Ей было около двух, когда она оказалась тайно перевезенной за грань, оказавшись одна в чужом мире. Ее подбросили под дверь детского дома в Праге, написав только имя — Каролла. Ни даты рождения, ни сведений о родителях. Ничего. Только воспаление легких и красная ленточка, которой было обвязано ее запястье. Ее возраст не определили точно. Когда она попала за грань, ей уже не было два. Воспитанницы приблизительно определили ее возраст, как "чуть больше трех лет", оттого, что она была очень хиленькой и хрупкой. Долгое время они даже не были уверены, что она выживет. Но девочка пошла на поправку. А потом... неприятие со стороны других воспитанников, ненависть и злость, грубое обращение и борьба не на жизнь, а на смерть. Отвоеванная свобода, белесая полоска шрама на виске в доказательство силы характера и еще одно закабаление. Вновь — похищенная, перевезенная за грань. Домой. Туда, где никто не знал. Никто не ждал. Никто не надеялся. Никто, кроме него.
Ей суждено быть стать рабыней в мире, в котором она родилась, дабы повелевать. Забытой и бесправной невольницей, услужливой исполнительницей чужой воли, потерявшейся изгнанницы, о которой было удобно забыть. На целых двадцать три года.
Но сейчас она вернулась. Туда, куда стремилась ее душа. К тому, что ждал и не забывал. Домой. К отцу.
Случайно все произошло или же это был четкий, давно выученный и приведенный в исполнение план, я узнала не сразу. Вначале списывала всё на стечение обстоятельств. Затем на банальное совпадение. Жуткое и противное, от которого становилось плохо и неуютно, но все же совпадение. И лишь потом, уже в конце пути, я осознала, что ничего не смогла бы изменить.
Череда бесконечных обстоятельств, нелепых случайностей, совпадений, причин и следствий непременно приведет к закономерности жизни.
И это была моя жизнь. Моя причина и мое следствие.
Моя закономерность, которую я уловила лишь тогда, когда уже перестала верить в случайности.
Это началось осенью. Дождливый октябрьский день, когда я попала под машину моего персонального демона. Тогда началась моя трагедия. И мое возвращение после длительного скитания вдали от дома. Это было давно, кажется, в другой жизни. Той чужой жизни, где я не была ни своей, ни чужой. А закончилось поздней осенью, такой же промозглой и холодной, какой стала моя жизнь.
Я уже почти месяц жила в доме Димитрия Мартэ. Я начала заниматься домашними делами вместе со всеми слугами, хотя порой ловила на себе такие внимательные взгляды, что догадаться было нетрудно, они приставлены следить за тем, чтобы я не перенапрягалась. Эта забота, ясно, кем представленная, вызывала на моем лице улыбку. Я улыбалась теперь, только вспоминая своего хозяина. Димитрия Мартэ. Он так много сделал для меня! И продолжал делать. Для простой служанки! И его я называла своим господином. От него убегать я не собиралась. Я не посмела бы... просто не смогла... предать то доверие, которое он на меня возложил. Я дала ему слово, пусть не сказав вслух, ничего не обещая. Но я мысленно поклялась ему в верности, и это слишком много для меня значило.
А еще... он был хорошим. И тоже держал свое слово. Он обещал, что не отдаст меня никому и защитит, и не обманул. Не продал. Защитил. От человека, который посещал меня каждую ночь в кошмарах. От Князя Кэйвано, который не прекратил своих визитов в дом Мартэ. За мной. Рослин мне потом докладывала, что Штефан приезжает к Димитрию только с единственной целью, чтобы вернуть меня в Багровый мыс.
— Опять приехал, — шепнула мне Рослин, когда я, хлопоча на кухне с посудой, взглянула на нее. — За тобой, как пить дать, — тяжело вздохнула. — И что ему не угомониться? Ведь знает, что Димитрий, раз уже сделал свой выбор, не изменит решения? — покачав головой, женщина посмотрела на меня, а, заметив, что я перестала натирать кастрюли и пустыми глазами смотрю в пространство, добавила: — Он не продаст тебя.
