— Будь осторожна, — сказал Кильон. — Это опасно смахивает на оптимизм.
Он провел утро, возясь с лекарствами, осматривая членов экипажа, экспонируя еще больше стереоскопических фотографий, а затем присоединился к остальным за коротким ланчем. У них был легкий рацион, так что в этом не было ничего роскошного. Когда он пришел, Мирока и Куртэйна уже сидели за столом, разговаривая о чем-то на повышенных тонах, и прекратили, как только он вошел в дверь. Они не спорили.
— Я не помешал?
— Просто говорю Мироке, что, если ей не понравится жизнь в Копье после реконструкции — а кто, честно говоря, может винить ее, если ей это не нравится? — Я уверена, мы всегда сможем найти ей занятие в Рое. Даже если это не будет связано со стрельбой.
— Портишь удовольствие, — сказала Мирока с притворной обидой. — По крайней мере, позволь мне взорвать какое-нибудь дерьмо.
— Уверена, что мы смогли бы что-нибудь найти... дерьмо... чтобы ты взорвала, — сказала Куртэйна, произнося это слово так, словно держала его в мысленных клещах на расстоянии.
— Маленькая мисс Небесная принцесса начинает оттаивать, — торжествующе сказала Мирока. — Проклятие пошло бы ей на пользу, тебе не кажется, Резака? Избавиться от части этого ее напряжения. Девчонка ходит так, словно у нее в заднице застрял стальной стержень. Ладно, она капитан и все такое — должна соблюдать приличия. Но это не может продолжаться всю жизнь. Еще немного времени со мной, и мы заставим ее так сквернословить, что Фрэй покраснеет.
— Хорошо иметь цели в жизни, — сказал Кильон. Он подумал, что это было замечательно, что Мирока и Куртэйна нашли не только точки соприкосновения, но и зачатки чего-то похожего на дружбу. Он полагал, что ему не следовало слишком удивляться; несмотря на их совершенно разное происхождение, обе женщины обладали редкой независимостью, хотя и проявлявшейся в совершенно разных формах.
Разговор принял более официальный тон, когда вошли другие офицеры и летчики. Даже Эграффу, который был переведен на "Раскрашенную леди" по особому настоянию Куртэйны, приходилось соблюдать приличия. Большую часть времени он называл Куртэйну "капитан", упоминая ее имя только тогда, когда терял бдительность, а затем краснел от такой неосмотрительности, хотя никого из других сотрудников "костяка" это никоим образом не раздражало. Эграфф, со своей стороны, казалось, был полностью готов подчиниться приказам Куртэйны; по его словам, ему было очень полезно снова пачкать пальцы, возиться с двигателями и приборами, заново осваивать практические ремесла, которые он почти забыл с тех пор, как принял командование "Железным выступом". Кильону нравился этот человек, и он был рад, что тот был на борту во время переправы.
Куртэйна казалась бодрой и энергичной во время их предыдущих бесед, но теперь, когда у него было время незаметно изучить ее, пока она была занята беседой с одним из других офицеров, он заметил, какой напряженной она на самом деле выглядела. Он задавался вопросом, спала ли она вообще, хотя бы пару часов.
Раздался стук в дверь. Вошел один из дежурных офицеров, явно чем-то озабоченный. Сердце Кильона упало. Что это могло быть, как не указание одного из приборов на то, что был обнаружен переход?
— Какие плохие новости? — спросила Куртэйна. — Полчаса назад я думала, что все было нормально. Пожалуйста, только не говори мне, что зяблики решили перестать петь.
— Это не зяблики, капитан, и не какие-нибудь часы. Все по-прежнему показывает те же показания, что и прошлой ночью, настолько ровные, насколько это возможно. Это то, что ждет нас впереди.
— Горизонт был чист. Никаких гор или погодных условий.
— Все не так, капитан. Это нечто, объект, лежащий более или менее прямо на нашем пути, примерно в пятнадцати лигах впереди нас. При нашей нынешней скорости мы достигнем его в течение часа.
