— Знаю, — кивнул Маккури. — Я просто говорю, что, по-моему, мы достигнем точки, когда общественное мнение потребует, чтобы мы наступили на тараканов и просто продолжили в том же духе. Мы уже видим, как этот прилив усиливается. На самом деле, реакция людей на Пакистан — хороший пример этого.
— Возможно, — признал Хауэлл.
Тон президента был несколько жестким, и Дворак с трудом подавил желание покачать головой. Общественное мнение не так далеко продвинулось в пользу вмешательства в дела Пакистана, как предполагала последняя фраза Маккури. Оно, безусловно, двигалось в этом направлении, но ситуация по-прежнему оставалась ... мягко говоря, неустойчивой, и первоначальный шаг по свержению правительства Басира Бадраши вылился в неприятную, многостороннюю внутреннюю перепалку. Все фракции сопротивления были едины в ненависти к нему; теперь их конкурирующие планы сводились воедино, и было очевидно, что многие элементы, объединившиеся против Бадраши, относились друг к другу не намного лучше, чем к нему. Некоторые из их сторонников вышли на улицы против своих недавних союзников, и вокруг все еще было много оружия.
В сложившихся обстоятельствах Дэйв Дворак искренне поддержал решение президента не пытаться выбирать победителей и проигравших в такого рода междоусобной кровавой бойне. Но хотя Хауэлл никогда не говорил об этом так многословно, Дворак подозревал, что у него было больше мотивов избегать военного вмешательства в целом, чем он когда-либо озвучивал на самом деле. Не то чтобы тех, что он привел, было недостаточно, чтобы оправдать его позицию. Например, он был прав относительно сизифовой природы любой попытки навязать решения извне. И с самого начала он настаивал на том, что решение любого национального государства присоединиться к Планетному союзу должно быть внутренним. Он не стал бы подкреплять мандат ПС силой оружия, чтобы не подорвать его окончательную легитимность, и военное вмешательство с целью навязывания местного правительства, спонсируемого ПС, с большой вероятностью привело бы именно к этому. Но такие места, как Пакистан, также предоставили удобные ужасные примеры, чтобы напомнить людям, присоединившимся к Планетному союзу, о некоторых альтернативах, и терпение ПС по отношению к таким явно незаконным режимам могло только укрепить веру в обещание федерального правительства уважать местный суверенитет государств — членов Союза. В конце концов, у Дворака не было никаких сомнений — или, он был уверен, у любого из трех других присутствующих мужчин, — что здравомыслие проявится даже в оставшихся сумасшедших домах. Когда это произойдет, Хауэлл поддержит оппозицию до конца, и в конце концов они будут знать, что восстановили свои собственные нации, когда решат добиваться членства в ПС.
— Возвращаясь к обсуждаемой теме, — сказал теперь Дворак, — Кент прав насчет того, что в конце концов с ними придется поговорить. И если нам нужно это сделать, то, очевидно, сартийцы — самое подходящее место для начала.
— Мы действительно хотим начать с цивилизации третьего уровня? — серьезно спросил Соарес. — Я знаю, что есть много аргументов в ее пользу, но не лучше ли было бы начать с калгартов или ранторов?
Однако, по прогнозам, сартийцы должны были находиться на третьем уровне, что примерно соответствовало возможностям Земли, скажем, в 1940 или 1950 годах. Из-за этого они были защищены конституцией Гегемонии, которая предписывала, чтобы видам на этом уровне было предоставлено развиваться до межзвездных возможностей — или нет — самостоятельно. Кроме того, они были всеядны, что делало их еще более непригодными для Гегемонии. В отличие от плотоядных, от которых с уверенностью ожидали, что они истребят себя прежде, чем вырвутся на свободу среди звезд (шонгейри были единственным досадным исключением из этого правила), всеядные считались гораздо более сильными кандидатами на место. Однако, некоторые из них могли бы быть немного ... раздражающими, по меркам травоядного большинства Гегемонии, и сартийцы, похоже, попадали в эту категорию. Это означало, что они, скорее всего, плохо отреагируют на отношение Гегемонии к другим видам, а также на то, что они, вероятно, достигли уровня технологий, который можно было бы гораздо быстрее улучшить без таких серьезных потрясений, какие могло бы вызвать внедрение технологий уровня Гегемонии в мире 16-го века.
