Но нашла, консультировала, помогала и даже оказала немалую подмогу в штудиях “эфирной медицины”, к которой я приступил по книгам. Как минимум, дала мне перечень опытов и подопытных, вроде всякого зверья лабораторного, с которыми можно штудиями предаваться. А главное, как это делать, чтоб подвал внутренностями образца не забрызгать (был у меня неудачный опыт с лягухом, в саду откопанным. Еле успел прибрать, чтоб никто жуть, мной учинённую, не узрел).
Да и просто общались, даже несколько занятных случаев из практики мне поведала Артемида. Имён, естественно, не называя. И посетовала на немалое затруднение в работе, на удивление, с внешностью связанное:
— Вы не поверите, Ормонд, — вешала она, прихлёбывая чаёк, — коль иногда бывают назойливы пациенты с их гормональными взбрыками. Излечишь от одного, а потом, подчас, от страсти дурной лечить потребно. Иной раз и даже рожу себе свиную хочется сотворить, да нельзя.
— Ну, Артемида Псиносфеновна, понять “гормональные взбрыки” в целом можно, хотя и не извинить назойливость, — подал голос я. — Да и портить ваш лик не можнó, преступно это пред Управой, Полисом, да и Миром в целом. Однако почему “нельзя”? — полюбопытствовал я.
— Восприятие пациентов, Ормонд. Нужна симпатия, доверие… А образ юницы смазливой, — обвела она обозримую часть себя. — наиболее этим целям соответствует. Банальная экономия времени, ежели на каждого наблюдаемого тратить время ещё и с преодолением недоверия, так вообще ни беса не успею. А на побочные явления я вам по-стариковски жалуюсь, иной раз нужно, — подмигнула она мне.
— Да прямо скажете ещё, “по-стариковски”, — отмахнулся я, но Артемида воззрилась на меня ехидным оком.
— А как вы думаете, Ормонд Володимирович, сколько мне годков? — ехидно уставилась на меня дама.
— А мне, Артемида Псиносфеновна, ежели позволите вульгарно ответить, — на что улыбающаяся гетера кивнула, — похер. Вот прямо именно так, похер мне, сколько годов вам. Омоложение, плюс вы терапефт не из последних. Сотня? Две сотни? Все ваши, — улыбнулся я. — Но вы точно не старуха.
— Вы ещё, Ормонд, забыли добавить “не человек”, — ухмыльнулась собеседница, на что я пожал плечами.
Ну в общем — да, для меня она выделялась из моего определения “человеки”. Не в смысле “нелюдь” или пакость какая ещё, нет. Просто характер тернистый мой против “авторитетов” восставал принципиально. Однако разум упорно долбил, что вот, именно ента конкретная Артемида Псиносфеновна — именно авторитет, пусть не безоговорочный, но в ближайшие полвека мои “оговорки” будут жалки и смешны. Для меня самого, в первую очередь.
Соответственно, я её из ряда шкал, которыми окружающих оценивал, просто “вывел”, в силу бессмысленности и вредности такой оценки. Ну а что столь матёрый психолог и знаток душ человеческих сие подметит за срок немалый, так и вообще неудивительно.
— Не вполне так, — счёл уместным я указать на неточность формулировки.
— Но близко по смыслу, — подытожила Артемида. — Впрочем, Ормонд, вы невзирая на молодость, удивительно угодливый кавалер — столько удачных комплиментов мне даже мой мужчина не говорил, причём за всю его жизнь, — выдала она.
— А вы разве одиноки? — полюбопытствовал я.
— Естественно, — даже с некоторым удивлением уставилась на меня собеседница, впрочем, недоумение сменилась ехидством. — Ормонд Володимирович, припомните, в чем я подвизаюсь, — ехидно взглянула она на меня.
И я “припомнил”. Бес с ним, с “жистью половой”. Передо мной медик высочайшей квалификации и знаток душ. Который про каждое колебание гормона, поведение и привязанности определяющего, не только знает. Она это чувствует, неоднократно корректировала, в общем “эксперт анатомии чувств”. И, в общем-то, ждать от неё привязанности к мужчине, или ещё чего-то похожего… да просто глупо. Ну и моё отношение “нечеловеческое” вполне оправдывает.
— Совсем никого? — всё же уточнил я.
— Поняли, — довольно констатировала гетера. — Но нет. У меня есть дети, да и внуки, да и… — лукаво подмигнула она, — неважно. Но семьи я, в традиционном понимании, не имею: она и вправду мне лишь мешала бы. Да и неинтересна, — пожала она плечами.
Вот честно, был бы чуть поглупее, так и пожалел бы собеседницу. Ну а в текущем состоянии зрелого разума остаётся лишь позавидовать: она ВЫБИРАЕТ (или НЕ выбирает) чувства и привязанности, соотносясь лишь со своим пониманием правильного. И никакие комплексы и программы над ней не довлеют — только собственный осознанный выбор.
Так и дожил я до весны, без аварий и бед, что меня если с безоговорочным и беспросветным гадством Мира не смирило, то дало время собраться с силами, да и маски погадостнее подготовить, оному Миру на страх.
