— А ты-то чего не отполз? Меня учил, а сам?
— Да вот, видишь, упал неудачно.
Действительно, неудачно. Нога егеря провалилась между каких-то не то веток, не то корней, и застряла, накрепко привязав деда к месту. Понятно, можно и выпутаться, и вывернуть ногу, но для этого нужно как минимум сесть, а под обстрелом это как-то проблематично. Но сейчас бояться уже было некого, мы совместно освободили застрявшую ногу, а потом мой взгляд скользнул чуть в сторону и на глаза сами собой навернулись слезы.
— Ты это... ты чего? — забеспокоился дед. — Ну? Все ведь уже кончилось, наши победили. А я, глядя на красно-зеленую тушку пернатого матершинника, сквозь рыдания выдавила:
— П-птичку ж-жалко!
Тут этот сволочной птиц пошевелился, размахал крыльями, встал на ноги, выдал коронное 'Твою мать!' и, пошатываясь и падая через шаг, побрел куда-то в сторону. От удивления у меня вмиг высохли слезы.
— Михалыч, чего это он?
— Наверно, контузия, — озадачился тот. — Видишь, плешь у него на макушке? Видать, картечиной перышки на пробор расчесало. Повезло пернатому, скользом прошло. Картина пьяно бредущего по лесу попугая была — эпичней некуда. Мы с дедом смотрели на это представление прям как завороженные. Но тут в театре дали занавес: попугай встрепенулся, захлопал крыльями, тяжело поднялся в воздух и, матерясь на лету, скрылся в чаще. Еще какое-то время мы стояли, впечатленные увиденным до глубины всего. Постояли, посмотрели, и пошли обратно к морю.
На берегу рядом с лодками лежал лицом вниз со связанными руками один из тех двоих, остававшихся на берегу. Судя по одежде, бандит. Мы рискнули выйти на открытое место, и как только мы это сделали, из-за лрдок выскочил человечек. Смуглолицый, одетый в какую-то невообразимую хламиду и шаровары, он в одной руке держал изрядных размеров разводной ключ, а в другой — ружье. Он подпрыгивал и размахивал руками,восклицая:
— Камраден! Френдс! Ком! Гоу хиар!
Когда же мы приблизились на достаточное для вербализации общения расстояние, начал спрашивать:
— Инглишь? Дойч? Америкэн? Френч? Остралиен?
Понять-то я его могла, но ответить — не в состоянии. Положение спас Михалыч. Он напрягся, вспоминая где-то когда-то слышанное и выдал:
— Рашен.
Человечек издал вопль, сделавший бы честь Тарзану, пинанул лежащего под ребра и затанцевал, забавно вскидывая ноги и выкрикивая:
— Хинди-руси пхай пхай!
— Индия? — переспросил Михалыч. — Ганди?
— Хан! — отозвался человечек, продолжая подпрыгивать.
После недолгого общения на ломаной интерлингве, мы выяснили, что камрад с ключом и винтовкой действительно индус, зовут его Аджит, он знает английский, французский и немецкий языки, но не знает русского. А мы, по сути, кроме русского никакого другого и не знаем, если не считать матерного. Мы связали пленника, оставили Аджита караулить и пошли за трофеями.
Не верьте тому, кто скажет, что сбор трофеев — это интересное и увлекательное занятие. Нет, читать в книжке про это, может, и весело, но по сути сбор трофеев — это обыск трупов. А они, трупы, все до единого перешли в это состояние не по своей воле. И у них имеются различного размера дырки в разных частях тела, откуда вытекает изрядное количество липкой красной жижи, которая портит и пачкает все на свете. А бывает, что каких-то частей у тела вовсе нет, и из лохмотьев торчат обломки белых костей и красные обрывки плоти. Или из дыры в брюхе вываливаются сизые кишки, из которых, в свою очередь вываливается их содержимое, издавая далеко не самый приятный аромат. А тебе приходится копаться во всем этом, обшаривая карманы, ворочая безжизненные, а потому очень тяжелые тела. Гадость!