— Ты думаешь? — смогла лишь выдавить я, опомнившись. — Князь... друг хозяину.
— Ну и что? — пожала Рослин плечами. — Это на решение Димитрия никогда не смогло бы повлиять.
Я молчала, не зная, что сказать. Но внутри, где-то глубоко в сердце, затаилось приглушенное чувство... обиды и жалости к самой себе. Ему меня не получить. Я никогда его больше не увижу. Никогда... Но иногда с ужасом осознавала, что хочу его увидеть. Жесткие и волевые черты лица, плотно сжатые губы, серо-голубые глаза, по которым всегда без труда могла угадать ее настроение. Всего его... Прижавшись к нему, услышать биение сердца... Как раньше. До его преступления и моего падения.
И я прочь отбрасывала столь нелепые мысли, возникающие в сознании с такой свободой и легкостью, будто между нами ничего не произошло. Простить то, что он сделал, невозможно. Раны не затянутся, их не залечить. Кто смоет кровь с его рук и с моих плеч? Кто вернет свет в глаза и изгонит из них горечь и боль? Кто убедит сердце не биться от ожидания скорой расплаты и вынудит кошмары не приходить ко мне по ночам? Кто излечит раненное сердце и вернет мне мою жизнь?! Кому мне стоит сказать "спасибо" за ту меня, в которую я превратилась? Имя ему Штефан Кэйвано. Моему господину и моему палачу. Властителю моего сердца и его же убийце. Тому, кому, даже перестав принадлежать, все равно... принадлежала.
Я поняла его. Да, это так, я его поняла. Всё было слишком точно разыграно, чтобы не поверить своим глазам и поверить... словам обычной рабыни. Карим Вийар и София Бодлер, а я ничуть не сомневалась, что она причастна к моему падению, сделали ставку и взяли главный приз. Продуманная и с блеском разыгранная партия. Я не понимала, зачем им понадобилось устраивать это представление. Если София желала получить Штефана и княжеский титул, то что нужно было Кариму? Только игра? Только сладость победы у самого Князя Кэйвано? Странный человек. Темный человек. Или не человек вообще?..
А добилась ли София своего? Наверное, сейчас мое место в постели Князя занимает она!? А я здесь... Искалеченная, разбитая, раненная в самое сердце. Загубленная любовь и поруганная невинность. И ничем не излечить, не избавиться от наваждения, не вытащить из сердца и не бросить в ноги, растоптав и поправ в себе все чувства к нему. Не забыть, но и не перестать любить. Связанная с ним в единой паутинке, как натянутый раскаленный провод. Продолжая страдать, — любить. Продолжая испытывать боль, — любить. Продолжая забывать, — и не забыть. Вырвать любовь из сердца, — лишь чтобы осознать, что она въелась в кровь. Продолжая любить, — понять, что он сделал.
Но, продолжая любить, — не принять и не простить. Пытаться забыть. Забыться. В чем угодно. Только бы он позволил сделать это! Но он не позволял. В течение почти месяца, что я провела в доме Мартэ Штефан, приезжал в особняк каждый день. О чем-то долго беседовал с Димитрием, а потом уходил раздраженный и взбешенный. Я наблюдала за ним из окон своей комнаты, прячась за шторами, чтобы он, как в последний раз, не увидел меня. Я скрывалась, наверное, и от самой себя, потому что Штефан был врагом, и следить за ним я не имела права. Я не должна была, но делала... А он оборачивался, глядя на мои окна. Всегда. Будто знал, что я наблюдаю за ним. И в эти мгновения сердце мое едва не переставало биться.
