Рядом с профессором, почтительно отставая на пол-корпуса, следовала женщина по виду лет под тридцать, в строгом коричневом платье со скрытыми пуговицами, белым отложным воротничком и широким поясом с большой пряжкой, однотонный капрон цвета африканского тела, без всяких провокационных сеточек и кружев, обтягивал линии ног. Женщина была стройна, но это еще не была входившая в моду худоба; спортивная фигура, скорее, была данью эталонам красоты все той же Марики Рекк. Овальное лицо с густым макияжем ресниц казалось немного удивленным и беззащитным; длинная шея и локоны прически-боб, менее пышной, чем у Жаклин Кеннеди, только подчеркивали эту беззащитность. Хорошо выраженные скулы с удлиненными макияжем глазами создавали легкое впечатление чего-то восточного. В этой женщине не было стандарта фотомодели или провокационности актрисы; она, скорее, производила впечатление давней знакомой, неожиданно встреченной в этом лесном уголке. Жан-Луи тут же поднялся и, представляя Виктора, услужливо отодвинул даме ее стул; она застенчиво прочирикала "мерси, месье" и оставалась стоять, ожидая, когда босс займет свое место.
Виктор вдруг с ужасом осознал, что он не знает всех тонкостей обеденного этикета у немцев и французов. На всякий случай он взял карандашик и стал черкать в меню заказ на следующий день. Не будем подчеркивать внимание к даме, думал он, хватит уже Инги из советских девяностых.
— Здраф-стфуй-те! — громко произнес профессор, присаживаясь за столик. — Я есть Конрад Зигель и я ре-фа-шист... о, найн, найн! я есть ре-фан-шист.
— А меня зовут Габи, — произнесла женщина, почти без акцента, — то-есть, Габриэла. Я секретарь-референт, и я вне политики.
— Очень приятно. Меня зовут Виктор Еремин и я не склонен к злоупотреблению спиртными напитками.
Конрад вопросительно повернул массивную шею в сторону Габи, та перевела. Изо рта профессора вулканически вырвался громкий смех; он хохотал заливисто, откидывая голову назад, и даже вытер проступившие слезы платком.
— Русский юмор... — по-немецки произнес он, отдышавшись, — это очень неожиданный ассоциативный ряд. Способность к сопоставлению несовместимых вещей. Вы очень незаурядная личность, господин Еремин, мне жаль, что пока мне не разрешили работать с вами. А мы, немцы, аккуратный народ и не можем нарушить запрет, даже если он странно выглядит.
— Из-за реваншизма?
— О, нет! В России пропаганда делает из мухи слона. Да, у нас в Германии есть люди, которые хотели бы завоевывать силой другие страны, но их очень, очень мало. Это радикальная молодежь. Большинство немцев не хотят войны. История дает очень тяжелые уроки. Но, скажите, почему мы не должны идти навстречу той или иной маленькой европейской стране, жители которой хотят объединить с нами свою культуру, свои законы, свою историю? Достижения науки и техники притягивают народы к своему лидеру. Но — вы правы, хватит о политике. Изучим меню. Я здесь осваиваю русскую кухню, и открыл в ней глубокое философское содержание, нравственный закон. Когда-нибудь напишу об этом в журнале.
— Мадам, — уфолог призывно взглянул на Габи, отложив почерканный листок меню на стол, — как вы находите идею посетить сегодня местный "Брассери-Липп", известный местному обществу под названием "Три сосны"? Там выступают поэты и шансонье, не говоря уже о непризнанных в России мыслителях. Чисто духовное наслаждение, при аскетической, но исключительно полезной кухне.
На лице Габи проявился розоватый оттенок смущения.
— Жан-Луи, произнесла она с нарочитым оттенком возмущения, — я нахожу, что вы очень назойливы. К тому же я не люблю суеты. Последнее время ее слишком много.
— Мадам, отказ — это визитная карточка приличия. Но до вечера еще много времени и решение можно изменить.