В этот раз мы поступили иначе. Все равно нужно было хоронить бандитов, чтобы не мусорить в своем доме (переезд был к тому моменту делом решенным), поэтому мы с Михалычем в четыре приема стащили трупы на берег, не забыв осмотреть окрестности на предмет полезных вещей. А потом положили пятого так, чтобы ему было видно и поручили индусу эту неприятную работу — обыск трупов, складирование полезных вещей и закапывание побочных продуктов производства, сиречь лишенных ценностей и ценности мертвяков. Собственно, он особо против и не был, ему было даже приятно убирать с лица земли недавних своих врагов. Ну а мы пошли в лес, прихватив найденные в моторке лопату и кусок брезента. Зачем? Да кто ж его знает, Михалыч настоял.
&Егерь пошел традиционным маршрутом: через лес вдоль ручья, через поляну, через заросли травы, в которой уже некого было бояться...
Остановились у озерца. Пусть оно и холоднючее, но я-то ведь чумазей негра! Да и егерь выглядел не лучше. Так что умылись, почистились, насколько удалось в полевых условиях. Время было немного после полудня, солнце стояло высоко, я допила последний глоток из своей фляжки и нагнулась к озерцу, чтобы набрать свежей воды. И тут мне показалось, что на дне озера мелькнуло какое-то оранжевое пятно. Я проморгалась, посмотрела вновь. Пятно не исчезло.
— Михалыч! — позвала я. — Глянь-ка сюда. Что видишь?
Дед подошел, вгляделся.
— Кажись, что-то там есть! — воскликнул он наконец. — Какая-то оранжевая хрень.
Оранжевый цвет в природе в чистом виде и в большом количестве практически не встречается. Апельсины, мандарины — и все. А раз так, значит, это что-то искусственное. Вот только лезть туда сейчас, в эту холодную-прехолодную воду... Нет уж, благодарю покорно. Но ведь, с другой стороны, мы собирались сюда переезжать. А раз так, стоит ли сейчас вытаскивать то, что лежит себе вдали от любопытных глаз? Ведь когда достанем, придется это грузить на лодки и везти с собой, а завтра утром везти обратно. А так — барахла у нас пока еще немного, за один рейс все перевезем. А когда тут обустроимся, тогда и будем разбираться, как добыть клад. Приняв решение, я изложила все эти соображения Михалычу, который уже собрался с духом и принялся было раздеваться.
— Ты, Аннушка, все-таки, голова! Нет, я в тебе не ошибся. — возликовал дед.
Было не очень понятно, чему он так радуется — то ли своей проницательности, то ли тому, что лезть в холодную воду все-таки не придется.
В общем, мы пошли дальше. Через поляну, через лес... Мы только вошли в него, как где-то впереди раздался прозительный женский крик. Не сговариваясь, мы кинулись вперед, готовя на бегу оружие.
Бежать пришлось минут десять. Собственно, Михалыч был уже не в том возрасте, чтобы носиться по лесам, что твой Савраска, так что в итоге у нас выходила рысь с периодическим переходом на галоп. Через какое-то время потянуло мерзким гнилостным душком с противным сладковатым привкусом. Не успела я определиться с идентификацией запаха, как мы выскочили на небольшую полянку. Судя по всему, именно отсюда и несло пропастиной. В центре полянки лежала дама. Среднего роста, средних лет, средней толщины, в дорогом брючном костюме, шикарных лакированых лодочках и обмороке. Коротко стриженые волосы цвета прелой соломы стояли дыбом. На левой руке — тот самый планшетик. Больше живых на полянке не было.