И в штудиях немало продвинулся, себе на радость. Да Мила, мне на радость. Собственно, с нового года мы расчёты с ней вели купно, к февралю получив пристойные расчёты вывода беспилотного аппарата на геостационарную орбиту. Бес знает, насколько точно, но пока выходила у нас высота в тридцать три с половиной тысячи верст и скорость в десять тысяч триста шестьдесят верст в час. Данные вроде и верные, хотя, безусловно, перепроверять надо будет. Ну а в этих данных уже считали способы доставки, ускорители, стартовую площадку и прочие моменты.
Вот честно скажу, когда в зелёных глазах овечки моей звёзды засверкали, когда я о полётах во внеземье ей рассказал, на сердце потеплело. И окончательно убедился, что выбор спутницы, пусть и ситуативно-спонтанный, вышел у меня на диво удачным.
Да и с радиоволнами повозился, насколько нехватка времени и прямо скажем, скудность доступной техники позволяла. И вроде бы с радиосвязью никаких аварий и топологических сюрпризов учиниться не должно.
И вот, в один прекрасный весенний денёк, полный отдохновения после послатости меня лешим в очередные дали импортные, заваливаются ко мне в кабинет две дамы. С ликами, нужно отметить, решительными и очами, на мою персону взыскательно взирающими. Что мне в голову пришло, даже думать не хочу, но быстрое обращение к уму выдало ответ: “А бес знает, что делать, начальника!” Голосом молодцеватым и придурковатым, мда…
Так что решил я узнать, что подруге моей сердешной и подруге-коллеге из-под меня потребно. Ну и ежели то, что я надумал, бекать, мэкать, время тянуть, а то и прямо отсрочку потребовать на “подумать”.
Однако то ли я себя немножко слишком сильно переоцениваю, то ли всё впереди, но озвучена причина явки дам была, причём Люциной:
— Ормонд, у нас на седмице годовщина намечается, — выдала она.
Не в туда думающий я в первые секунды чуть ум к бесам не сломал, откуда “у нас” нарисовалась некая общая годовщина. Впрочем, здравая моя часть по бестолковке постучала и ехидно напомнила, что с Люциной мы, как бы, соученики в гимназиуме. И ежели бы моя полноватость думала отростком меж плечей, а не между ног, то осознала бы тот момент, что с момента окончания гимназиума прошел ни много ни мало, а год.
Ну а осознав сей факт, я покивал, улыбнулся и выдал:
— С чем тебя, Люцина, искренне поздравляю. А к чему столь представительное посольство пришло напомнить мне о сей знаменательной дате? — осведомился я.
— А с того, Ормонд, что у нас намечается торжество на годовщину. Традиционный бал, — провозгласила Люцина.
А я стал припоминать, что помнил. Само окончание “событием” не считалось. Ну отметят бывшие гимназисты в своём кругу (чего я успешно избежал) — дело их. А вот “юбилеи” были именно… ну не знаю, даже не праздниками, скорее “памятными днями”. На год, пять, десять лет и так далее гимназиум открывал свои двери бывшим ученикам двери “академической башни”, высочайшего здания в комплексе гимназических зданий. И там, в залах, обозванных “залами памяти”, проводился этакий бал с банкетом. Смысл социальный сих посиделок был понятен, да и успешные бывшие соученики были очевидным стимулом для тех, у кого не сложилось. И помочь могли, да и вспомнить “славные гимназические деньки”. Много причин, вот только у меня таковых… нет. Я ни с кем не общался толком в гимназиуме, да имена и лики у меня в памяти поблекли за ненадобностью. То есть, лично мне сие толковище к лешему не сдалось. О чём я Люциану и уведомил:
— Не у “нас”, Люцина, а у “вас”, — улыбнулся я и глазками наивно полупал.
— Орм, а я в зале памяти никогда не была, — ответно “полупала” на меня очами моя овечка. — Интересно очень.
— Сговорились? — прокурорски воззрился я на девиц, на что последовали кивки. — Ну тогда присаживайтесь, дозволяю, — ехидно озвучил я, а после присяду продолжил. — Итак, тщитесь вы меня вытащить на сие разнузданное гульбище незнакомых мне людей. Вы, Милорада Поднежевна, ведомая естественным любопытством. Впрочем, говорят, и вправду вид из залов памяти на диво приятен. А вам, Люцина Перемысловна, подруга дней моих суровых, какая в том корысть? — полюбопытствовал я.
— Не совсем корысть… — замялась девица. — Хотя есть, что скрывать. Мне на праздник пойти не с кем, — поджала губы она.
— И в чём беда-то? — не понял я. — Сходи сама. Да и вообще, на кой тебе-то этот бал, Люцина? — полюбопытствовал я.
Девица несколько покраснела, постреляла глазами на меня и Милу, на что я оскалился глумливо — ну а что, ежели надо что-то, аж овечку мою подбила (так-то, мыслю, Мила бы и не вспомнила про это сборище, благо сама закончила “малый” курс), так при всех и вываливай. Задумалась в итоге Люцина, аж очи прикрыла, но в итоге, поджав губы, выдала.
