Остров с таким охранником уже не казался страшным финалом писательской активности. Вот, оно как! Талик вспомнил рассказ Лютика о "Янусах": "...иллюзия и на взгляд, и на ощупь".
Хотелось настучать себе по рогам. Ух, конвоир! Опередил, шустрый бегун! Такую красавицу захапал! А ведь был же шанс! "Раскусили как младенца, — сетовал на жизнь Талик, — знала же коварная, что я на яойный кошмар не позарюсь. Наверняка их менталы всё просчитали". Сущности согласно молчали и созерцали форменный соблазн, понимая, что такой соблазн в случае чего и руки ценному писателю обломает, и крылья оторвёт.
— И горящую избу на скаку остановит, — вслух пробормотал Талик, совершенно ошалев от нахлынувших чувств.
— Кто избу на скаку остановит? — дёрнулась в его объятиях Катерина.
— Не обращайте внимания, — ответила ей Силь, — он у нас волшебный на всю голову после недавнего витка, — и, кажется, совсем выбросила Талика из головы. Конечно, у неё теперь задача поважнее. — Нальдо, — деловым тоном окликнула своего подчинённого прекрасная... ну, да — эльфийка, кто бы сомневался. — Как думаете, кто в этот раз решился на диверсию: Троцкий или Сталин-второй?
— Думаю, Сталин, — отозвался ушастый счастливчик, чуть не носом пахавший примятую траву в поисках следов, — его почерк.
Писатель Золотов решил, что это — конец. Романов о попадании в тела вождя всех народов он не читал, но знал, что такие существуют. И как минимум два вождя здесь есть. Здравствуй, коммунизм! "Дотянулся, проклятый", — взвыл Витас, а потом и вовсе завизжал.
Кажется, Талик перебрал "удивительного" и у него от изумления и всех потрясений начался новый виток реализации. Правый бок пронзило резкой болью, которая перешла в тянущую. Он попытался согнуться, но перед ним в седле сидела Катерина. Не выдержав веса демонического писателя, попаданка пискнула и соскользнула на землю. Талик схватился рукой за живот и натурально загибался, распластавшись по шее мерина. Катерина ахнула и заполошно заверещала:
— Ему плохо!
— С чего бы вдруг?! — Несколько озаботился конвоир. — Виталий, что с тобой?
Талик чувствовал, что на лбу и на верхней губе от боли выступил холодный пот. Дыхание стало частым. Витас визжал, Бутончик пищал, Бормотун орал, что скончается от инфаркта, и только демон мужественно стонал вместе с Таликом.
— Эта... может ему водички? — присоединился к Нальдо сердобольный Баська.
— Да что же это такое? — обреченно прошептал писатель Золотов, понимая, что не может разогнуться.
Но удивительное не закончилось. Удивляться теперь мог и конвоир, и Силь, и Катерина, и сам Талик. Баська даже присел. Неожиданно для всех и для самого себя писатель Золотов обрёл способность к чревовещанию. В животе булькнуло, забурчало, а следом раздался голос Горгуля, хотя Талик просто висел на шее мерина с открытым ртом, как снулая рыба, и губами не шевелил:
— Женской красотой любуетесь? Сослали, демоны? А мне и посмотреть нельзя?! "Что такое, что такое?" — передразнил Горгуль. — Это — я, приступ аппендицита! Даю передышку. Три минуты. Не пустите обратно, я вам ещё и заворот кишок устрою!
Боль отпустила, и Талик отдышался.
— Виталий Петрович, — вкрадчиво начал эльф и даже погладил Талика по крылу, — разберитесь со своим разумным аппендиксом как можно быстрее, у нас важное дело, если Вы помните! — Угрожающе закончил конвоир.
— Эта..., — оттёр своего начальника Баська, — острый флегматичный...