— Если считаете мой отказ кокетством, вы ошибаетесь. У нас с вами разное положение, господин Дане. В вашем положении можно проявлять любое легкомыслие, потому что русским нужны хорошие отношения с Де Голлем. Для меня важнее всего репутация.
— Мадам, о каком легкомыслии идет речь? Я сам искренне возмущен сорбоньерами, призывающими изобретать новые виды неестественного секса. Я предлагаю наслаждаться духовными ценностями русской научной элиты. Вы же ходите в кегельбан?
— Иногда. К тому же вы и там проявляете назойливость.
— Настойчивость, мадам. Если бы я не был настойчив, я бы так и не написал книгу о Тунгусском феномене Думаете, туда так легко добраться? Представьте, я там встречал комаров размером с кошку. Настоящие летающие вампиры. И все, мадам, ради любви. Любви к научной истине.
— Похоже, везут нашу тележку. А я не разговариваю за едой.
Кормили не ресторанно, но вполне сносно. Виктору привезли винегрет с рыбой, большую тарелку наваристого украинского борща, в которой на красной глади бульона расплывался белый остров первосортной сметаны, присыпанный свежей зеленью; на другой тарелке благоухали приземистые зеленые цилиндры фаршированных кабачков, и довершали ансамбль кусок советской творожной запеканки, румяной и скромной, как передовица производства из послевоенного фильма, на пару с верным служащим советскому человеку яблочный компотом с пирожком. Профессор, подвязывая салфетку, с вожделением наблюдал, как перед ним появляется картофельный салат, суп с клецками, круглые котлетки со швабским гарниром из картошки и макарон, основательный кусок шарлотки и пивная кружка, доверху наполненная яблочным сидром янтарного цвета; похоже, изучение русской кухни было пока чисто теоретическим. Меню уфолога отличалось крестьянской простотой и многообразием: жирная фасолевая похлебка со свининой, чисто советский салат из кальмаров, котлета по-киевски, рататуй с перцем и овощами, немного печеночного паштета с желтой розочкой из масла, блины и кофе с заварным пирожным. На аппетит месье Дане явно не жаловался, и, похоже, кулинария не была для него национальным культом. Впрочем, последнее можно было списать на увлеченность наукой. Что же касается Габи, то она, наоборот, сидела на диете: ее выбором был салат из тертых огурцов с укропом, кружка бульона, вареное яйцо с тушеной картошкой, творожный десерт и стакан чая с лимоном.
— Это помогает от избыточного веса и омолаживает организм, — сказал Виктору профессор, указывая на кружку с сидром, — я его всем настоятельно рекомендую.
— Спасибо, — ответил Виктор, — но я вряд ли успею сильно пополнеть за время командировки. К тому же здесь алкоголь, а это может помешать исследованиям. Исказит картину.
Профессор пожал плечами и присупил к неторопливой и тщательной церемонии приема пищи. Габи, казалось, вся ушла в трапезу; она делала это так аккуратно, тщательно и сосредоточенно, как будто ставила химический опыт в лаборатории. Пожалуй, в этот момент для нее действительно больше ничего в мире не существовало. Виктор успел заметить, что ей, скорее всего, чуть больше тридцати, и она просто сияет здоровьем. Габи не выглядела холеной женщиной, проводящей полдня в парикмахерских, салонах красоты и за прочими процедурами, призванными сохранить юношескую свежесть; на щеках ее играл легкий природный румянец, и диктуемый модой макияж не закрывал природных черт лица, а порой казался даже излишним. Что же касается месье Дане, то для него церемония обеда была чем-то вроде искусства, где операции с подготовкой пищи и приемом ее сочетались с непринужденной беседой.
— Знаете, что больше всего удивило меня в России? — обратился от к Виктору.
— Наверное, то же, что и Наполеона — русские?
— О, нет! — засмеялся Жан-Луи. — Русских в Марселе много. Меня удивила ваша информатика.
— Меня тоже. Не ожидал таких быстрых темпов.