— И эта штука просто выскочила перед нами?
— Она была скрыта от посторонних глаз. Местность очень пологая, но до сих пор для того, чтобы заблокировать вид на объект, требовался всего лишь небольшой гребень.
— Хорошо. На что мы смотрим?
— Вам лучше посмотреть самой, капитан — никто из нас понятия не имеет, что это может быть.
Куртэйна встала из-за стола, взяв салфетку со своих колен. — Думаю, мне лучше сделать то, что говорит этот человек.
Кильон последовал за ней на мостик, где один из офицеров всматривался в установленную на носу подзорную трубу, ствол которой был направлен слегка вниз. Кильон мог определить, куда направлен телескоп, поскольку впереди, в нескольких градусах ниже горизонта, на скалистом ландшафте виднелась мерцающая точка света. Он был слишком концентрированным и ярким, чтобы быть отражением от воды; скорее это напоминало зеркало или кусок хорошо отполированного металла, поднесенный к ним. Свет колебался, мерцая, как мираж, но ничто не указывало на то, что это был какой-то сигнал или попытка общения.
— С Роя уже можно увидеть это? — спросила Куртэйна.
— Почти уверен, что нельзя, — ответил офицер. — Мы сами заметили это только лигу назад, при постоянном осмотре горизонта. К тому времени, когда они доберутся до нашего нынешнего положения, угол наклона солнца также изменится, так что оно может быть не таким заметным. Но если он не маленький, его будет трудно не заметить, пока мы продолжаем двигаться в этом направлении; что бы это ни было, мы пройдем в пределах лиги от него.
— Это довольно большое совпадение, тебе не кажется? Все эти пустые просторы, и что-то появляется прямо на нашем пути?
— Это совпадение, — сказала Мирока, — а потом кто-то дергает нашу цепь.
— Если только это не единственное, что мы можем видеть, — тихо сказал Кильон. — Из-за угла наклона солнца и так далее. Возможно, он не уникален и не предназначен специально для нас. Ландшафт мог бы быть усеян ими, и мы просто случайно видим это.
— Что бы это ни было, мне все равно это не нравится. В книге сказано, что здесь ничего нет — ни единой бактерии. Дай-ка я посмотрю сама. — Куртэйна взяла окуляр и сделала крошечную, аккуратную регулировку колесика фокусировки, прищурив другой глаз и приоткрыв рот в ожидании.
— Вы можете что-нибудь разобрать? — спросил офицер.
— А ты мог бы?
— Не так уж много, капитан. Может быть, немного удлиненное, но это, пожалуй, все. Я бы оценил его размер не более чем в десять-пятнадцать спанов в поперечнике. У вас есть какие-нибудь идеи, что бы это могло быть?
— Какая-то машина или металлическая конструкция. Кажется, она ничего не делает и никуда не собирается.
— Согласен, капитан. Ничего не изменилось с тех пор, как мы это увидели. Что бы это ни было, оно, конечно, уже должно быть в состоянии нас увидеть.
— Если оно смотрит. — Она оторвалась от окуляра и предложила Кильону посмотреть. — Присмотрись, не выскочит ли что-нибудь для тебя.
Кильон всмотрелся в телескоп, но все, что он смог разглядеть, было чем-то вроде яркого серебристого пятна, танцующего и изгибающегося из-за тепловых искажений, вызванных потеплением ландшафта. Он понятия не имел, насколько оно может быть велико, если не считать градуированной шкалы на перекрестии телескопа. Но это явно не мог быть какой-либо город или поселение, поскольку даже на таком расстоянии небольшая община все равно распространилась бы на большую видимую площадь, чем яркий объект.
Куртэйна была права. Если только это не был какой-то высокоотражающий геологический объект, это могло быть только одно здание или какая-то машина.
— Кто-нибудь еще сообщал об этом? — спросила она.