Мы с Михалычем переглянулись, пожали плечами. Я убрала 'саежку' за плечо, подошла к даме и, опустившись сбоку от нее на корточки, принялась приводить ее чувство. Так-то она ничего была: стройненькая, на личико довольно симпатичная, с хорошей стрижкой, накрашена со вкусом, вот только мне она с первого взгляда не понравилась. Ни ее вид, ни одежда, ни запах дорогущих духов, ни дюжина золотых и платиновых колец и перстней, надетых на все пальцы. Видала я таких, у них понтов выше крыши, а сами только глотку драть способны, за всю жизнь толком не рабатывали, ничего тяжелей ложки в руках не держивали. Но это так, к слову пришлось. В общем, похлопала я ее по щекам, водицы в лицо прыснула, дама и ожила слегка. Приподнялась с моей помощью, села, глянула куда-то мимо меня, взвизгнула так, что у меня в ушах заложило, глазки закатила и хлопнулась обратно, в то самое место, где лежала прежде. Я обернулась и поглядела в ту сторону, где должно было находиться нечто страшное. В обморок я, конечно, не упала, и желудок не подвел, но вот волосы зашевелились, и не только на голове. На краю полянки лежали скелеты. Еще не выбеленные временем, местами с обрывками недоглоданого мяса, черепа с частично сохранившимися лицами, обрывки одежды на обломках ребер... Это и был источник того самого запаха. Жуткое, очень жуткое место. Наверное, это и было то самое логово тигра. Или, может быть, столовая.
Говорят, прекрасное и ужасное равно притягивают взгляд. Вот и я смотрела на кошмарные останки, несмотря на смрад, подступающую тошноту и наворачивающиеся слезы.
— Михалыч, ты сюда меня вел? — догадалась я.
Дед молча кивнул.
— Тогда пусть тетка еще полежит в отключке, надо похоронить людей.
Еще один кивок.
— Ты уже прикинул место? Тогда давай, нечего тянуть.
— Погоди, нельзя так-то. Трупный яд — штука серьезная. Давай сперва досочку мою поищем. Там ведь и заказ сделать будет можно, прежде, чем в общую везти?
— Ну да. — сообразила я наконец. — Ты как раз там и перчатки взять хочешь. Тогда пошли.
Искали недолго. Вокруг того места, где обнаружил себя Михалыч крутнули неполных три круга по спирали. Как планшет пискнул, в четыре руки быстро обшарили местность и обнаружили искомое.
Заказали респираторы, перчатки, потом дед набрал себе всяких хозяйственных мелочей и в довершение — чекушку водки и осьмушку черного хлеба.
Когда мы вернулись на полянку, тетки уже не было. Сразу искать ее не кинулись. Случится что — услышим, а пока надо дело делать.
Все-таки не умею я еще настолько вперед смотреть. А вот егерь обо всем подумал, все сообразил. Одни перчатки чего стоят! Без них я, наверное, не смогла бы взять в руки обглоданную кисть с обручальным кольцом на безымянной косточке. А так они дали возможность немного отстраниться от страшного зрелища и воспринимать все это как бы со стороны.
В траве рядом с костями и обрывками одежды лежали украшения, часы, бумажники, портсигар, зажигалки... Я ничего не стала брать у мертвых. Не знаю, может, если бы люди умерли не такой страшной смертью, я бы решилась, в конце концов, живым эти вещи нужнее, но сейчас мне это представлялось кощунством. Только одной вещице я сделала исключение: вынула из болтавшейся на берцовой кости кобуры маленький плоский пистолетик. Почему? Потому, что он, в отличие от всего остального барахла, вполне мог бы спасти чью-то жизнь.
Почва была мягкой, копали мы с дедом недолго. Уложили в яму брезентовый сверток, закидали землей, подровняли получившийся холмик. Михалыч откупорил бутылку, разлил содержимое по трем пластиковым стаканчикам. Один утвердил на свежей могилке, накрыл ломтем хлеба. Мы выпили, не чокаясь, закусили душистым, чуть горьковатой корочкой и постояли минуту молча, отдавая дань памяти неизвестным людям, за каким-то чертом закинутым сюда чужим бездушным разумом и сгинувшим здесь ни за грош.