— Флегмонозный, — отредактировал гномыша эльф. — Но в данном случае — острый завистливый при помощи одной из его сущностей. Надо же было догадаться, перебросить часть сознания в такую даль! И ведь удалось же. Интересно... — конвоир оттянул Талику веко, как заправский доктор и даже заглянул в рот, благо и открытый рот и поза пациента "лёжа на коне" позволяли, — а как осуществляется контакт с общим разумом? Неужели через позвоночный столб по периферийной нервной системе?
Талик собрался с силами и разогнулся.
— Это тот самый ссыльный на меня посмотреть хочет? — Катерина поправила причёску, накинула полотенце на плечи на манер пелерины и застенчиво прижала к себе кастрюлю.
Сущности тоже отдышались и приступили к внутренним переговорам:
— Она думает, что мы на неё любуемся? — поразился демон.
— Не иначе, — со стоном облегчения отозвался Бормотун.
— Талик, давай пустим обратно нашего монаха, — простонал Бутончик, — я второго приступа не выдержу.
— И я, — поддержал вампира Витас.
— Ладно, Горгуль, — согласился на условия шантажиста Талик, — ползи обратно. Но если будешь дурить, я тебя в следующий раз загоню в пяточный коготь, а потом сточу его рашпилем к чёртовой бабушке, — обозначил план ответных действий писатель Золотов. — Всё, — добавил он вслух, — Можно ехать.
Горгуль споро пробрался в лобную часть и немедленно замычал от восторга.
Силь одним быстрым движением оказалась на коне бывшего мужа Катерины, конвоир придержал своего жеребчика, давая проехать Баське с хоббитами, и путешественники двинулись вперед в "Мутную Муть", как окрестил её писатель.
Глава 23
Тронув мерина, Талик чуть было не миновал Катерину. Засмотрелся, с кем не бывает?
Попаданка, как будто так и надо, взялась за стремя и пошла рядом. Пришлось снова наклоняться и тащить её в седло. На фоне красавицы-Силь, она уже не казалась Талику "миленькой". Не дурнушка, конечно, но... Кстати, как там полностью звали Силь? Силь...миль...тиль, что-то из области завязывания языка узлом.
— А Вас и в самом деле зовут Силь, — рискнул заговорить Талик, подъехав поближе к Мечте, благо конвоира отправили глотать пыль.
— Сильмэ, — ответила Мечта.
— А сколько Вам лет, — продолжил общение писатель, предположив, что у эльфийских женщин спрашивать о возрасте вполне прилично.
— Сто три, — шокировала его прекрасная Силь, которой на вид было не больше двадцати.
— А мне тридцать девять, — кокетничая, хихикнула Катерина, распознав в Сильмэ конкурентку. Похвасталась, называется.
Талик с запозданием вспомнил, что в Мутное Место попадают не только малолетки. Эдак не только на тридцать девять, а и на все шестьдесят девичьих лет попасть можно. Вдруг она себе лет десять-двадцать скинула? Надо будет потрясти эльфа в рамках сотрудничества и выяснить, настоящий возраст старой девы. Конвоир, может, и фанатеет от мисс Марпл, а Талика милая старушка даже после "пластической реализации" не вдохновляла.
— А куда именно мы едем? — поинтересовался Талик у Силь, воркующим голосом Горгуля.
Сильмэ глянула так надменно, что писатель Золотов и без перевода понял: "Тебе не светит". Ну, ничего, поживём — увидим.
— В Сталинград, — потрясла она Талика очередным сообщением. — Но, возможно, придётся и в Мехико заехать. Там недалеко, через речку.
Мехико... Мехико... Ладно, если говорили о Сталине, и не об одном, — Сталинград вполне объясним.
— А в Мехико зачем?
Но Сильмэ опередила Катерина:
— Ну, как же, Виталий?! Троцкий же! Особняк в Мехико на Венской улице, в который ворвался Сикейрос с товарищами и буквально изрешетили дом. Было выпущено триста пуль! Троцкий чудом остался жив!
"Она это знает или лично помнит?", — ужаснулся Горгуль.