— В Америке электронных машин больше, чем в России. Однако людей, пользующихся машинами, в России уже сейчас больше. Система ГСВЦ, подобной которой нет ни в одной стране мира, превращает вычислительную машину из предмета роскоши в вещь, доступную каждому ученому, руководителю фабрики, конторским рабочим или технологам, следящим за линией станков-автоматов. Американские машины быстрее считают. Но из-за вечных остановок машин решать задачи лучше на русских. Когда я здесь пробовал смоделировать траекторию тунгусского тела по картине вывала деревьев...
Кто же из них шпион, думал Виктор. Профессор? Слишком примитивно. Габи избегает контактов. Пока избегает. Месье Дане... Предупредив о профессоре, он мог пустить на ложный след. Пытался обратить внимание на Габи. Это отвлекает и расслабляет внимания. Значит, не будем отвлекаться на Габи, а будем следить за речью француза. С компьютерами он явно хотел польстить. Потешить национальное самолюбие. Посмотрим, что будет дальше.
— А вы следили за Олимпиадой? Летней?
Попаданец не следил за Олимпиадой, подумал Виктор. Вернее, следил, но давно. Где же она была-то... В Мехико, кажись. "Трудные звезды Мехико..." Одно и воспоминание, что эта песенка. Ну да, еще Боб Бимон прыгнул в длину, рекорд четверть века держался. И появился "фосбери-флоп", прыжок в высоту спиной к планке. А если здесь не в Мехико? И если не Боб Бимон?
— Отрывками. Наши штангисты старались. Ну и бокс, борьба, легкая атлетика традиционно.
— А футбол? Советская сборная была в прекрасной форме. Динамичная, напористая игра. Хурцилава просто творил чудеса. Еще чуть-чуть, и наши могли встретиться с вашими в полуфинале. Увы! Наши проиграли японцам, а ваши — венграм. Причем, помните? Весь первый тайм шла атака ворот венгров. Но — какая-то потрясающая череда невезений. Логофет теряет мяч, когда все видят, что надо пасовать Малофееву. Бышовец промазал по пустым воротам. И, наконец, Банишевского уносят с поля с травмой. Это просто злой рок.
— Но ведь нельзя сказать, что венгры играли плохо?
— Венгры взяли золото, разве они могли играть плохо? Новак — это просто легенда, это его вторая Олимпиада. Но готов спорить на что угодно и с кем угодно — в этой встрече венгры были расслаблены. Если бы в четвертьфинале с ними встретились мы...
— Ну, это все-таки игра.
— Меня утешает то, что честь Франции, как всегда, защитили велогонщики. Это наш национальный спорт.
"А если это и есть проверка? Не может быть, чтобы советский абориген не следил за Мехико. Или это неправильный советский абориген."
17. Ромео и предмет гигиены.
Вернувшись в лабораторию, Виктор застал членов "научной команды" взмыленными, словно бы он открыл дверь только что по окончании эпического скандала.
— Как пообедали? — вежливо осведомился Павел Ойвович, как будто речь шла о скучной рутинной работе над отчетами.
— Прекрасно. Познакомился с реваншистом, ловеласом и офисной работницей.
— Можете не рассказывать. С этим все нормально. Вернемся к нашей "Кинопанораме". Да, у вас есть какие-то вопросы?
— Два. Почему вопросы какие-то сумбурные...
— Так надо. Пока ничего не могу сказать. Если второй вопрос тоже об этом...
— Нет. Скажите, почему у нас такие успехи в информтехнологиях... ну, это, в кибернетике, ЭВМ.
— Так это после того, как Косыгин ездил в Минск и встретился с Пржиялковским. И тот пожаловался, что когда КБ выделили в отдельную организацию, работа замедлилась, потому что все вопросы стали решать через директоров предприятий. Тогда и появилось постановление Совмина о новой организации работы НПО, ну и вообще производство вычтехники стали строить, как отдельную подотрасль, по опыту Главкосмоса. Начиная от создания новых интегральных схем, прогрессивных технологий массового производства машин периферии, и кончая специальным заводом производства операционных систем и типовых программ. В результате расширенная система ГСВЦ укомплектована машинами единой серии "Минск", на них централизованно ставят основной набор программ, планово обновляют оборудование и эти самые программы. И на местах, когда надо что-то свое, программируют на основе библиотек стандартных подпрограмм. У нас вон тоже ставили и на курсах повышения подробно рассказывали.