— Да в том и дело Ормонд, что будет это поводом себя показать, да похвастать, — начала подруга.
— Ну, что ярмарка тщеславия там будет, это ясно, — ответствовал я. — В первые встречи уж точно, природа человеков такова. Потом помудреют, да не все. Но тебе-то это на кой бес?
— Вот же недогада, — в сердцах сказала Люцина, вздохнула, глаза прикрыла, явно собираясь, и выдала: — Прости, Ормонд. Просто ты всегда в гимназиуме был не от мира сего, ни с кем не общался, не интересно тебе это было, — озвучила она, в общем-то, известные вещи. — Я, признаться, — непонятно ухмыльнулась она, — жалела тебя, думала что от психиатров не вылезешь, если и доучишься.
— Ну, до терапефтов я “доотстранялся”, — не преминул уточнить я.
— Да. Но не в том дело. Я тоже не особо общительной была, но всё же приятелей и приятельниц имела, — выдала она, — Вот только… — замялась она. — Жалели они меня. Этак снисходительно взирали, мол, ничему в жизни твои знания подмогой не станут. А воспользоваться ими — милое дело, самим-то учить лениво, — оскалилась она.
— Хм, ну причина в таком разе-то ясна, — протянул я. — Самой-то себе оно надо? — уточнил я, на что последовал энергичный кивок. — Ну тогда пусть Мила решает, — нашёл я крайнюю. — В принципе, я не против, но ты не прямо подошла, о помощи попросив, а какими-то подходами хитрыми, к лешему не нужными, — укорил я подругу.
— Так, — собралась моя овечка, под взглядами двух пар глаз. — Сама я туда точно хочу. Интересно, да и на балах я, признаться, не бывала.
Тут нужно отметить, что “бал”, именно торжественное предприятие с танцульками, а не нормальное гульбище — дело этакое ритуально-торжественное, с протоколом, нормой одежды и прочими фильдеперсами с выкрутасами. Как по мне, очередной социальный выброс, к тому же у италийцев бездумно заимствованный, но прижился, никуда не денешься. Правда, проводили оные балы именно учреждения политические, редко когда богатей какой. Ну а Мила в должных кругах банально не вращалась, соответственно, на “балах” и не была. А беллетристика италийская сии танцульки превозносила как что-то “волшебное”, хотя по сути: ярмарка тщеславия, танцульки и пожрать. Любой Полисный праздник, с боями кулачными (на идиотов поглядеть), угощением немалым (его можно “неизысканно” слопать), да и танцами, когда партнёра можно тут же и увести для целевого использования, как по мне — приятнее. Но, с другой стороны, чтоб понять гадостность или глупость чего-либо, большинству это “что-то” пощупать надобно. Да и виды неплохие, напомнил я себе.
— Насчёт интереса своего могла и сказать, — укорила подругу Мила, на что та виновато склонилась. — Но, наверное, тебя понять могу. Завистники они гадкие, да и место им указать стоит, — явно несколько не туда, хотя и не факт, поняла моя овечка Люцину. — Так что я не против. Трио пойдём? — уточнила она.
— Видимо, — задумчиво выдал я. — Не знаю протокола. Но до кварт вроде бы позволительно. Хотя вот так и не понял, я-то, всё же, тебе, да ещё и в трио, зачем? — полюбопытствовал я у соученицы.
— Шутишь? — неверяще уставилась она на меня, на что я честно пожал плечами. — Ормонд, ты одарённый, причём обученный, что в возрасте твоём редкость неимоверная. Устроился в управу, на должность гражданскую, тотчас же, после гимназиума, — на что я буркнул “а сама-то”, но был отмахнут. — Децемвир в семнадцать лет. Медаль за заслуги перед Полисом. Ещё не понимаешь? — ехидно уставилась она на меня.
— Отрок к успеху шёл, — пробормотал я под нос. — Ладно, вроде понял. Ну в таком разе, — вздохнул я, — сходим, куда деваться.
После чего Люцина, довольная, откланялась. А Мила, изящно обогнув стол, устроилась у меня на колене, благо лёгонькая была. И начала поглаживать мне макушку, после чего выдала:
— А я и не знала, что ты и не общался ни с кем, Ормоша. Как так-то? — с некоторой жалостью выдала она, на что я плотоядно ухмыльнулся.
— А зачем? — вопросил я, на что овечка моя не нашла, что ответить. — У меня Мила, была цель. Глупая, не глупая, достижимая или нет — сие неважно. Я её достигал, времени же на прочее не имел. И не сказать, что жалею.
— И сейчас есть, — задумчиво покивала она.
— Есть, но скорее у нас, — улыбнулся я, потрепав руно, получив улыбку и ответную ласку. — Слушай, Мила, а скажи мне, как вы с Люциной подругами-то стали? Я в ваши отношения не лезу, просто интересно. Так что не хочешь — не говори, — уточнил я.
