из которой он то и дело плескал на порошок несколько капель воды. От усилий его лицо раскраснелось, а на лбу и шее вздулись вены, он тяжело сопел и время от времени нервно покашливал. Рядом, заискивающе заглядывая под его свисающие лохмы, сидела преданная собака. Когда старик утирал со лба обильный пот и поднимал отекшие за ночь веки, она как безумная, начинала неистово колотить хвостом о каменистую землю. И тогда в глазах жреца вспыхивал теплый живой огонек.
Чаа"схе сидел поодаль и нашивал на разостланную на камне длинную жреческую рубаху новые украшения, те самые, что так старательно вырезал Котла Вей"нья в последнее время: по всей рубахе, от груди до подола в несколько рядов уже были подвязаны маленькие человечки, звери, птицы и рыбы. На обшлагах рукавов красовались гладкие костяные диски — символы вечного Огня — Осамина. Чаа"схе только закончил с фигурками и теперь копался в ворохе тонко нарезанных кожаных шнуров, которыми ему предстояло украсить швы на рукавах одеяния старика, чтобы эта бахрома помогла Котла Вей"нья, когда он будет исполнять ритуальный танец, приманить духов и заворожить их.
Тут же стоял нарядный головной убор с пучком черных вороновых перьев, взятых, как догадывался юноша, стариком у своего пернатого питомца и помощника. Вспомнив о птице, Чаа"схе взглянул в подернутое серой дымкой небо: ворон, расставив крылья, плавно парил в невидимых потоках воздуха, спускающегося с гор. В последнее время ворон по большей части сидел в корзине, которую открывали лишь тогда, когда дневной переход заканчивался и люди начинали ставить походные палатки; он истомился по воле, которой так внезапно и решительно его лишили, и уже со вчерашнего вечера не давался в руки даже своему хозяину и покровителю и все летал и летал над черными водами маленького озера. Теперь, как подозревал юноша, обиженную птицу будет не так-то легко снова заманить в его временное жилье, тем более, что сам ворон предпочитал оставаться свободным. Чаа"схе посмотрел на багровые вмятины на тыльной стороне ладони и усмехнулся. Ворон сегодня утром клюнул его, когда юноша нахально потянул к нему руку, пытаясь погладить по лоснящейся упитанной спинке.
— Шаспу высоко поднялся — хороший знак, — сказал жрец, тоже наблюдавший за полетом ворона. — Духи не гневятся на нас.
Чаа"схе учтиво кивнул, беззвучно произнося странное имя, данное птице: "Шаспу, Шаспу". На языке Малого Народа это означало "птичка", не "птица", а именно "птичка", маленькое существо о двух крыльях. Странно. Дать ворону такое имя. Хотя, что странного. Важный степенный Шаспу жреца, сей час крупный ворон, гордо вздымающий широкий клюв, действительно был крохотным, внушающим лишь жалость "шаспу", когда Котла Вей"нья нашел его на земле в ворохе прутьев и соломы упавшего с дерева разоренного кем-то гнезда. Так и привязалось к нему это имя — Шаспу. Ручную птицу жреца любили все: каждый старался чем-нибудь угостить ворона, едва он оказывался поблизости; он охотно брал из рук людей красивые камешки, осколки блестящих раковин, что приходили по обмену с родами, живущими вблизи степенных рек, всевозможные бусины и иглы. Всё это Шаспу сносил в хижину жреца и складывал в какой-нибудь укромный уголок, подальше от людских глаз. Старик рассказывал, что в прошлом году, когда снимались для кочевки, он обнаружил под шкурами, что пролежали без дела всю зиму, целый ворох всякой всячины.