— Нет, капитан, — сказал офицер.
— А мы сообщили об этом кому-нибудь еще?
Офицер покачал головой. — Я подумал, что вам следует сначала это увидеть, капитан.
— Ты был прав. Но вы можете сейчас предупредить другие корабли сопровождения и сказать им, чтобы они помалкивали об этом, пока я не скажу иначе. Я хотела бы знать, видят ли они что-нибудь, чего не видим мы. Также сигнал Рою, только для глаз Рикассо. Скажите ему, что мы кое-что увидели впереди и оцениваем наш ответ.
— Есть, есть, капитан. А пока, стоит ли нам придерживаться этого курса?
— Я что-нибудь говорила о том, чтобы изменить его?
— Нет, капитан.
Ответ Рикассо пришел в течение пяти минут после того, как вспыхнул исходящий сигнал. Куртэйна прочитала расшифровку со стальной невозмутимостью, затем пробормотала что-то себе под нос, что, по мнению Кильона, прозвучало примерно так: — Приказы есть приказы.
— Что происходит? — спросил он.
— Рикассо подал сигнал всем остальным капитанам изменить курс. Он ведет Рой влево от объекта, в то время как мы остаемся на этом курсе.
— Значит ли это, что он уже публично заявил об этом?
— Нет, он просто надеется, что никто из капитанов не подвергнет сомнению его приказы и что граждане не сочтут, что в изменении курса есть что-то необычное.
— А они заметят? — спросил Кильон.
— Эти люди родились в воздухе. Они чувствуют это, когда меняются часы, не говоря уже о том, когда Рой намеренно меняет направление. Но они не обязательно будут предполагать худшее. Тем временем мы останемся на этом курсе, разнюхаем, что бы это ни было, а затем вернемся на позиции во главе флота.
Кильон оглядел мостик. — Можем мы поговорить конфиденциально?
— Полагаю, это медицинский вопрос?
— Связанный.
Они удалились в покои Куртэйны, она закрыла за ними дверь, затем встала у одной из стен, явно не приглашая Кильона присесть. — Лучше сделать это побыстрее — мне нужно проследить за нашим снижением высоты.
— Тогда я перейду прямо к делу: речь идет о Рикассо. Я думаю, он знает что-то, о чем нам не говорит.
— Насчет Проклятия?
— Вот именно.
Куртэйна настороженно посмотрела на него, затем слегка кивнула. — У меня было такое чувство с тех пор, как он разработал этот план.
— Значит, я не единственный. Я не уверен, радует меня это или беспокоит.
— На твоем месте я бы не стала беспокоиться. Но ты прав — он определенно что-то скрывает. Наши карты — всего лишь большие листы чистой бумаги, но он что-то знает или, по крайней мере, думает, что знает.
— О том, что ждет нас впереди?
— Может быть, а может и нет. Но он отдал этот приказ изменить курс чертовски быстро и был очень подробен в деталях. Как будто он наполовину ожидал, что мы с чем-то столкнемся, и уже разработал план.
— Это меняет твою позицию по отношению к его приказам?
— Нет.
— Я и не думал, что так получится, — сказал Кильон.
Они вернулись в переднюю часть гондолы. За время, прошедшее с тех пор, как он впервые увидел отблеск, тот заметно приблизился, начав приобретать те же расширенные свойства, которые до этого были видны только в телескоп. Это было немного меньше похоже на зеркало, немного больше на большой кусок серебристого металла, брошенный на ландшафт.
Куртэйна подошла к командному постаменту и взяла управление воздушным кораблем на себя, ее поза — спина прямая, ноги расставлены в стороны — излучала властность. — Мы снижаемся, — громко объявила она. — Мы снизим высоту до двухсот спанов над поверхностью и продолжим полет по горизонтальной траектории, пока я не скажу иначе. Все двигатели работают на нормальной крейсерской мощности; все навигационные и тектоморфные показания остаются прежними. — Она резко повернулась к Кильону. — Нет никаких оснований ожидать какого-либо перехода зоны между этим местом и тем, но я была бы признательна, если бы ты был скрупулезно бдителен в отношении симптомов, доктор.
