Достаточно было вспомнить, с каким лицом Кайе и его брат теперь разгуливают по Астале, чтобы увериться — прав. Но он снова и снова пытался понять, не упустил ли чего. Может, в самом деле лучше отдать свою жизнь и устранить это существо собственной рукой? Но не готов был пожертвовать Родом.
Думал. И, как всех Сильнейших детей Асталы, его призвала к себе Башня.
Девушку заметил издалека. Она держала в руках белые цветы на длинных стеблях — раскрытые, похожие на чаши. Постояв неподвижно, склонилась и опустила цветы к подножию башни. Движения ее были плавны и сдержанны, сине-белые челле и юбка подходили для большинства женщин Асталы — не понять, кто перед ним. Подойдя ближе, понял: она из небогатых — довольно грубое полотно одежды.
Остановился рядом, спокойно разглядывая. Девушка подняла на него глаза — ни испуга не отразилось на отрешенном лице, ни удивления. Знака не было на плече, никакого. И — ни одного украшения.
— Здравствуй.
Та прошелестела приветствие — отрешенно, будто ветерок отразился от стены.
— Кто ты?
— Никто.
— Но имя же у тебя есть.
— Я Нети.
— Пойдешь со мной?
Она покачала головой:
— Я не могу.
Огромные, широко расставленные глаза казались кусочками утреннего неба. Почти неподвижный взгляд — можно было бы принять девушку за статую.
— Где ты живешь?
— В доме Ахатты Тайау. Меня взяли для ухода за той, что лишь наполовину проснулась.
— Ты целительница?
— Нет, али. Я просто... пыль.
— Ты слишком красива для пыли, — он снова внимательно рассмотрел девушку. Указал на цветы:
— Почему ты кладешь их сюда?
— Здесь пролилась кровь... родного мне человека.
Ийа вскинул глаза, прищурясь от ударившего в лицо света — нет, это не свет, это алое облако, подсвеченное заходящим солнцем. Подножье Хранительницы... Понятно.
Наклонился, отломил венчик одного из цветов и ловко закрепил в волосах Нети.
**
Астала
Девицы подкараулили Кайе в рощице в предместьях. Земля тут была Тайау, но мало кого интересовало столь уж строгое соблюдение границ там, где не жили. В первый раз они только хихикали и заигрывали с ним — мол, пришли полюбоваться красивым видом с холма, а его встретили совершенно случайно. Девицы Тиахиу.
Он говорил с ними грубовато — этот Род не был в числе дружественных, но они его рассмешили в конце концов. И назначили новую встречу.
Одна была его ровесницей, другая немного младше. Довольно красивые, только мешали их излюбленные родовые росписи, щедро покрывавшие руки, грудь и даже немного лицо. Старшую из девиц он раньше видел несколько раз — из боковой ветви Рода. Вторая, дальняя родня, как ему рассказали, жила в большом селении к северо-западу от Асталы.
— Знал бы, заглянул бы туда по дороге за жемчугом, — сказал он, переплетая их волосы друг с другом. Они не сразу заметили, и запутались очень смешно. Но это было уже потом, когда отдыхали.
С ними было лучше, чем с "красными поясами" или простыми горожанками, они не теряли силы так уж заметно, и страха в них он не ощущал. Так, опасение. Полную волю себе все равно не давал, помнил давний урок. Все равно хорошо.
От Къятты забавное приключение не скрывал, и оно, конечно же, не понравилось брату. Развлечения без обязательств это прекрасно, сказал он, как обычно прямо и свысока, но уверен ли ты, что здесь все настолько уж просто? Ты местами слишком доверчив, местами слишком опасен — тебе не нужны ни влюбленность, ни долг перед чужим Родом, ни ссора, если покалечишь кого из Сильнейших. А девицы эти хоть не наследницы главной ветви, уж точно не беззащитные сборщицы плодов или ткачихи с окраин.
— Ведешь себя, как нищий, дорвавшийся до еды, — сказал Къятта; голос его, довольно мелодичный, раздражал своей нравоучительностью. — В наших кварталах мало тебе женщин? Этим девицам нужны острые ощущения, не ты сам. И ты можешь их обеспечить, о да. Потом, если что, снова расхлебывать.