Штефан хотел выкупить меня назад. А Димитрий не давал согласия. И за это я уважала Мартэ. Этот человек, пусть и был моим хозяином, стал мне по-своему дорог. Хозяин, которого я готова была так называть. Он дал мне вольную еще месяц назад, сразу же после того, как купил меня у Штефана. Слишком многое для меня сделавший, чтобы его... не уважать. И я уважала. Я, наверное, даже привязалась к нему. Это было сделать намного проще, чем привязаться, например, к Рослин, которая испытывала ко мне словно бы отеческую привязанность. Она не отходила от меня ни на шаг, пока я приходила в себя, а потом следила за тем, чтобы я не перенапрягалась, когда я начала работать наравне со всеми. Она была дружелюбной, и мы быстро нашли с ней общий язык. Она с давних времен работала в доме Мартэ, более двадцати лет уже, она застала и жену хозяина, и даже его дочку, — а я и не знала, что у него есть семья. Но об этом не любили распространяться, а потому всё дошло до меня на уровне слухов и сплетен, давно уже под тяжестью лет превратившихся в легенды, в которых не знаешь, что правда, а что ложь. Но даже она не знала всей правды.
А вот мне однажды довелось ее узнать. Не всю и не до конца, но на это у меня еще было время.
И кто бы мог подумать, что эта тайна будет настолько крепко связана с моей!
Димитрий Мартэ постучал ко мне в комнату вечером, когда я, уединившись в комнате, переоделась в платье, предназначенное для работы на кухне. Я думала, что это Рослин пришла, чтобы помочь мне одеться и застегнуть пуговицы на спине. Я все еще не могла сделать это самостоятельно, даже спустя почти месяц после избиения. Ребра не были сломаны, в них оказалась трещина, и боль от движения давала о себе знать при каждом неосторожном движении или повороте тела.
Я не знала, что это он. А если бы знала... что бы я сделала? Запретила ему войти?..
— Да-да, — проговорила я, повернувшись к двери спиной и устремив взгляд в зеркало, висящее напротив.
Дверь отворилась тут же, и на пороге замер он. Мой хозяин. Я испуганно, растерянно взирала на него, не в силах отвести глаз от зеркала, в котором встретились наши взгляды. Будто электрический разряд в сотни вольт пронзил меня до основания, пробрал до дрожи, до трепета. Дыхание замерло, в горле, пересохшем и огрубевшем, вырос ком, мешающий произнести хоть слово. И молчала, тяжело дыша и глядя в зеркало в его глаза, отчего-то сейчас казавшиеся такими знакомыми. Отблеск от стекла?..
Димитрий тоже смотрел очень пристально, разглядывая мое лицо так, будто видел его впервые.
Я едва не задохнулась от недостатка кислорода, его вдруг стало не хватать. А я всё стояла и смотрела на вошедшего, прикрывая обнаженное тело обрывками платья и стоя к нему нагой спиной с тонкими шрамами и полосками былого преступления.
— Тебе всё еще больно? — проговорил Димитрий, переводя взгляд на мою исполосованную спину. Неужели в его голосе звучит сочувствие и... боль?
— Уже нет, — выговорила я вмиг пересохшими губами. — Иногда... когда резко поворачиваюсь.
— Как он мог сделать это? — выдохнул мужчина, сводя брови и поджав губы. — Как?..
Я опустила глаза, не в силах выдержать его взгляд.
— Он думал, что я... изменила ему, — едва разлепила я сухие губы. — Он прав? — слова прозвучали вопросом, хотя я знала на него ответ. И Димитрий его тоже знал.
— Прав, — ответил он тихо. — Если ты обычная рабыня, — добавил он жестко. Взгляд его скользнул по моему обнаженному телу, вновь и вновь возвращаясь к каждому из шрамов глазами. — А ты не просто невольница. Ты... — а потом вдруг застыл, будто громом пораженный. Уставился на мою спину, широко раскрыв глаза, не веря тому, что видит. Застыл. А потом его взгляд взметнулся к зеркалу, где поймал мой удивленный взор, направленный на его изумленное лицо. — Откуда у тебя... эта метка? — проговорил Димитрий шепотом.
— К-какая? — проронила я, с испугом глядя на то, как господин Мартэ медленно подходит ко мне. Я крепче вцепилась в платье, ощущая себя незащищенной и полностью обнаженной, а не на половину.
