— Вы Линь Вэй, — тихо сказал он. — Вы никогда не тонули. Вы только стали китом.
В ее голосе было больше разочарования, чем гнева. — Можем ли мы хотя бы сохранить видимость вежливости?
— Почему это случилось с вами?
— Я сделала так, чтобы это произошло. Зачем еще? — В ее голосе звучало искреннее недоумение из-за того, что вопрос требовал ответа. — Это был определенный этап.
— Быть китом?
— Быть человеком. — Затем, помолчав немного: — Мы обе стали странными, Юнис и я, обе повернулись спиной к тому, кем мы когда-то были. Я здесь. Юнис в своей тюрьме. Мы обе жили и любили, и после всего этого нам было недостаточно.
Порыв защитить свою бабушку был непреодолимым, но он знал, что это было бы ошибкой. — По крайней мере, вы не превратились в отшельницу. На каком-то уровне вы все еще остаетесь в этом мире. У вас все еще есть планы.
— Да, — подтвердила Аретуза. — Я знаю. Даже если время от времени я пугаю себя ими.
— Вы знаете, почему она спряталась?
— После Меркурия она уже никогда не была прежней. Но опять же, кто это был? — Аретуза помолчала. Она все еще была для него Аретузой: как он ни старался, он не мог связать это парящее видение со своим представлением о Линь Вэй, маленькой китайской девочке, которая подружилась с его бабушкой в те времена, когда мир был проще. — Мои врачи — люди, которые помогли мне сформироваться, — говорят, что я могла бы прожить очень долго, Джеффри. Видите ли, один из способов обмануть смерть — это просто продолжать расти. Я все еще формирую новые нейронные связи. Мой мозг сам себе удивляется.
— Как долго?
— Десятилетия, может быть, даже столетие: кто знает? На самом деле для вас ничего не изменилось. Вы молодой человек. Неужели вы действительно ожидаете, что через сто лет медицина не добьется еще большего прогресса?
— Я не думаю так далеко вперед.
— Пришло время, чтобы у нас это вошло в привычку. Для каждого живого, дышащего человеческого существа. Потому что мы все в этом замешаны, не так ли? Мы пережили потрясения, связанные с изменением климата, войнами за ресурсы и переселение, метафорическими и буквальными наводнениями и штормами, не так ли? Или, если бы мы этого не сделали сами, нам, по крайней мере, невероятно повезло иметь предков, которые это сделали, позволив нам родиться в это время чудес и изумления, когда возможности скорее открываются, чем закрываются. Мы все дети Посейдона, Джеффри, нравится нам это или нет.
— Дети Посейдона, — повторил он. — Это должно что-то означать?
— Мы прорвались. Это все. Мы пережили самое худшее, что могла преподнести нам история, и мы процветали. Теперь пришло время начать делать что-то полезное в нашей жизни.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Ботинки Санди захрустели в пыли Тарсиса. Она с удивлением осознала, что это был первый раз, когда она действительно ступила на марсианскую почву. Полоса пластифицированного грунта в терминале прилета не учитывалась, как и паутинистая дорожка в Кроммелине. Сейчас она была снаружи, в сотнях километров от всего, что можно было бы хотя бы приблизительно назвать цивилизацией. Между ее телом и пылью и камнями этой невероятно древней планеты лежала лишь тончайшая мембрана из воздуха, сплава и пластика. Она была уютной маленькой вотчиной тепла и жизни, окруженной владениями холода и смерти.
Она привыкла носить скафандр, привыкла находиться снаружи, в лунном вакууме и при экстремальных температурах. Однако Марс был другим. Это убаюкивало самой своей фамильярностью. Это не выглядело безвоздушным или даже особенно антипатичным к жизни. Она провела на Земле достаточно времени, чтобы распознать дело рук дождя и непогоды. Небо не было черным, оно было бледно-розовым, как в летних сумерках. Там были облака и закручивающиеся штопором пылевые вихри. Грунт, его температура и текстура, передаваемые через подошвы ее ботинок, не казались неприветливыми. Ей казалось, что она могла бы снять сапоги и прошагать босиком по пыли, словно по пляжу.