Это также придало больше смысла опасениям Соареса по поводу того, как они могут отреагировать на посетителей с другой звезды. Они были бы значительно более способны что-то с этим сделать, если бы отреагировали ... плохо. Однако...
— Согласен, что с сартийцами существует более высокий потенциальный фактор риска, — продолжил Дворак. — Думаю, что это перевешивается потенциальными плюсами того, где мы примерно ожидаем найти их сейчас. Но что более важно, они находятся в пределах досягаемости.
Соарес нахмурился, но тоже кивнул.
В не слишком отдаленном прошлом, некоторые земные астрономы иногда утверждали, что двойная звездная система 61 Лебедя обладает массивными планетами, но более поздние наблюдения опровергли эти утверждения. Но чего разоблачители не смогли обнаружить до вторжения, так это Сарта, вращающегося вокруг 61 Лебедя А на расстоянии примерно 56 000 000 километров — около 38% от радиуса орбиты Земли.
Что было еще более важно для целей этого разговора, 61 Лебедь находился менее чем в одиннадцати световых годах от Земли, в то время как Калгарт, также известный как 26 Дракона, находился на расстоянии сорока шести световых лет, а Рантор, внесенный в земные каталоги как Эта Северной короны A, находился чуть более чем в шестидесяти от Земли. Человечеству удалось усовершенствовать фазовый привод, поскольку у него было так много технологий Гегемонии, но не настолько, как в других случаях. Принимая во внимание большую вероятность отказа (вплоть до одного раза за каждые тысячу сто лет эксплуатации), первые человеческие звездолеты, которые были достаточно продвинуты в конструкции, были бы способны просто проникать в бета-диапазоны р-пространства. Это дало бы им преимущество более чем на семьдесят пять процентов по сравнению с наилучшей видимой межзвездной скоростью Гегемонии, но это все равно было всего в одиннадцать раз больше скорости света. Это означало, что даже полет к 61 Лебедя потребовал бы путешествия почти на целый год в каждую сторону. Однако время в пути до Калгарта и обратно составило бы почти восемь с половиной лет, а для Рантора — почти одиннадцать.
— Предполагая, что у нас действительно есть несколько столетий, прежде чем Гегемония вернется к нам, это, вероятно, на самом деле не имеет большого значения, — заметил Хауэлл. — Однако, с точки зрения людей, которые еще не привыкли мыслить в таких терминах, я думаю, что выяснить в течение пары лет, удалась ли наша первая миссия или нет, — это то, что можно рекомендовать.
— Согласен, — кивнул Соарес. — Я полагаю...
У Хауэлла зазвонил телефон. Его брови поползли вверх, поскольку его день всегда был строго расписан, и люди знали, что лучше не прерывать его из-за чего-либо, кроме событий кризисного уровня. Но затем звонок раздался снова, и брови, которые поднялись, опустились, когда он осознал приоритет тона и поднял руку, останавливая Соареса.
— Пятница, идентифицируй входящего абонента, — сказал он.
— Секретарь Льюис, — ответил его телефон.
— Понимаю. — Он взглянул на трех других мужчин, затем пожал плечами. — Соедините ее. С общим доступом присутствующих.
— Публичный просмотр, — подтвердил телефон, и Фабьен Льюис и Дэмианос Карахалиос появились над столом для совещаний, когда телефон подключился к установленному на потолке устройству высокой четкости.
— Фабьен. Доктор Карахалиос. — По вежливому тону Хауэлла можно было предположить, что он был одинаково рад видеть обоих визитеров.
Можно было бы предположить неверно.
— Понимаю, что вы не стали бы прерывать меня, если бы это не было связано с чем-то важным, Фабьен, — продолжил президент, — но у меня назначена еще одна встреча всего через двадцать минут.