— Да понял я, сколько можно еще!
Къятта коротко вдохнул, будто прервался на полуслове. Сел на скамью, сцепив руки. Какое-то время прошло в молчании, потом он все же продолжил, но уже иным тоном:
— Пока ты был только опасным мальчишкой, тебя обходили стороной. Сейчас, особенно после Долины, охотницы будут находиться все чаще, и из простых тоже. Найдутся те, кто захочет получить от тебя дорогие подарки...
— От меня? — звонко рассмеялся Кайе.
— Именно что. Ты не ценишь драгоценности, изделия мастеров, да все, что лежит за пределами твоего любимого леса — помимо Хранительницы, но ее подарить не попросят. Ты поверишь, что нужен...
Кайе больше не смеялся, глядел на брата, покусывая нижнюю губу.
— Ты поверишь, что нужен, — продолжил тот безжалостно. — Может быть, снова захочешь привести свою девушку в дом... А потом поймешь, что ей был нужен не ты. А, например, это — он оторвал от расшитого пояса розовую жемчужину — из тех, что привез караван. Перламутр мягко блеснул. — Вспомни Чинью, а ведь она даже не пыталась по-настоящему притворяться. Развлекайся сколько угодно, только не доверяй. Никому, помимо семьи.
Къятта поднялся, перекатывая в пальцах жемчужину.
— Уж я-то знаю, — прибавил он угрюмо.
Несколько дней братья почти не виделись, изредка пересекаясь в коридорах или в саду. Но однажды вечером Къятта снова зашел к младшему, и на лице его было желание мира.
— Мне донесли, что у самых наших границ нашли семью птиц-камнеклювов. Ты хотел их увидеть — они как раз начинают откладывать яйца. Можешь поехать, пока снова не... можешь поехать, — оборвал он сам себя.
— Что снова не? — спросил Кайе — он лежал на полу, на шкуре; теперь сел, смотря с любопытством и еле заметным вызовом.
— Пока они снова не откочевали куда-нибудь на равнины! И пока вовсе не исчезли с лица земли!
— Я поеду, — сказал Кайе. — Спасибо, Къятта.
**
Закаты в Астале были роскошные. Северное небо стояло высоко, а тут, на юге, спускалось к самой земле, в шутку грозя расплескать на нее самые сочные свои краски. А может, и сжечь землю — разве не огонь пылал в нем?
Огонек рад был остаться наедине с закатом — его бешеной яркости и так было слишком много, еще и собеседника подросток бы не вынес. А река Читери казалась малиново-огненной частичкой неба, усыпанной серебром.
Он долго плескался на мели в прохладной воде, оттягивая час, когда придется снова придти под благожелательный, но чужой кров. Тогда, два года назад, было проще... он просто жил, как милость принимая доброе слово. А сейчас...
Несколько дней прошло с их возвращения, он вернулся в храмовую больницу, но лучше к нему относиться не стали. Решил просто ждать — случай обязательно подвернется. Не бессмысленно ждать, а как на агатовом прииске — да, можно пересмотреть целую гору камешков, но рано или поздно самоцвет попадется. Если же торопиться и злиться, толку не будет: никто агат не подкинет, только сам растеряешь внимательность.
Огонек подтянулся, влезая на ветку у самой воды. Развязал тесьму, и коса упала на спину. Встряхнул головой, думая, стоит ли расплетать — после того, как свалянное гнездо отрезали в Тейит, волосы заметно отросли, и сохли медленно.
...Чего тебе не хватает? — спросил тогда Кайе, и он понимал, что не может толком ответить. Ведь в самом деле есть всё, даже больше. Не приходится голодать, тяжко трудиться, терпеть унижения... сколько людей отдали бы многое за его место? Ведь даже свобода есть, относительная, но все же свобода. Пока он плещется тут в воде и раскачивается на ветках, никто не следит. Все равно вернется, не денется никуда.