— Переедем, знак памятный поставлю, — сказал Михалыч в сторону, словно обещая самому себе. Все дела были сделаны, осталось лишь вернуться обратно. Ну и попытаться отыскать ту самую тетку. Вдруг я была не права, и она окажется вполне вменяемой? А если и не так — не дело человека бросать. Ладно еще — сама захочет, а так... нет, не дело. Мы честно ходили целый час по лесу, по поляне, искали, кричали, но все без толку. Мне надоело первой.
— Слушай, Михалыч, тигр убит, бандиты — тоже, мы все равно сюда собрались переезжать. Может, хватит ноги бить? Наверняка нас слышала, хотела бы — откликнулась. А так — ночи теплые, с плиткой терминала, наверное, разберется, на дуру не похожа. А завтра мы ее уже все вместе поищем. Как ты на это смотришь?
— В общем, положительно. Старый я уже стал, по лесам мотаться. А тут еще и нервы... Давай сворачиваться, да поедем до дому. Надо с индусом поподробнее поговорить, с Фридрихом, бандита допросить. Да и вообще решить, что дальше делать будем.
Тут мне в голову стукнуло:
— А нафига нам вообще этот урод? Индус ведь, вроде, там у них был, он все и расскажет. А так — кормить его, сторожить...
— Ох, какая ты кровожадная!
— Ну а что? Тут мы его допросить не можем, а стрелять его там — не очень хочется.
— А здесь чем лучше? Да и не ты его повязала, стало быть Аджиту судьбу пленника и решать.
Я подумала, прикинула так и сяк — прав Михалыч. А раз так, пойдем к лодкам. А то, в самом деле, время идет, а мы тут прохлаждаемся. Индус, поди уж, извелся весь.
Аджитка и вправду извелся. И ему в этом активно помогали. Та самая тетка, которую мы битый час кликали по всему лесу, стояла перед ним, тыча пальцем то в связанного пленника, то в лодку. Индус, в свою очередь, пожимал плечами, разводил руками и тыкал всеми пальцами в сторону леса. Я очень надеялась, что это какая-то импортная баба, и говорить с ней будет наш полиглот. Зря надеялась. Едва мы с Михалычем вывалились на берег, она устремилась к нам и безо всяких прелюдий начала:
— Что это за безобразие? Что у вас тут такое творится?
Она скользнула взглядом по мне, по деду, брезгливо поморщилась:
— Что это за цирк! Где ваш начальник? Немедленно приведите его сюда!
Ну да, выглядим мы сейчас не слишком презентабельно, и это не считая фингалов. Не верите — попробуйте поползать под пулями по влажной земле, и потом посмотритесь в зеркало. Но это ведь совсем не повод наезжать, да еще так нагло! Она, видать, до сих пор не поняла, где оказалась, тут прошлые заслуги роли не играют и старые понты не канают. И я плотоядно улыбнулась, предвкушая битву. Правда, эффекта моя гримаска не возымела: дама, посчитав меня слишком малозначащим субъектом, повернулась всем телом к Михалычу.
— Вы вообще кто такой?
— Егерь, — отозвался егерь, несколько оторопев от бурного командного напора дамы.
— Какой район? Какое лесничество? Предъявите документы на оружие!
Тут до нее долетел аромат свежака. Чуткие ноздри затрепетали, тонкие губы презрительно изогнулись, безукоризненно подведенные глаза полыхнули гневом:
— Да вы пьяны! Я вас увольняю! В понедельник придете в свою бухгалтерию за расчетом!
И в сторону тихонько добавила:
— Старый алкоголик!
Зря она это сказала. Ой, зря! Я ухватила даму за плечико и рывком развернула к себе. Тетенька попыталась скинуть мою руку, но куда ей! Видали терку? Не кухонную, понятно, а большую, штукатурную? Так вот она, знаете ли, тяжелая. Смену ей помашешь — и качалка не нужна. В общем, у нее ничего не вышло, а я как раз уже разозлилась достаточно для того, чтобы не выбирать слова. Я по-бычьи нагнула голову, вперив свой пламенный взор в ее крашеные глазки, и угрожающе, чуть хрипловато, 'по-пацански', почти что выплюнула в холеное личико:
— Заткни хлебало, сучка!