— Да, сэр. Знаю. Я проверила вашу повестку дня перед тем, как мы позвонили. Но думаю, вы захотите услышать об этом.
— По поводу чего?
— Сначала позвольте мне показать вам короткий видеоклип, — сказала она, и он немного нетерпеливо кивнул.
— Продолжайте.
— Да, сэр.
Льюис и Карахалиос исчезли, сменившись изображением моложавого шатена в помещении, которое, очевидно, было одной из лабораторий "Бастиона". Хауэлл и его секретари наблюдали, как он надевает на голову сетевую гарнитуру. Затем его правый указательный палец пошевелился, явно нажимая клавишу на виртуальной клавиатуре, спроецированной на его контакты.
Какое-то мгновение казалось, что ничего не происходит. Затем все его тело вздрогнуло, голова откинулась назад, и он содрогнулся, как человек, испытывающий эпилептический припадок. Это продолжалось несколько секунд — почти целую минуту, — а затем, так же внезапно, он перестал дрожать так же резко, как и начал.
HD-камера увеличила его открытые, вытаращенные глаза и обожженную кожу под контактами гарнитуры. Она задержалась там на мгновение, затем его изображение исчезло, сменившись лицами Льюис и Карахалиоса.
— Он жив, — сказала Льюис. — Ну, во всяком случае, тело таково. Однако мозговой активности нет.
— Что, черт возьми, он с собой сделал? — потребовал ответа Хауэлл.
— Дай-ка угадаю, — мрачно сказал Дворак. Льюис взглянула в его сторону. — Брент Редер, верно?
— Попал с первого раза, — кивнула Льюис, затем снова повернулась к Хауэллу. — Доктор Редер был одним из кибернетиков, работавших с командой доктора Рамоса и доктора Карахалиоса. Он был особенно заинтересован в создании прямого нейронного взаимодействия с нашими компьютерами. Он полагал, что это будет не только огромным шагом вперед в повышении эффективности интерфейса, но и вполне может оказаться первым шагом к созданию подлинного, самосознающего искусственного интеллекта. Что если бы человеческий мозг мог напрямую взаимодействовать с существующим искусственным интеллектом, тот мог бы учиться у нас, а не на улице с односторонним движением, которую мы сейчас имеем с Сетью.
— И это то, над чем он работал, когда это случилось? — Хауэлл махнул рукой в сторону места, которое занимали снимки аварии.
— Ничего такого, над чем он был уполномочен работать, мистер президент, — вставил Карахалиос. — На самом деле, мы собирались назначить его на совершенно другой проект. — Он покачал головой, и выражение его лица было печальнее, чем Хауэлл когда-либо видел. — Боюсь, именно это и подтолкнуло его к этой... опрометчивости.
— Мне, конечно, жаль слышать, что доктор Редер мертв, — сказал Хауэлл, — но что делает этот трагический несчастный случай настолько важным, что вы сообщили об этом непосредственно мне?
— Потому что это не совсем то, что произошло, сэр, — сказала Льюис. — Сеть его не убила.
— Это действительно выглядело так. И вы действительно сказали, что мозговой активности нет, — отметил Хауэлл. — Разве это не определение 'безмозглый'?
— Ну, да, — кивнула Льюис. — Но позвольте мне показать вам кое-что еще, сэр. — Она поднесла планшет к глазам Хауэлла. — Мы установили интерфейс с лабораторным компьютером доктора Редера.
— Почему? — в голосе Хауэлла звучало чуть больше нетерпения.
— Чтобы показать вам это, сэр. — Она постучала по планшету. — Продолжай, — сказала она.
— Что? — спросил Хауэлл.
— Только не вы, мистер президент, — сказала она. — Я имела в виду...
— Она имеет в виду меня, сэр. — Голос был мужским, немного более глубоким, чем у Карахалиоса, хотя говорившего нигде не было видно, и Хауэлл нахмурился.
— А вы кто такой?
— Мистер президент, я Брент Редер. Это не то, как я представлял себе встречу с вами, но это то, что у меня есть прямо сейчас.