Тонкий вскрик, будто бы зов о помощи достиг слуха — откуда-то сверху, с обрыва. Все тело Огонька напряглось; звук повторился. То ли ребенок звал, то ли девушка. Просили помощи. Полукровка кинулся наверх, поднимаясь по еле заметной тропинке. Надеялся не опоздать, цеплялся за жесткие стебли, узловатые корни. Перевел дух, только оказавшись наверху. Тут не было никого. Или звавший ушел, больше ни в ком не нуждаясь? Или...
Додумать он не успел — едва успел увернуться от массивного темного тела. Кабан вылетел из кустов, кинулся на подростка, словно на злейшего врага. Огонек глотнул воздух ртом, упал в кусты, обдирая руки; кабан развернулся и снова метнулся к нему, наклонив щетинистую морду. Почудилась кровь на клыках. Оставался один путь — вниз, к тропинке, по крутому склону эта зверюга не спустится. С шумом и треском тварь вломилась в кусты; Огонек снова успел уклониться, но неудачно, и не встал на тропинку, а сорвался со склона. Уцепился за выступающий корень в последний миг.
Высота здесь была четыре человеческих роста, и даже больше, и камни внизу. Насмерть не разобьется, скорее всего, но и ломать ничего не хотелось. Попробовал подтянуться, но понял, что локоть сильно болит — ударился, когда падал. Попробовал раскачаться и достать до склона ногой, но посыпались камешки, а корень неприятно треснул. Тогда он позвал — негромко и без особой надежды. Потом еще, и еще.
Помощничек... Только что поднимался на такой вот чужой зов, теперь болтается сам. Страха не было, только досада.
С четверть часа прошло, и кто-то окликнул его сверху, потом рядом появилась веревка.
— Уцепиться сумеешь?
Он не был уверен, руки совсем затекли. Но справился, помогая себе и ногами тоже. Веревка была закреплена, и он благополучно спустился вниз.
Потом они со спасителем сидели у самой воды, глядя на стремительно темнеющее небо. Огонек ощущал, как все повторяется. Сейчас он точно знал, кто рядом с ним. И не собирался делать вид, что не помнит о прошлом.
— Это я виноват — был неосторожен.
А ведь когда-то уже падал вот так с обрыва, и тоже... — Огонек не договорил, вспомнив далекие голоса. Тогда они звучали только у него в голове. Теперь он понимал, чьи.
Ийа посмотрел так внимательно, словно мысли прочел, но заговорил о другом
— Это был ручной кабан, дикие по Астале не бегают. И я, кажется, знаю, чей... Один Род их особенно любит, но держит не одна семья, сложно будет доказать правду.
— Почему он на меня набросился?
— Думаю, как-то запечатлели тебя как врага. Раздобыли твою одежду, или брызнули чем-то на эту, и заставили кабана думать — все худшее исходит именно от тебя. Раздражение, боль, еще что-нибудь.
Огонька передернуло. Животина-то здесь при чем...
— А меня-то зачем убивать?
— Маленькая месть тому, кому ты дорог.
В голове все сошлось — почему сейчас, а не раньше.
— Из-за жемчуга, — сказал утвердительно. Ийа не подтвердил и не возразил.
— Они пришли на землю Тайау... но и ты тоже, — сказал Огонек.
— Здесь уже самый край. Мы не воюем, чтобы запрещать проход по берегу реки.
— Ты знал, что они задумали?
— Предполагал.
Ийа улыбнулся, коснулся волос Огонька — не по-хозяйски, как Кайе, а будто приветствуя полыхающее на голове полукровки пламя. И в орехово-золотых глазах улыбка, даже в густых сумерках видно, а лицо доброе. Подросток не удержался:
— Ты ведь уже помог мне тогда... Ты, я знаю теперь. Хотел досадить Къятте, или еще что-нибудь?
— Соображаешь... — дрогнули краешки губ, — Ты — безобидный зверек, считал я тогда. Но ты оказался умнее, — Ийа улыбнулся вновь, совсем по-мальчишечьи. Потом спросил: — Почему ты тогда не пришел к назначенному месту?