Именно так убивал Марс — скрытно и коварно, как подобает убийце. Люди прилетели с Земли или откуда-то еще с самыми лучшими намерениями. Они знали, что окружающая среда смертельна, что только скафандры и стены защищают их. Однако снова и снова мужчин и женщин находили снаружи мертвыми, наполовину раздетыми в скафандрах. Они точно не были сумасшедшими, и большинство из них не было склонно к самоубийству. Но что-то в знакомом пейзаже проложило свой роковой путь в их мозги, нашептывая уверенность, даже дружелюбие. Поверь мне. Я выгляжу приветливо, потому что так оно и есть. Сними эту дурацкую броню. Здесь тебе это не нужно.
Это был не тот Марс, на который Юнис впервые ступила сто лет назад, напомнила себе Санди. Она могла быть далеко от Вишняка, а Вишняк мог быть далеко от ближайшего города, но, что особенно важно, там были города. Во времена Юнис такого не было. Ни поездов, ни космического лифта, ни инфраструктуры.
Если бы сейчас скафандр Санди вышел из строя, что математически было примерно так же вероятно, как попадание в нее летящего метеорита, Доркас и ее команда были бы рядом. И если Доркас и ее команда попадут в беду, помощь от других плавсредств прибудет достаточно скоро. Вишняк мог послать дирижабль или самолет, а на скоростном поезде нигде на Марсе не было больше суток пути от Вишняка. Она была подключена к планетной системе жизнеобеспечения, не менее мощной, чем та, что была закреплена у нее на спине.
Санди не испытывала недостатка в храбрости; ей не нужно было, чтобы кто-то говорил ей об этом. Но Юнис пришла в этот мир, в котором не было валюты на этом процветающем и уверенном в себе новом Марсе, с его казино, отелями и фирмами по прокату автомобилей, благодаря другому ордену мужества. Даже здесь, в Эволюариуме, риск, которому подвергала себя Санди, был измерим, поддавался количественной оценке — и если бы ей это не понравилось, она могла бы достаточно легко уйти. И в худшем из сценариев ее убил бы не Марс. Это были бы те вещи, которые люди привезли с собой на Марс и привели в неистовство.
— Начнем отсюда, — сказал Грибелин, устанавливая бур на место. — Если мы и отклонились, то не более чем на пару сантиметров, и сможем уточнить наше направление, как только подойдем ближе.
— Как долго? — спросила Санди.
— Чтобы добраться? — Он пожал плечами сквозь плотно облегающую броню своего наземного скафандра. — Два-три часа, если это была твердая лава Тарсиса. Но это не так. Ее разбили вдребезги и высыпали обратно в шахту, так что продвигаться будет намного легче. Это займет у нас не больше часа.
Плавающие спустили его грузовик обратно со своего дирижабля, аккуратно поставив его в нескольких метрах от места бурения. Грузовик развернул крепежные опоры, а затем Грибелин выдвинул вертикальную дрель из задней части грузового отсека, направляя тяжелое оборудование на место жестами, голосовыми командами и время от времени подталкивая его плечом. Сверло было смазано низкотемпературной смазкой и антипылевым герметиком. Он установил его в нужное положение, позволил ему медленно вращаться, пока оно прогрызало верхний слой пыли и добиралось до породы. Затем оно начало вращаться быстрее, из его верхушки дугой вырвался рыжевато-коричневый шлейф размельченной породы. Санди чувствовала его скрежещущую работу сквозь подошвы своих ботинок.
— Теперь понимаешь, почему мы задержались до восхода солнца? — спросила Доркас, запрокидывая голову назад, чтобы проследить траекторию полета шлейфа и убедиться, что он не пролетел рядом с ее драгоценным воздушным кораблем. — Машины охотятся с помощью вибраций. Было бы очень плохой идеей сидеть здесь ночью, практически приглашая их подойти и посмотреть поближе.