На мгновение Хауэлл выглядел сбитым с толку. Затем его губы сжались.
— Запись? — спросил он. — Что это за шутка такая?
— Нет... — начала Льюис, но другой голос оборвал его.
— Нет, сэр. Я действительно здесь. Это я. Ну, полагаю, что на самом деле меня там нет, поскольку я все еще в лаборатории...
— О чем, черт возьми, вы говорите? — раздраженно спросил Хауэлл. — У меня осталось десять минут до следующей встречи, и я еще не закончил здесь. Так что не могли бы вы, пожалуйста, перейти к делу или поговорить со мной об этом позже?
— Мне жаль, мистер президент, — сказал Редер. — Но это действительно важно. Кажется, что теперь я нахожусь в компьютере, а не просто подключен к нему.
Глаза Хауэлла расширились, и он оглянулся на Льюис и Карахалиоса.
— Вы имеете в виду?..
— Да, мистер президент, — сказал Карахалиос, и на этот раз в голосе высокомерного, помешанного на деталях ученого прозвучал почти благоговейный трепет. — Возможно, у нас и нет искусственного интеллекта, но, похоже, у нас есть компьютерный интеллект.
Хауэлл откинулся на спинку стула, прищурив глаза, и несколько мгновений пристально смотрел на них.
— Пятница, — сказал он.
— Да, мистер президент? — ответил его телефон.
— Отмени мои встречи на остаток дня. Нет, подожди. Не встречу с генералом Ландерсом. Когда он прибудет сюда, отправь его прямо в конференц-зал. Скажи Анджело, чтобы перенес встречи с остальными.
— Отменить все встречи до конца сегодняшнего дня, за исключением генерала Ландерса, которого следует отправить прямо в конференц-зал, когда он прибудет из Цитадели, — сказали по телефону. — Сообщить мистеру Кристоферсону, что вы хотите, чтобы он перенес все встречи.
— Правильно.
— Очень хорошо, мистер президент.
Хауэлл положил телефон обратно на стол для совещаний, откинулся на спинку стула и пристально уставился на голограмму.
— Фабьен, я думаю, вы можете считать, что вы, доктор Карахалиос и — особенно — доктор Редер привлекли мое безраздельное внимание.
. XIV .
ПЛАТФОРМА "ПРОМЕТЕЙ", ОРБИТА ГАНИМЕДА,
И ПЛАТФОРМА "БАСТИОН", ТОЧКА ЛАГРАНЖА L5
— Все системные мониторы сообщают о готовности, доктор, — объявила Вивиан Остербек.
— Хорошо! — ответил энергичным кивком Честер Гэннон.
Он сидел в удобном кресле в центре довольно просторной диспетчерской в самом сердце платформы "Прометей" на орбите Ганимеда. До вторжения шонгейри эта диспетчерская была бы огромной, заполненной десятками — или даже дюжинами десятков — хорошо обученных, высококвалифицированных ученых и техников. Они бы отслеживали огромное количество своих дисплеев, направляя отчеты руководителям команд, а через менеджеров команд — руководителям проектов, и, вероятно, таких менеджеров проектов было бы несколько, каждый из которых принимал бы свои собственные решения в назначенных сферах, но отчитывался перед одним человеком, который нес окончательную ответственность за весь проект.
Сегодня присутствовало ровно двенадцать человек, без единого физического проявления в поле зрения.
Конечно, каждый из этих двенадцати человек управлял информационным потоком, который был несравненно шире и глубже, чем любой из них мог бы обработать в режиме реального времени в тех давних, примитивных условиях. Целая группа ИИ — и, да, Гэннон был ученым, он знал, что на самом деле они не обладали самосознанием, но, черт возьми, они были ИИ — сообщала об этом визуальным дисплеям и клавиатурам, спроецированным на роговичные импланты, которые получил каждый из них. И каждый из этих ИИ управлял множеством подсистем, которые, в свою очередь, управляли и контролировали каждый кубический сантиметр многомиллионной платформы.