— Считай, что дело сделано.
— Малейшее подергивание или икота, и мы уйдем отсюда.
— Между прочим, сейчас я чувствую себя абсолютно нормально и не вижу никаких признаков болезни среди экипажа.
— А зяблики все еще поют. И все равно, я не хочу терять ни секунды, если нам придется убегать поджав хвост.
Подача сигналов гелиографом не ослабевала, несмотря на изменение дислокации флота. Кильон наблюдал, как Куртэйна просматривает входящие сообщения еще более внимательно, чем обычно. Он узнал, что Рой завершил свой плавный разворот, отклонившись от своего первоначального курса всего на пять градусов — этого было достаточно, чтобы он разминулся с объектом с достаточным запасом. Другие корабли сопровождения изменили курс таким же образом, оставив "Раскрашенную леди" в одиночестве следовать первоначальной линии. До сих пор не поступало сообщений о том, что изменение курса привело к каким-либо разногласиям или испугу среди капитанов и простых граждан. В случае необходимости офицеры имели инструкции ссылаться на развивающуюся погодную систему, замеченную передовыми разведчиками, относительно которой Рою нужно было ориентироваться. Тот факт, что горизонт был по-прежнему таким же чистым и не затянутым облаками, как всегда, очевидно, был деталью, которую, как надеялся Рикассо, никто не заметит.
Спуск на двести спанов прошел без происшествий. Пейзаж был настолько однообразен, настолько отсутствовали очевидные признаки масштаба, что только растущая тень дирижабля давала хоть какой-то признак того, что они вообще снижаются. Кильон наблюдал, как она колышется и течет по каменистой поверхности, словно какая-то нетерпеливая рыба, скользящая по океанскому дну. Объект оставался впереди, его форма в телескопе становилась все более четкой. Это была тонкая металлическая трубка, лежавшая на земле так, словно ее уронили туда, а затем раздавили, окружив более мелкими кусочками.
— Теперь это мертвые обломки, что бы это ни было, — сказала Куртэйна, отрывая взгляд от телескопа. — Все еще не объясняет, что они здесь делают, но не думаю, что в них есть кто-то живой.
— Если машине удалось проникнуть в Проклятие своими силами, наши предположения о том, что здесь работает, а что нет, возможно, нуждаются в корректировке, — сказал Кильон.
Куртэйна поднесла одну из переговорных трубок к губам и сказала: — Носовой стрелок. Если вы увидите что-то, что вам не понравится, я разрешаю вам немедленно ответить.
— Это не всегда было Проклятием, — тихо сказал Кильон. — Давным-давно, до последней смены, здесь все могло сохраниться. Возможно, мы просто видим древние обломки.
— Здесь все еще хорошая погода, — ответила Куртэйна, вешая переговорную трубку обратно на крючок. — Дожди и пыльные бури. Молния. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что то, что пролежало здесь пять тысяч лет, должно выглядеть чуть менее блестящим. — Затем она повернулась к одному из других офицеров. — Дальность до объекта и статус?
— Две лиги, капитан. Все часы и измерительные приборы в норме; все механические системы функционируют хорошо. Зяблики все еще поют.
— Спасибо вам. Сохраняйте текущую скорость и высоту полета.
Кильон почувствовал, как постепенно нарастает его нервозность по мере того, как внизу проползали две лиги неизменно унылого пейзажа. Он много раз пересматривал возможности с тех пор, как узнал о блеске, и каждый раз приходил к выводу, что там не может быть ничего вредного. И все же его страхи никуда не делись. Само существование чего-то в этом давно вымершем месте было глубоко аномальным. Не было никаких оснований предполагать, что логика и разум еще что-то могут сказать в этом вопросе.