Талик никак не мог сориентироваться в датах. Всё, что он помнил о Троцком, ограничивалось определением "политическая проститутка".
— Кому взбредет в голову попадать в... Троцкого? — риторически вопросил писатель Золотов, но ответ всё-таки получил. Конвоир, нарезав пару кругов галопом и убедившись в отсутствии рядом опасных революционных элементов, взялся просвещать Талика на предмет образа жизни здешнего контингента.
Никакими альтернативными историками попаданцы в вождей не были. Они были альтернативными Троцкими, Сталиными и даже двумя альтернативными Лениными. Авторы их любимых романов не утруждали себя корректировкой событий, которые могли бы повернуть реальную историю и породить другую, не менее нормальную. Они просто "вселяли" в вождя технически продвинутого современного россиянина, отчего воображаемые писателем события пускались в такой пляс, что держись. Автор одного из романов настолько лихо знал исторические реалии, что отправил в космос вместо Белки и Стрелки "собаку Сталина" — овчарку Блонди*.
Бонусы реализации, причитавшиеся отцам всех народов и вождям мирового пролетариата, были ничуть не хуже тех, которыми могли похвастать попаданцы и попаданки, покорявшие средневековье песнями Высоцкого. Одно только знание наперёд ключевых военных событий чего стоило. Реализованная сверх-убедительность речей делала из них не просто ораторов, а прямо-таки гипнотизёров. Проблема же в Мутном Месте и его дополнительных реальностях на всех попаданцев была одна — нехватка реализованных вместе с главными героями народных масс. В этом отношении повезло лишь одному попаданцу — некоему Станиславу Петровичу Любашину, ныне — Троцкому.
Урожайный год, когда из реальности Изнанки стали пачками выпадать "попавшие" бойцы Красной Армии образца 41-го года, ознаменовался увеличением населения вторичной Мути на пятьсот двадцать три бойца, а так же нешуточными словесными баталиями вождей в борьбе за аудиторию. Бойцы, которые точно знали, как надо действовать Жукову и что такое ядерная бомба, достались большей частью самому сильному маго-оратору — Сталину-второму "со товарищи". Троцкий заполучил себе только полсотни воинственных юнцов, но единолично. Прочие вожди могли сколько угодно агитировать друг-друга, а это — скучно. Поэтому они время от времени совершали набеги на "деклассированный элемент" с целью пропаганды своих идей.
Набеги были нечастыми. Для прорыва требовалось усилие нескольких вождей сразу, а они терпеть не могли друг-друга, считая лишь себя — подлинными, а всех прочих — самозванцами. Но агитаторский голод — не тётка, и рано или поздно "Сталины" кооперировались. Однослойная защита, конечно же, сигнализировала о прорыве, но не настолько сильно, чтобы уловить сигнал издалека. Наблюдатели же во вторичной Мути долго не выдерживали, и порой общество полоумных словоблудов оказывалось на несколько дней безнадзорным, пока подыскивали нового работника на проблемное место.
— Это как без надзора? — возмутился Талик. — Что ж вы такие нестойкие?
— А ты стойкий? — Ухмыльнулся эльф. — Для них любой наблюдатель, кроме внедренного под видом попадана — повод для агит-похода. Перед "бутиком" трибуну построили. Спать не дают вообще. Даже ночные митинги устраивают — одни уходят, другие приходят. А внедрённому каково? Хочешь политинформацию на завтрак, обсуждение очередной речи Троцкого на съезде в обед и посещения мавзолея на ужин?
Талик не хотел и промолчал. Ему гораздо интереснее было узнать не содержание речей, а как обстояли дела у везунчика-Троцкого, которому удалось в одиночку заполучить себе неплохую, по меркам Мутного Места, толпу почитателей. Но эльф ограничился только общими сведениями, да и то о прорывах.