Санди кивнула: она видела в этом благоразумие, но также видела смысл в том, чтобы покончить с этим как можно быстрее. Бур уже делал ощутимые успехи, его режущая головка погружалась в застывшую лаву на глубину ладони.
Их было пятеро в скафандрах: Грибелин, Джитендра и Санди, Доркас и одна из ее старших помощниц в экипаже, еще одна марсианка, которую, как выяснила Санди, звали Сибил. У Плавающих были свои собственные скафандры, очень элегантные и современные, с изображениями животных эпохи неолита и австралийских аборигенов, нанесенными на них светящимися голографическими чернилами. Джитендра и Санди обошлись устройствами, которые Грибелин перевозил на своем грузовике для экстренного использования. Они были более неуклюжими, с более жесткой артикуляцией и без причудливых украшений, но действовали достаточно хорошо, и с достаточно функциональной связью, чтобы обеспечить разреженное локальное расширение. Метки идентифицировали другие фигуры в скафандрах, и в верхнем поле зрения Санди зависла упрощенная версия тактической карты, готовая увеличиться и занять центральное место, когда ей это понадобится. За ночь на карте не произошло никаких существенных изменений, но утром Плавающие получили разведданные от своих коллег-брокеров, и позиции главных действующих лиц Эволюариума были обновлены.
Существовали меняющиеся сети соперничества и сотрудничества, благосклонности и обязательств. Не было абсолютно ясно, что вся эта информация достоверна, но Доркас привыкла применять свои собственные фильтры уверенности. Ее ценные союзники сообщили, что голем снова пришел в движение, направляясь в их сторону после того, как провел ночь в неподвижности. — Но это большой риск, — объяснила Доркас, пока они одевались.
— Разве не все мы так рискуем? — спросила Санди.
Доркас постучала пальцем по одной из версий карты. — С тех пор как мы проезжали через этот сектор, в него въехали два сборщика класса С. Пара голов-молотов. Не самых худших, но достаточно плохих. Если ваш голем продолжит движение, он пройдет в пределах двух-трех кликов от их нынешних позиций.
Это не мой голем, — кисло подумала Санди. — Это будет проблемой для него... я имею в виду, это?
Доркас глубокомысленно кивнула. — Он не попадет в засаду автоматически, только не при дневном свете. Но опять же, один или оба "молотоголовых" могут решить напасть на него, если сочтут, что вероятность ответных действий невелика. Что бы это ни было — голем даже не теплокровный, — но молотоголовые, вероятно, этого не знают.
— Вероятно?
— Ничего не упускай из виду. Перехватывать трафик связи, отличать пилота-человека от подключенного прокси — это в пределах их когнитивных возможностей, так же как и в пределах наших.
Санди провела пальцем в перчатке по самому большому значку на карте. — Агрегат?
— Да, — сказала Доркас.
— Может быть, это из-за меня, но это выглядит ближе, чем вчера.
— За ночь он покрыл кое-какую территорию. Вероятно, это ничего не значит.
— Возможно, — снова эхом отозвалась Санди.
— Он не может знать, что мы здесь делаем, — сказала Доркас. — Он не может знать, а даже если бы и знал, ему было бы неинтересно. Я же говорила тебе, это как город-государство. Мы для него ничто.