— И вложили в это столько, сколько в ядерные программы и космос, вместе взятые, — вставил слово Борис Натанович. — Поэтому у нас во всем экономия. Все ради будущего.
— Ну, в ядерные вы меньше вложились, чем мы, — отпарировал Виктор.
— Так, коллеги, коллеги, не будем увлекаться! — Коломенцева нервно теребила в руках платочек. — У нас набросан план, давайте пробежим по нему. Мало времени. Виктор Сергеевич, в кресло пожалуйста, в кресло. Камеры проверьте...
После обеда шоу чем-то напоминало нынешний КВН: не всегда остроумно, но абсурдно. Смысл, беседы, казалось, совершенно потерялся; у Виктора что-то спрашивали, он что-то отвечал, окончательно перестав следить за ходом беседы. В конце концов у него сложилось мнение, что вся эта пестрая компания людей хочет, чтобы он о чем-то проговорился. И вообще чем дальше, тем больше все это походило на какй-то розыгрыш.
"А может, эти иностранцы в столовке вовсе не иностранцы", — мелькнула у него мысль, "а меня подозревают, как опасного государственного преступника, и ждут, когда я на чем-нибудь попадусь, для того и затеяли спектакль. Кто сказал, что это именно мой мобильник и все прочее? Может, БНД или ЦРУ дали вещи попаданца своему агенту, а настоящего попаданца убили или он у них за границей. Может, и со сроками нападения специально накручивают. Народ-то в общем не в панике."
Одна из камер забарахлила.
— Новую! Новую срочно со склада! — закричала Валентина Кузминична. — А вы пока снимайте этой! Потеряем время — потеряем все!
"А что? Вполне нормальная версия... И ведь эта чемпионка по сексу Нинель говорила, что будут проверять! Она что-то знала? Умеет же она в постели профессионально выдаивать секреты. И мне предлагала, но осторожно. А может, и "ловущка" — проверка? И вообще интересно, чему она обучит Лену и какая эта Лена чисто по жизни, как человек."
Звонок в коридоре оборвал творческий процесс чуть ли не на полуслове. Борис Натанович изможденно опустился на полукресло, прикрыв глаза рукой. Зарубин нервно шарил по костюму, ища папиросы, Коломенцева судорожно ухватилась за бумаги на столе, судорожно перекладывая их, как пасьянс. Павел Ойвович решительным жестом протянул Зарубину пачку "Явы", затем снял с вешалки куртку и кепку Виктора и услужливо поднес ему.
— Я могу еще... если надо... — растерянно произнес Виктор.
— Не надо, — Павел Ойвович терпеливо подождал, пока Виктор оденется, — товарищи будут работать здесь, вы где-то через пять минут пройдете на выход по указателям — стрелкам, повернете направо, проходная и выход в городок за корпусом. Ведомственная гостиница у парка рядом со стадионом, в общем, там все в центре.
Он посмотрел на часы, сделал паузу и протянул Виктору его зонтик.
В коридоре было тихо; похоже, что после конца рабочего дня струдники покинули места, как по сигналу воздушной тревоге, и только где-то вдали по коридору были слышны приглушенные голоса. Под потолком жужжали лампы, словно стая заблудившихся ос. Виктор не знал, относить ли такое поведение, не слишком типичное для научного мира, на отношение людей к работе или на режимные требования; он просто пошел в глубину пустого коридора, туда, куда указывали стрелки с надписью "К выходу". Пахло натертым паркетом, и на окнах одиноко грустили герани и традесканции. В какой-то из комнат не выключили динамик, и эхо разносило через тонкие перегородки нежный высокий голос Зои Виноградовой — "Ходишь ты мимо, а ищешь меня, ищешь меня среди белого дня..."