— Предпочел уйти в лес, чем каждый день бояться за свою жизнь.
— Теперь не боишься?
— Не думал, что теперь я могу хоть кому-то мешать.
— Можешь, — откликнулся южанин.
Огонек внимательно пригляделся к собственному спасителя. Знал, что это ровесник Къятты, но Ийа казался моложе. И лицо было приветливым. Если бы от Кайе не слышал сто раз нелестные отзывы о роде Арайа, проникся бы полным доверием к спасителю. С другой стороны... у них ведь своя вражда, свои старые обиды. Огонек откинулся назад, опустив веки. Но отдохнуть ему не удалось.
Ийа был у реки не один — к ним подошли четверо юношей. Несли факелы; тени, длинные и густые, качались по сторонам — и одна коснулась лица Огонька.
— Это и есть тот самый полукровка? — спросил один, жилистый, лицом похожий на геккона.
— Думал, он посимпатичней. И тощий. Кожа да кости!
— Зато с ним удобно играть, как с сухим листом играют детеныши ихи!
"А вы — стая акольи", — подумал Огонек. — "Визжат, когда никто не слышит!" — но вслух сказать этого не мог, не затевают ссору в благодарность.
— Тихо! — Ийа повернулся плавно, мягко, и стая растерялась, словно и впрямь крупный хищник возник перед акольи. — Оставьте его в покое.
Кивком головы велел убираться прочь. Юноши убрались, ворча недовольно.
— Трудно тебе у нас? — спросил, снова присаживаясь рядом.
Огонек замялся, не зная, что отвечать. Ийа помог:
— Я и сам знаю — трудно. Про твои целительские попытки мне тоже рассказывали. И не старайся разорваться пополам — я представляю, чего ты мог наслушаться обо мне. Это тоже правда на свой лад — но ты знаешь Кайе. Он вспыхивает, словно сухая трава, если что не по нему. Его проще понять, если каждую вспышку делить на десять частей и выкидывать все, кроме одной, не считаешь? Останется самая суть, — засмеялся тихонько.
И Огонек не сдержался, ответил улыбкой:
— Пожалуй.
Почувствовал, как устал постоянно быть в напряжении. Может, поэтому душой потянулся к теплу, просто теплу, а не лаве вулкана.
Ийа наблюдал за бликами на воде — там, похоже, рыбки играли, привлеченные лунным светом. Потом поглядел на мальчишку.
— Тебя еще не разыскивают?
— Скоро начнут, наверное. Если Кайе дома. Если нет — не вспомнят, скорее всего.
— Отдыхай пока. В доме, где живешь, не больно-то распоряжаешься своим временем сам, верно?
Огонек кивнул, и потом лишь подумал — а стоило ли откровенничать? После Лачи пора бы умнее быть. Да ну его в Бездну, ум этот. Ото всех, что ли, шарахаться? Этот человек спас его дважды.
— Я ничего не понимаю, — пробормотал Огонек. — Ты не любишь Род Тайау... Пусть бы я там висел, пока не свалюсь. Если бы отыскали причастных — это не ты все равно...
— У каждого своя любовь и свои враги. А еще я должен отрывать крылья всем встречным бабочкам, чтобы подтвердить, что Кайе прав в своей ненависти?
Огонек почувствовал, что уши его начали полыхать.
— Прости.
— Ты еще дитя. Твой приятель по сути тоже — хоть и постарше годами. — Заметив, как Огонек резко вдохнул, поднял ладонь. — Мир! Я не скажу о нем плохого слова! Но сам подумай. Я знаю, что произошло в долине Сиван. А вот понимаешь ли ты, что сделал? Он — сомнительный щит ли, оружие ли против севера... потому что несет раздор между своими на юге.
— Не заметил, чтобы к нему стали относиться хуже после Долины.
— Как бы ты мог узнать?
— Но с чего своим его не любить? — Огонек ответил вопросом.
— Мы и так на краю. Ни один лес не прокормит стаю энихи или медведей, да и не живут они стаями. В Астале — живут, считая себя людьми. А потом явится кто-то еще... Вот он пришел.