Санди наблюдала, как бур вгрызается все глубже, его продвижение было видно невооруженным глазом — он углубился в землю по меньшей мере на метр, а может, и больше. Теперь не вызывало сомнений, что там, внизу, что-то было. Радарные и сейсмические профили улучшились с момента первого обнаружения Доркас, и теперь было выявлено то, что выглядело как намеренно закопанный ящик, не сильно отличающийся по размеру и пропорциям от контейнера, обнаруженного Чамой на Луне. Должно быть, была выкопана прямоугольная шахта, ящик опущен в нее вдоль и отходы засыпаны обратно поверх него, прежде чем их утрамбовали. Будь у них лучшее оборудование, они, возможно, даже смогли бы заглянуть внутрь коробки, не поднимая ее на поверхность. Не то чтобы это имело значение: очень скоро эта штука окажется у них в руках. Грибелин бурил круглую шахту немного шире первоначального отверстия, и он останавливался, не доходя до самого предмета, опасаясь повредить его или привести в действие какой-нибудь механизм уничтожения или мину-ловушку. Чтобы быть уверенным, они пошлют прокси, которого Грибелин возил прикрепленным к передней части своего грузовика.
— Когда мы приступим к делу? — спросила она.
Грибелин долго смотрел на бур, прежде чем ответить. — Шестьдесят-семьдесят минут.
— Когда я спрашивала тебя раньше, ты сказал, что это займет не больше часа.
— Я сказал, что это не займет много времени, — огрызнулся он в ответ.
— Голем в пятидесяти милях отсюда, — спокойно сказала Доркас. — Если молотоголовые собираются что-то предпринять, мы узнаем об этом достаточно скоро. Может быть, удача на стороне твоего голема.
— Если бы нам не нужно было бурить здесь, возможно, мы могли бы выехать и встретить голема на полпути, — сказал Джитендра, нервно притопывая ногами, как будто холод начинал проникать к нему сквозь изоляцию скафандра.
— И что потом? — спросила Доркас. — Использовать аргументированное убеждение?
— Я больше думал о разумном ударе в зубы.
— Здесь нет Механизма, который мог бы остановить вас, но у вас все равно были бы большие неприятности, как только новости дойдут до Наблюдаемого мира. И мы не знаем, есть ли с големом проводник — человек или теплокровка. — Доркас кивнула на жужжащий бур. — Мы доведем это дело до победного конца. Вряд ли это будет что-то такое, из-за чего стоит бороться.
— Вы все еще не верите, что мы что-нибудь найдем, — сказала Санди.
— Если этот ящик пролежал там внизу сто лет, — сказала Доркас, — тогда все, что я знаю об Эволюариуме, неверно. И боюсь, что мой мир просто не так устроен.
— Как бы мне ни было больно соглашаться с добрым капитаном, — сказал Грибелин, — в ее словах есть смысл.
Бывали дни, которые, казалось, пролетали быстрее, чем этот час. Наблюдать за бурением было все равно что наблюдать за чайником. В конце концов Санди сдалась и ушла с площадки так далеко, как только осмелилась. Даже находясь в двухстах метрах от грузовика, она все еще чувствовала вибрацию от оборудования Грибелина. Если не считать каменного шлейфа, небо было ясным и безоблачным, темнея почти до едва уловимого пурпурно-черного цвета в зените. Гора Павонис была легкой выпуклостью на горизонте — не приводящей в восторг, или была бы таковой, будь она достаточно наивна, чтобы ожидать чего-то более впечатляющего. Она уже находилась на ее склоне. Горы Марса были просто слишком велики, чтобы увидеть их за один раз, если только вы не были в космосе.
Подарите ей Килиманджаро в любой день. По крайней мере, это была гора, на которую можно было указать.
Вибрация прекратилась. Она оглянулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как шлейф ослабевает, а его последняя часть тянется по небу, как хвост воздушного змея. Она наблюдала, как Грибелин отодвигает бур в сторону, и ничто в его неторопливых движениях не указывало на то, что в механизме произошла неисправность.
Она вернулась на буровую площадку пешком. К тому времени, когда она добралась туда, Джитендра и Доркас стояли, прислонившись к краю свежей ямы, положив руки на колени и вглядываясь в ее глубину.
— Хорошая новость, — сказала Доркас, — заключается в том, что один из молотоголовых заглотнул наживку.