Его пальцы, оказавшиеся мягкими и теплыми, коснулись моей кожи, медленно пробегая по небольшому созвездию родинок, образующих своей россыпью витиеватую длинную линию, напоминающую стебель цветка. И я сразу поняла, о чем он меня спрашивал. Но Димитрий молчал, как завороженный глядя на эту незамысловатую "метку", как он ее назвал, едва касаясь ее пальцами. А я стояла, едва жива.
— Откуда она? — повторил он свой вопрос, оторвавшись от моей спины и встретив мой взгляд в зеркале.
— С рождения, — вырвалось из моей груди. — Это родимое пятно. Моя воспитательница говорила, что оно, скорее всего, наследственное, досталось мне от одного из родителей, — сглотнув, я добавила: — Я думала, что смогу найти их по нему, когда вырасту, но...
Я замолчала, с ужасом глядя на то, как всевластный правитель Димитрий Мартэ, тяжело дышит, смотрит в мои испуганные, ничего не понимающие глаза в отражении зеркала, а потом... я опомниться не успеваю, вдруг, неожиданно стремительно и резко обнимает меня сзади за плечи и касается лицом моих волос.
— Я нашел тебя. Боже, я нашел тебя, — шепчут его губы непонятные мне слова.
Будто завороженный, гладит меня по волосам, вдыхает запах волос и не отпускает. Держит в тисках рук.
— Ты вернулась домой, — слышу я его взволнованный голос, хриплый, очень тихий. — Как она и говорила... Ты вернулась домой, моя девочка.
— Господин? — испуганно вскрикнула я, попытавшись вырваться, но не смогла.
А он что-то говорил, будто не слышал моих слов. И продолжал сжимать меня в своих руках.
— Я думал, что уже никогда не увижу тебя, — шептал он, не обращая на мои слова внимания. — Но я всегда верил. Я ждал, что ты вернешься. Между нами связь, я всегда это знал, я чувствовал, что ты жива. Я знал, что ты придешь. Как она и говорила!.. Как она и говорила...
— Господин?.. — уже настойчивее проговорила я, вновь попытавшись вырваться, но не смогла.
Испуг, начавший переходить в настоящий страх, поднялся во мне изнутри, подкатив к горлу с криком.
— Я не мог понять, — продолжал шептать Димитрий, не замечая моих терзаний, — почему ты... такая. Что в тебе не так? Что... заставляет меня смотреть на тебя, вспоминая?.. — голос его стал более громким, но все еще нервным. — А это была связь. Наша с тобой связь, — его взгляд встретил мои испуганные глаза. — Кара...
— Господин! — воскликнула я, снова попытавшись вырваться, и на этот раз мне удалось отскочить от него в угол комнаты. Может, он увидел испуг и тревогу в моих расширившихся глазах?
— Господин Мартэ, что с вами? — повторила я, запинаясь. — Что вы... что вы делаете?..
Он казался удивленным и даже ошарашенным, будто не понимал, почему я вдруг вырвалась из его рук и сейчас стою, с силой прижимая к себе платье, дрожащая и ничего не понимающая.
— Ты меня не помнишь? — спросил он тихо, тяжело дыша. — Совсем... не помнишь?
Дрожь прошлась по телу, сердце забилось сильнее. Странный человек. Кто он? И так всё это знакомо отчего-то... Его взгляд, лицо, голос...
— Я вас не понимаю, — проговорила я, едва ли не вжимаясь в угол комнаты, и Димитрий увидел мой испуг.
— О Боже! — воскликнул он. — Прости меня, я не должен был... так бурно реагировать. Прости, девочка!.. — и, шагнув ко мне, вдруг замер.
— Что с вами произошло? — спросила я, поджав дрожащие губы. — У вас такое странное лицо...
— Ты говорила, что родители узнали бы тебя по этому родимому пятну, — вместо ответа сказал Мартэ.
Завороженно глядя на него, но не понимая, к чему он клонит, я кивнула.
— Но они погибли, — прошептала я, сжимая руки в кулачки. — Мне сказали, что они погибли...
— Это неправда, — заявил Димитрий. — Ведь я узнал тебя, — прошептал он, не сводя с меня глаз. — Моя дочь...