Троцкий, оказывается, тоже иногда "выходил на дело", поскольку идея пожара мировой революции сидела в нём крепко, а во вторичной Мути разжигать пожар было не из чего. За пределами же отведенного участка реальности "жировали" землевладельцы, эльфы-аристократы и прочие "буржуи". (Буржуи напоминали о себе тем самым наблюдательным пунктом-бутиком). Буржуев следовало извести, а социально близкие элементы заагитировать.
В отличие от малолеток, мечтавших повоевать по облегченному сценарию с заранее определённой победой, и Троцкий, и большинство прочих вождей были мужиками в солидном возрасте. Именно здесь, во вторичной Мути обитал самый старый из попаданцев вообще: Сталин-третий, он же — Макаров Пётр Фомич. Гражданину России Макарову на момент реализации стукнуло семьдесят, а поводом для реализации послужила межреберная невралгия, которую он случайно принял за инфаркт.
С точки зрения Талика, здешняя публика была почти безобидной. Старички и молодняк. Ни одного путёвого мага. Конвоир определил их как вечных кухонных диссидентов, вне зависимости от возраста и существующего строя. Эти граждане искренне считали, что если бы они вдруг вселились в политических лидеров, но со своими мозгами, то довели бы страну до полного процветания, точно-точно. Довести страну до коммунизма брался только один "Ленин" из двух, но он ещё до попадания имел диагноз "паранойя".
Талик поразился обширности познаний эльфа в истории России. Даже обидно стало и захотелось возразить:
— Сталинст-диссидент — это нонсенс, — заявил он голосом мага.
— Ничего подобного, — возразил ушастый. — Все, находящиеся здесь гениальные политики, никакие не сталинисты. Сталинисты своего кумира уважают. А попаданы считают, что усов, трубки и акцента вполне достаточно. Кое-какие идеи, известные из школьных учебников, они поддерживают, а в остальном занимаются редкой отсебятиной.
— Так они что, правда могут кого-нибудь расстрелять?
Эльф устало закатил глаза, намекая Талику, как он устал от его несообразительности.
— Виталий Петрович, они же людей похитили. Забыл? — и дополнил портрет местных попаданцев рассказом об учиняемых ими безобразиях.
Самые печальные результаты получались из похищения полит-попаданцами и без того романтически настроенных героев-рыцарей. Из них ковали революционеров, а точнее — бунтарей против существующего порядка. Если не удавалось быстро найти заагитированного бедолагу, Мутное Место рисковало получить через пару недель свежего оратора с изрядным вывихом мозга.
Как только Ленины-Сталины убеждались, что пленник готов к борьбе за правое дело, его отпускали. Похищенные попаданцы, в отличие от здешних жителей, могли покинуть вторичную Муть безо всякого прорыва. Основное место жительства радостного принимало "утраченное дитя". После чего начиналось само безобразие.
Так, некий рыцарь, прошедший обработку революционными идеями местного разлива, отправился из вторичной Мути прямиком к оркам и провёл среди них два месяца, проповедуя равенство и братство. Попутно рыцарь разъяснял бандитам разницу между грабежом и экспроприацией, клеймил махновщину и Каменева с Зиновьевым. Рыцаря выловили и отправили к психокорректорам — лечить последствия гипнотического воздействия и революционный угар.
Но узнали о плачевном состоянии политически подкованного героя, да и вообще — о его существовании в таком качестве, только когда к Москве подступила сводная банда орков под чёрными знамёнами и с транспарантами: "Моргот — наш рулевой" и "Анархия — мать порядка". Банда грабила всех имущих жителей без разбора. Агитатора же орки возили связанным в обозе, время от времени давая ему выступить с речью на очередной попойке. Несчастный заменял грабителям шута. Однако, орки черпали из его речей оригинальные идеи по части сплочённости, равенства и братства в дележе награбленного, а так же — полное оправдание своим набегам под видом наведения общей справедливости. Общее в их справедливости и впрямь было: все жертвы были обчищены в равной мере — начисто.
А вот это уже было совсем другое дело: Талик, как будущий землевладелец и граф, не стремился быть раскулаченным или.... "разграфяченым".
